– Не знаю.
– Тогда, значит, взорвешь? Да? Недаром я видел, как ты откладывал в сторонку порох.
– Где это ты видел?
– Ты думаешь, такое можно скрыть от собственного брата, человече?
– А кто еще знает?
– Да разве у тебя есть еще такой брат? Такой хитрюга?
– Эндрью знает?
– Нет, он о таких вещах не думает.
– А Йэн?
– Нет. Если бы он знал, то пришел бы ко мне и продал свои знания.
– Да, это уж верно. Что нам с ним делать?
– А ничего. Все будет в порядке – выровняется, вот увидишь. Он ведь тоже Камерон. – И снова вернулся к делу.
– Так как же насчет Спортивного поля, Сэм? Ну, скажи мне. Я унесу твой секрет в могилу, человече.
Как он может так шутить? Слезы выступили на глазах Сэма. Смертный доктор неправильно сказал, подумал Сэм. Ему, Сэму, не мешало бы меньше плакать.
– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Скажу только, что надо сделать по-умному.
– Но ты сделаешь?
– Ага, сделаю. Сделаю ради тебя, Джем.
– Ну что ж, мне бы это было приятно. О, господи, человече, как бы мне хотелось пойти на это дело с тобой.
Лучше ему не стало. В течение дня лекарство несколько раз ненадолго помогало, а потом Джемми попросил всех членов семьи собраться у него в комнате. Джем выдержал церемониал – приберег жизненные силы, чтобы проститься с ними, и, когда они собрались, сумел сказать то, что хотел. Гиллон зашел к нему ближе к концу дня.
– Я горжусь тобой, папа.
– Ох, Джемми, это мог сделать любой, если дать ему возможность.
– Но этого еще никто не делал. Обещай мне только одно, пап: никогда не подписывай «Желтой бумаги».
– Ох, Джем!
– Пусть Энди тоже не подписывает. И вообще никто из вас.
– Никто. Никогда!
– Ты был мне хорошим отцом. Ты пытался научить меня уму-разуму, а я не научился.
– Ты знал такое, чего мы не знали.
– Не в этом дело. Я с самого начала был другим, не таким, как ты, пап. Я был непоседа. Я не мог заставить себя засесть за книги, пап. Не мог.
– Но ты же не был неучем, Джем. Правда не был.
Трудно им было вести этот разговор, но, когда знаешь, что человек умирает, по-другому и держишься.
– Нет, и ты со мной потеряешь лучшего парикмахера и лучшего сапожника на Тошманго. Кто этим будет заниматься после меня?
– Эмили, – сказал Гиллон и прикусил язык. Это было окончательным признанием: значит, они уже списали Джемми. Несколько долгих минут Гиллон сидел и стыдливо молчал, но наконец решил, что надо все-таки спросить сына, потому что он должен знать: – Это ты швырнул камнем в Брозкока?
– Нет.
– Тогда, значит, Сэм.
– Нет, не Сэм. Я не знаю, кто это сделал.
– Но Сэм что-то замышляет насчет этой шахты «Лорд Файф № 1», да?
– Нет, ничего он не замышляет.
– Я должен знать.
– Не замышляет. Он был у меня и говорил, что не может лишить людей работы.
– Это правда?
– Клянусь богом, пап.
Гиллон постучал себе по голове.
– Как же это мы забыли!..
– О чем?
– О боге. Ты не хотел бы повидать мистера Маккэрри?
– Ох, человече…
– Ты веришь в бога-то?
– Пытаюсь, пап, все время пытаюсь и не могу заставить себя поверить – даже сейчас.
«Тогда все твои клятвы мало чего стоят», – хотел было сказать Гиллон, но сдержался.
– Уезжайте отсюда, пап. И никогда не возвращайтесь. Нет нам тут больше жизни.
– После суда, Джем. После этого мы уедем.
– О-ох, пап, как бы мне хотелось увидеть этот суд и потом уехать.
Тут он закашлялся – это было невыносимо, как и опасался Сэм. Джемми отчаянно боролся за каждый глоток воздуха, а потом замирал, точно у него сейчас что-то лопнет в горле, – замирал, весь напрягшись, хотя сил совсем уже не было. Помочь ему ничем было нельзя, оставалось лишь поддерживать его, вытирать пот со лба, а те, кто находился за дверью, с такою силой впились пальцами кто в спинку стула, а кто в табурет, что кости белели.
Вечером, поспав немного, Джем сказал, что хочет видеть мать.
– Не заставляй папу подписывать «Желтую бумагу». Он помрет за мной следом, если подпишет ее.
– Ты же не умираешь, Джем. Смотри, сколько времени ты держишься.
– Я не об этом тебя просил.
– Ну, ладно.
– Какое же это обещание.
– Хорошо, я не буду его просить. Обещаю.
– Вот теперь я доволен.
Она была хорошая сиделка. Она знала, как обращаться с ним, чтобы сделать то, что надо. Другие, за исключением порою Сары, действовали слишком робко и потому причиняли ему боль. Мэгги сдернула с сына намокшую от пота рубашку и тоже причинила ему боль, зато дело было сделано.
– Знаешь, чего ты никогда не делала?
– Я многого не делала.
– Одного ты никогда не делала. – Он откинулся на подушки – лежал и смотрел на нее. Он не спешил. – Подумай сама.
Мэгги наконец отрицательно покачала головой.
– Ты за всю жизнь ни разу меня не поцеловала.
Словно иголочки пробежали по ее спине и затылку.
– Ох, Джем, – наконец произнесла она.
– Нет, маманя, ни разу – за всю мою жизнь. Думаешь, я бы не запомнил?
Она быстро обернулась, проверяя, нет ли кого-нибудь в зале и не стоит ли кто-нибудь в двери, и с облегчением удостоверилась, что они одни. Слишком это было страшное признание. Ей не хотелось, чтобы кто-то еще его слышал. Она потянулась было к Джемми, но он отрицательно покачал головой.
– Теперь слишком поздно. Теперь я уже не хочу.
– Я любила тебя так, как умела, – сказала Мэгги. Она говорила тихо и быстро: ей не хотелось, чтобы другие слышали, но отчаянно хотелось, чтобы услышал он. – Я старалась, но в семье у нас это было не принято. Понимаешь?
Он ничем не показал, что слышал ее.
– Это Питманго делает таким человека – выбивает из тебя все живое. Я очень хотела проявить любовь к тебе, но не знала, как это делается, можешь мне поверить, Джемми? Я не знала, как поцеловать собственного сына.
– А теперь слишком поздно.
– Да, слишком поздно.
– Слишком поздно, мам.
– Я даже заплакать не могу, когда приходит время плакать, – сказала Мэгги, но Джем уже впал в забытье. Она подождала, пока дыхание его, хоть и затрудненное и прерывистое, все же стало более или менее ритмичным, и нагнувшись над кроватью, поцеловала в пылающий лоб и в крепкие скуластые щеки. Просто удивительно, какое еще крепкое у него было тело – сейчас, на пороге смерти. Изо всех ее детей он был самым крепким. Несправедливо это… Он был так похож на ее отца. Отец тоже никогда не целовал ее, а может, все же поцеловал – в тот день, когда она отправилась за своим гэлом? Она не могла припомнить. Она хотела было поцеловать Джема в губы, но воздержалась. Затушила пальцами фитиль лампы и вышла, оставив его в темноте.
Он снова начал кашлять и после каждого приступа отчаянно втягивал в себя воздух, стараясь протолкнуть его сквозь пленку, перекрывавшую горло. Когда приступы прекратились, он позвал Сэма.
– Не дай мне захлебнуться в собственной постели, – шепнул он. – Знаешь, пока я работал в шахте, я все боялся, что ее затопит и я захлебнусь. – Снова начался кашель. Сэм взял брата за руку, хоть тому и было больно. – Не дай мне сейчас захлебнуться. Обещай.
– Да, обещаю.
– А обещание – это обещание, да?
– Ага.
– Знаешь, что хорошо в этой болезни?
– Что?
– Хочется поскорее уйти.
Сэму словно горло перерезали, и он не в силах был произнести ни слова. Тогда Джем с усилием продолжал:
– А были хорошие времена. Так что жить стоило.
– О, да.
– Сэм?
– Я здесь, Джем.
– Я рад, что ты выиграл забег.
– Ох, Джем, не поднимай ты снова этого разговора. Не оставляй меня с этой мыслью.
– Ага, ясно, я понял. Ну, ладно, значит – мне все равно. Плевать мне, кто выиграл и кто проиграл забег. Неважно.
– Да, неважно.
– И все же ты сделал такое, чего никто никогда больше не сделает.
«О, господи, вот он, настоящий Камерон – до самого конца», – подумал Сэм и почувствовал, как рука Джемми выскользнула из его руки.
– А теперь прощай… брат…
– Прощай.
После этого приходили и остальные – Сара и Эндрью, снова Гиллон и снова Мэгги, так что Сэм не последним видел брата и, возможно, не только его просил Джемми не дать ему захлебнуться. В полночь, или вскоре после полуночи, Мэгги влила ему в рот большую дозу микстуры, и она подействовала куда сильнее, чем днем: дыхание у больного стало менее затрудненным, все в доме почувствовали облегчение, а вместе с облегчением и безмерную усталость. Напряжение ослабло, и их начал опутывать сон. Гиллон залез на свою койку и попытался выстроить в ряд события этого дня, но тут же заснул. Все в доме спали – кто в своих постелях, кто прямо на полу. Роб-Рой пришел из «Колледжа» слегка подвыпивший, посмотрел на Джемми и свернулся клубочком в спальне на верхнем этаже, прямо на полу. Весь дом спал.
Гиллон проснулся от внезапного тока воздуха. Кто-то быстро прошел через кухню в залу.
– Кто там? – спросил он и стал ждать. На мгновение все замерло, и Гиллон уже собрался было заснуть, но звуки возникли снова: кто-то двигался стремительно и тихо – тише обычного. Чей-то голос что-то спросил и другой что-то ответил
