— Конечно. — Дитер нажал на кнопку селектора. — Я надеюсь, что дело только в мигрени, Костя. Если бы ты был моим подчиненным, то на сегодня бы все дела закончились.
— Если бы я был твоим подчиненным, герр Штайнц, то моя головная боль тебя бы не особо интересовала.
Штайнц поднял глаза на Костю и с удивлением покачал головой. Потом сказал Францу:
— Отдавай ему конверт. Еще чуть-чуть — и он назовет меня фашистом. Он в порядке. Шутит зло. Тебе, Костя, кто-нибудь говорил, что твой внешний вид обманчив?
Краснов покачал головой. От этого движения в голове словно заплескалась тяжелая, похожая на желе жидкость, в которой плавал пульсирующим комком, мозг.
— Если это от волнения, — подумал Костя, — то это еще полбеды. Я не волнуюсь. Это другое. Я в панике. Я — просто боюсь. Боюсь того, что я услышу. Что скажу сам. Того, что я сделаю. Или не смогу сделать. Так что — вы кругом правы, ребята. Я бы и сам себя уволил бы с превеликим удовольствием. Но, вот незадача, заменить меня некем. И никто, кроме меня этого не сделает. И не прощу я себя, в случае чего, никогда не прощу. Это моя война — и только. Некому больше воевать. Полегло мое войско, пропало. А я — внутри — дрожу, как самый последний трус. И этот страх никому не покажу. Никогда.
— Держи. — Франц протянул ему стандартный банковский конверт, с символикой «СВ банка». — Чек внутри. Конверт не запечатан, просто создано впечатление, что слегка схватился клей. Но все на совесть, герметично. Это во избежание случайностей. Не вздумай проверять! Свободный кислород воздуха — последний компонент. Свет — начинает нейтрализацию. Пять минут — и никакой анализ бумаги ничего не покажет. Мы сделали, что смогли. Теперь дело за тобой.
Вошла фройлян Габи, с маленьким подносом, на котором был стакан воды и двуцветная пилюля на салфетке.
— Выпей, — сказал Франц, сочувственно, — полегчает. Я это сам пью, особенно с похмелья.
Он поморщился. Краснов один раз видел Франца с похмелья — зрелище было еще то, врагу не пожелаешь. Они пили в Киеве, в баре «Киевской Руси», и Франц начал так смело, что меньше, чем через час был доставлен в свой номер в плачевном состоянии. На утро фон Бильдхоффен был совсем плох, страдал, пил воду и таблетки, а в ответ на предложение Краснова выпить пива посмотрел на него совершенно безумными глазами и отказался наотрез. Это был единственный раз, когда фон Франц посетил Украину, и, по мнению Дитера, впечатлений от первого и последнего приезда ему хватило на длительное время.
Костя глотнул капсулу, и запил её несколькими глотками воды, ощущая, как приятно холодит пересохшее от бесчисленных сигарет горло, прохладная жидкость.
— Дело за мной. Но после разговора, — сказал Краснов.
— Да, — подтвердил Дитер. — После разговора. Давай, перемещайся в переговорную. Я включу конференц-связь — все будет слышно. Может быть, еще таблетку дать?
— Спасибо, — сказал Краснов. — Мне уже лучше.
На столе у Дитера замигал глазок селектора, включился динамик.
— Они вошли в здание, — сказала фройлян Габи сухо.
— Пригласите, пожалуйста, господина инспектора, Габи, — попросил Дитер. — Когда войдут, пусть Камен остается в приемной, а господина Калинина проводите к нам.
— Хорошо, господин Штайнц.
— Спасибо, фройлян Габи.
— Добрый день, герр Калинин, — сказал Дитер, — как долетать?
Костя уже успел забыть, как здорово Штайнц говорит с акцентом, и даже вздрогнул от неожиданности.
— Спасибо, герр Штайнц, — хорошо поставленный, по театральному звучный голос Михаила Александровича, самую малость искаженный электроникой, очень подходил к своему обладателю. — Все превосходно. Мы можем говорить по-английски, если хотите.
— О, найн, я попрошу фройлян Габи, она переводить. Я хотеть представлять вам мой заместителя — Франц фон Бильдхоффен.
Голос Франца, радушный и веселый.
— Nice to meet you, Mister Kalinin!
— Glad to see you, Herr von Bildhoffen!
— И инспектор криминал полицай Матеус Ланг.
Тот же самый, стандартный набор любезностей прозвучал на немецком.
— Кофе, чай — господа? — спросил Штайнц по-английски. — До того, как мы начнем беседу.
— Благодарю, чуть позже, если возможно.
— А вы, господин инспектор?
— Благодарю вас, герр Штайнц. Просто воды, пожалуйста.
— Я просить прощения, что звал герр инспектор без вашего разрешений, — сказал Дитер по-русски, — но это связано с расследований о смерть герра Краснова. Это не занять много времени. Вы готов слушать вопрос герра Ланга?
— Да. Естественно.
Голос Дитера:
— Фройлян Габи, зайдите, пожалуйста.
Краснов слушал разговор, сгорая от желания видеть выражение лица Калинина. Сейчас и потом, когда настанет время.
— Я попрошу вас помочь нам с переводом.
— Хорошо, герр Штайнц.
— Вы можете задавать вопросы, герр инспектор.
— Спасибо, герр Штайнц. Господин Калинин, вы работали вместе с господином Красновым?
— Да, господин инспектор.
— Вы хорошо знали господина Краснова.
— Естественно, господин инспектор. Мы были старыми друзьями.
— Мы имеем проблемы с официальным опознанием тела господина Краснова. Вы, как мне сказали, юрист?
— Да. Но я специализируюсь не по уголовным делам.
— Я понимаю разницу, — сказал инспектор Ланг, сдержанно. — Но суть проблемы вы понимаете. Я хотел бы показать вам некоторые фотографии. Предварительно. Завтра я хочу пригласить вас в морг. Это неприятно, но необходимо.
Фройлян Габи переводила настолько четко, что сохраняла даже интонацию говорившего. То, что русский не ее родной язык можно было понять только по чуть неестественному произношению согласных.
В динамике конференц-связи зашуршала бумага. Ланг достал пакет с фотографиями.
— Боже мой, — сказал Калинин, сдавленным голосом, — о, Господи!
— Две пули попали в голову, — произнес инспектор с извиняющейся интонацией, как будто бы он сам был в этом виноват. — Стреляли с близкой дистанции. Мы нашли в кармане паспорт.
Молчание. Только шорох бумаги.
— Это господин Краснов? — спросил инспектор.
— Может быть — воды? — сказал Штайнц. — Может быть, подать вам воды, господин Калинин?
— Не надо. Господи, Костя…
— Вы узнаете на фотографиях господина Краснова?
— Не могу сказать точно. Сходство большое.
Калинин помолчал.
— Наверное, да…
— Вы можете сказать определенно?
— Мне сложно быть уверенным на сто процентов. Но это.… Но этот. … Этот человек очень похож на Костю. Очень.
— Мой вопрос будет звучать странно, господин Калинин, но в нем нет второго дна. Скажите, вы много лет знали господина Краснова?
— Больше пятнадцати лет. Точнее — пятнадцать с половиной.
— Тогда, может быть, вам известны его какие-нибудь особые приметы? Шрамы, родимые пятна, следы травм, я имею в виду — после аварий или спортивные?
— Нет, господин Ланг. Я не могу сказать определенно.
— Инспектор Ланг, с вашего позволения, — поправил его полицейский.
— Можешь, — подумал Костя, — ты же прекрасно помнишь, не можешь не помнить, как мы играли в футбол на пляже, и я упал на донышко разбитой бутылки. Ты еще шутил, что шрам на бедре можно выдавать за след схватки с тигром. Это было в семьдесят восьмом, летом. Ты еще ездил со мной в больницу, зашивать рану.
— Насколько я помню, у Кости не было каких-либо отличительных шрамов. И про переломы мне тоже ничего не известно. Он был удивительно здоровым человеком.
— Мне жаль, — сказал инспектор, — примите соболезнования в связи с утратой. Извините, но я вынужден продолжить.
— Да, да…
— В посольстве нам сообщили, что родителей у господина Краснова уже нет.
— Это так.
— Он близко общался с родителями жены.
— Достаточно близко.
— Как вы думаете, имеет смысл обратиться к ним за помощью?
— В опознании тела?
— Да.
— Не могу сказать. Господа Никитские, конечно, близкие родственники, но если даже я не смог сказать определенно… Я слышал, что несколько дней назад профессор Никитский перенес серьёзный сердечный приступ. После исчезновения дочери и внуков. И смерти зятя.
Краснов на мгновение закрыл глаза. Начавшая, было, утихать, головная боль вновь полыхнула с прежней силой. Заломило виски.
— Голыми руками, — подумал он, — удавить голыми руками. За всех, кого ты губишь, Миша. За всех, кого уже погубил.
— До тех пор, пока тело не будет официально опознано, мы не можем выдать его посольству и переслать родственникам для захоронения. Сожалею, но это проблема. Могу ли я просить вас приехать в морг полицейского управления завтра, в десять утра? Возможно, вы сможете произвести опознание, если увидите тело.
— У меня рейс на час дня.
— Я просил бы отложить вылет.
— Не уверен, что это возможно. Могли бы мы сделать это сегодня. Например, в пять.
— В шесть, — сказал Ланг. — Пожалуй, это можно будет сделать в восемнадцать часов.
