Такая двоякость и есть крайняя форма того, что обычно именуют притворством. Само слово в буквальном его смысле (буквальный смысл немецкого Verstellung, притворство, — перемена места, или положения) не могло бы быть нагляднее, чем оно есть. Но оно применялось к столь многим гораздо более слабым процессам, что утратило большую часть своей выразительности. Называя притворством дружественный образ, в котором скрывается враждебный, я пытаюсь восстановить строгий смысл этого слова.
«У одного мойщика был осел, способный носить необычайно большие грузы. Чтобы его прокормить, мойщик накинул на него тигриную шкуру и, когда спустилась ночь, вывел на поле, принадлежащее другим людям. Осел спокойно поедал чужой урожай, ибо никто не осмеливался прийти и прогнать его, принимая его за тигра. Но однажды появился охотник. Облачившись в серую как пыль накидку и держа наготове лук, он стал подкрадываться к хищнику. Увидев его, осел возбудился от любви, ибо принял его за ослицу. Он закричал и бросился к нему. Охотник узнал осла по голосу и убил его».
Эта индийская сказка об «Осле в тигровой шкуре» содержит в нескольких фразах целый учебник превращения. Никому не удавалось сказать о превращении так много в таком малом объеме. Следует, однако, добавить, что речь здесь идет не об истоках превращения, а об его применениях. Но некоторые из применений не так уж отдалены от истоков.
Начать хотя бы с профессии мойщика: он стирает белье, которое есть вторая кожа человека. Это старательный мойщик, который подобрал себе осла, способного нести большой груз. Ведь предполагается, что осел носит белье, которое стирает его хозяин. Среди кож, с которыми приходится иметь дело мойщику, могла оказаться и тигровая шкура, ставшая, собственно, центром этой истории.
Ослу, который так хорошо работает, нужно много пищи. Хозяин одевает его в тигровую шкуру и выпускает на поле, принадлежащее другим людям. Он может здесь наесться от души, все его боятся, принимая за тигра. Безвредное создание скрыто здесь под шкурой опасного зверя. Однако сам он не понимает, что с ним происходит. Страх, который он возбуждает, не понятен ему самому. Он ест в свое удовольствие и без помех. Люди, не смеющие к нему приблизиться, не в силах постичь, чем он там занимается. Они страшатся могучего существа, их страх сродни благоговению. Именно он мешает разглядеть в тигре осла. Они держатся в отдалении, и он, пока он не подает голоса, может насыщаться беспрепятственно. Но вот появляется охотник, не такой, как обыкновенные люди: он храбр и у него имеется лук, позволяющий справиться с опасным зверем. Он хочет подобраться к нему поближе и переоблачается под существо, которым тигр может заинтересоваться как добычей. На нем серая как пыль накидка, может быть даже, это ослиная шкура; во всяком случае, он хочет, чтобы предполагаемый тигр держал его за осла. Его притворство — это притворство опасного существа, выдающего себя за безвредное. Уже самые древние охотники применяли это средство, чтобы подобраться ближе к добыче.
Соль истории состоит в том, что наевшийся досыта осел почувствовал себя одиноким. Увидев вдали что-то, похожее на осла, он захотел, чтобы это была ослица. Издав рев, он побежал к ней. По голосу охотник его опознал и убил. Вместо того, чтобы казаться добычей, которая привлекла бы тигра, охотник, сам того не подозревая, подействовал как ослица. Осел же вместо любви, на которую рассчитывал, нашел свою смерть.
История основана на целой последовательности заблуждений. Притворяясь существом, которым он на самом деле не является, человек старается ввести в заблуждение другие существа. Действие развивается благодаря тому, что притворство вызывает не те последствия, на которые рассчитано. И только человек применяет притворство сознательно. Он сам притворяется другим существом, как охотник, или же он маскирует другое существо, как мойщик — своего осла. Животное здесь оказывается всего лишь пассивной жертвой притворства. Здесь налицо полное отделение человека от животного. Легендарные времена, когда их было не отделить друг от друга, когда люди вели себя как животные, а животные говорили как люди, — эти времена миновали. Человек уже научился — именно благодаря своему мифологическому опыту бывания животным — использовать любое животное для своих человеческих надобностей. Превращения у него стали притворством. Одевая на себя разные маски и кожи, он сохраняет ясное сознание своих целей, остается самим собой и господином животных. Кого он не может себе подчинить, перед тем благоговеет, как перед тигром. Но и к нему некоторые, особенно храбрые, умеют подобраться, используя притворство, и, возможно, охотнику удалось бы, благодаря своей хитрости, убить настоящего тигра.
Удивительно, как в столь короткой истории выразилось так много важных связей и отношений. И не в последнюю очередь важно, что она начинается с мойщика: он имеет дело с платьями — последними, можно сказать, неодушевленными представителями тех шкур, возложение которых в мифах способствовало превращениям. Тигровая шкура, которую он использовал для своего обмана, как бы одушевляет безвредное белье, с которым ему обычно приходится иметь дело.
Притворство — это ограниченный род превращения, единственный, что доступен властителям вплоть до наших дней. Дальше властитель превращаться не может. Он остается самим собой, поскольку осознает свою враждебную внутреннюю сущность. Ему доступны лишь те превращения, что не затрагивают его внутреннее ядро, его подлинную сущность. Он может счесть выгодным иногда замаскировать ужас, внушаемый его подлинной сущностью. Для этого он пользуется разными масками. Но они надеваются лишь на время и не могут ни на йоту изменить его внутреннего облика, совпадающего с его природой.
Фигура и маска
Фигура — это конечный продукт превращения. Дальнейшего превращения она уже не допускает. Фигура ограничена и ясна во всех своих чертах. Она не природна, а является человеческим созданием. Это спасение из бесконечного потока превращений. Фигуру не следует путать с тем, что современная наука обозначает понятиями вид или род.
Ближе всего ее сущность можно постичь, размышляя о фигурах богов древних религий. Стоит рассмотреть с этой точки зрения некоторых египетских богов. Богиня Шехмет — женщина с головой львицы, Анубис — мужчина с головой шакала. Тот — мужчина с головой ибиса. У богини Хатор голова коровы. У Гора голова сокола. Эти фигуры в их законченной и неизменной двойственной человеко-животной форме тысячелетиями властвовали в религиозных представлениях египтян. В этой форме они запечатлевались, таковым им возносились молитвы. Удивительно их постоянство. Но задолго до того, как возникли системы божеств такого рода, двойственные человеко-животные создания встречались у многочисленных народов, никак друг с другом не связанных.
Мифические предки австралийцев — это люди и животные одновременно, иногда — люди и растения. Эти фигуры называются тотемами. Есть тотем кенгуру, тотем опоссум, тотем эму. Для них характерно, что это животные и одновременно люди, они ведут себя и как люди и как животные и являются предками обоих.
Как понять эти изначальные фигуры? Что они выражают? Надо не забывать, что это представители мифических первовремен, когда превращение было универсальным даром всех существ и происходило безостановочно. Текучесть тогдашнего мира я уже отмечал неоднократно. Человек мог превращаться во что угодно и умел превращать других. Из этого общего потока поднимались отдельные фигуры, представляющие собой фиксированный результат отдельных превращений. Фигура, которую, так сказать, удерживают, которая воплотилась в традицию, определяющую жизнь, которая постоянно изображается и становится предметом рассказов, — это не есть то, что мы сегодня называем видом животных, не кенгуру и не эму, а двойственное существо: кенгуру, проникнутое человеком, человек, по желанию превращающийся в эму.
Процесс превращения оказывается, таким образом, древнейшей фигурой. Из многообразия возможных бесчисленных и бесконечных превращений вычленяется одно и закрепляется в фигуре. Сам процесс превращения, один из таких процессов, закрепляется и потому наполняется особой ценностью по сравнению с другими процессами, которые при этом исключаются. Такая двойная фигура, закрепившая и сохранившая в себе превращение человека в кенгуру и кенгуру в человека и оставшаяся навсегда себе тождественной, и есть первая и древнейшая фигура, их источник.
Можно сказать, что это свободная фигура. Оба ее аспекта равноценны, один не прячется за другим, один не подчинен другому. Она восходит к первобытным временам, но в богатстве своих смысловых воздействий всегда современна. К ней имеется подход: излагая относящиеся к ней мифы, человек как бы соучаствует в ней.
