Можно сказать, что это свободная фигура. Оба ее аспекта равноценны, один не прячется за другим, один не подчинен другому. Она восходит к первобытным временам, но в богатстве своих смысловых воздействий всегда современна. К ней имеется подход: излагая относящиеся к ней мифы, человек как бы соучаствует в ней.
Для нас важно добиться ясности в отношении этого древнейшего вида фигур. Важно понять, что такая фигура начинается со сложного, а вовсе не с простого, и в противоположность тому, что мы сегодня понимаем под фигурой, выражает процесс превращения одновременно с его результатом.
Маска отличается от всех остальных конечных состояний превращения своей неподвижностью. На место вечного движения мимической игры выступает ее прямая противоположность — неподвижность и застылость. В игре мимики воплощена беспрестанная способность человека к превращениям. Человеческая мимика богаче, чем мимика любого другого существа, человеческая жизнь богаче любой другой в смысле превращений. Если бы удалось внимательно понаблюдать за побуждениями и настроениями, скользящими по человеческому лицу, как много зачатков превращения удалось бы поймать и обособить!
Обычай не везде одинаково оценивает свободную игру лица. В некоторых цивилизациях свобода мимики существенно ограничена. Считается неподобающим сразу демонстрировать радость или боль, их надо замкнуть в себе так, чтобы ничто не отразилось на лице. Никто не имеет права проникать в другого. Человек должен иметь силу быть самим собой, тождественным самому себе. Одно от другого неотрывно. Ибо именно воздействие одного человека на другого побуждает эти бесчисленные мимолетные превращения. Они выражаются в мимике и жестикуляции; там, где последние предосудительны, превращение затруднено и в конечном счете парализовано.
Уяснив природу застылости таких неестественных, «стоических» натур, легко понять сущность маски вообще: она есть конечное состояние. Постоянный поток неясных, всегда незаконченных превращений, чудесным выражением которых является естественное человеческое лицо, в маске застывает, находит завершение. Когда маска налицо, нет уже ничего, что начиналось бы, что было бы еще неоформленным бессознательным импульсом к превращению. Маска ясна, она выражает нечто вполне определенное, не больше и не меньше. Маска застыла — это определенность, которая не меняется.
Правда, под этой маской может находиться другая. Ничто не мешает исполнителю носить под одной маской другую. Двойные маски известны многим народам: человек снимает одну маску, под ней является другая. Но и это всего лишь маска, другое конечное состояние. Переход от одной маски к другой скачкообразен. Все возможные посредующие звенья исключены; нет смягчающих переходов, которые можно наблюдать в человеческом лице. Новое, другое является внезапно. Оно так же ясно и так же неподвижно, как то, что было раньше. От маски к маске возможно любое изменение, но только путем скачка к другому столь же концентрированному состоянию.
Маска воздействует в основном вовне. Она создает фигуру. Она неприкосновенна и устанавливает дистанцию между собой и зрителем. Например, в танце она может приблизиться к зрителю. Но он сам должен оставаться там, где находится. Застылость форм выливается и в застылость дистанции, в ее неизменности — чары маски.
Ибо сразу за маской начинается тайна. В полноценных, логически завершенных ситуациях, о которых мы здесь и говорим, то есть когда маска воспринимается всерьез, человеку не положено знать, что за ней находится. Она выражает многое, но еще больше скрывает. Она кладет собой разделительную черту: пряча опасность, природу которой человек не должен знать и с которой нельзя свести знакомство, она приближается к нему вплотную, но даже в этой близости остается совершенно чуждой. Она угрожает сгущающейся за нею тайной. Поскольку в ее чертах ничего не прочитывается, как прочитывалось бы в человеческом лице, человек гадает и пугается скрытой за нею неизвестности.
При этом в визуальной сфере происходит то, с чем каждый знаком по сфере акустической. Предположим, человек прибывает в страну с незнакомым языком. Люди вокруг пытаются с ним заговорить. Чем меньше он понимает, тем больше старается угадать. При этом многое из того, что он слышит, звучит для него враждебно и недоброжелательно. Но он просто не может поверить, испытывая облегчение и даже немножко разочарование, когда слышит все это в переводе на знакомый ему язык. Как все это безвредно и безопасно! Каждый совершенно незнакомый язык представляет собой акустическую маску; став понятным, он превращается в узнаваемое, а вскоре и в хорошо знакомое лицо.
Маска, следовательно, — это то, что не превращается, что пребывает неизменным и длящимся в изменчивой игре превращений Она воздействует, по сути дела, тем, что скрывает прячущееся за нею. Маска полноценна, когда перед нами только она, а то, что за нею, совершенно непознаваемо. Чем определеннее она сама, тем непостижимее то, что за нею. Никто не знает, что из-за нее вдруг может вырваться. Это напряжение между определенностью маски и тайной за нею может достигать страшной силы. В этом причина ее угрожающего воздействия «Я именно то, что ты видишь», — как бы говорит маска. — «А то, чего ты боишься, — оно за мною». Она очаровывает и одновременно заставляет сохранять дистанцию. Никто не смеет к ней притронуться. Если ее сорвал кто-то, не имеющий на это права, ему полагается смертная казнь. Во время своей активности она священна, неприкосновенна и неуязвима. Известное в маске, ее ясность заряжены неизвестностью. Ее власть в том и заключается, что, хорошо ее зная, не знаешь, что таится за нею. Ее знаешь только снаружи или, так сказать, спереди.
Если в определенных церемониях маска ведет себя именно так как от нее ожидается, как к этому привыкли, она даже может действовать умиротворяюще. Ибо она оказывается между зрителем и спрятанной за нею опасностью. Так что, если с ней обращаться правильно, она поможет избежать опасностей. Она может собирать опасное и хранить его в себе. Она будет выплескивать его лишь в той мере, в какой это соответствует ее образу. Установив с нею контакт, можно выработать способ поведения по отношению к ней. Она представляет собой фигуру с характерными формами поведения. Если их изучить и понять, если знать и соблюдать дистанцию, она сама предохранит от опасностей, в ней заключенных.
О воздействии маски, ставшей фигурой, можно говорить очень много; с нее начинается, в ней продолжается и завершается драма. Однако речь здесь идет только о самой маске. Нужно также знать, что она представляет собой с другой стороны, ибо она влияет не только вовне, на тех, кто не знает, что в ней таится: ее носят скрывающиеся за ней люди.
Эти люди отлично знают, что они собой представляют. Но их задача заключается в том, чтобы играть маску, оставаясь при этом в некоторых границах, а именно в тех, что предписаны маской.
Маска надета, она есть внешнее. Как материальный предмет она четко отграничена от того, кто ее носит. Он воспринимает ее как нечто чуждое и никогда не примет за часть собственного тела. Она ему мешает, давит. Разыгрывая маску, он все время раздвоен, он — это и он сам, и она. Чем чаще он ее носит, чем лучше ее знает, тем больше, пока он играет, переливается от него в фигуру маски. Но, несмотря ни на что, оставшаяся часть его личности отделена от маски; это часть, которая боится разоблачения, которая знает, что внушает страх, не будучи сама по себе страшной. Страх, который он внушает находящимся снаружи, должен воздействовать и на него, находящегося внутри, но, как можно догадываться, воздействовать иначе. Они боятся того, чего не знают, он боится, что маска будет сорвана. Именно этот страх не позволяет ему слиться с маской целиком. Его превращение может заходить очень далеко, но никогда не будет полным. Маска, которую иначе можно было бы сбросить, — это беспокоящая граница превращения. Он должен следить, чтобы она не потерялась. Ей нельзя упасть, нельзя открыться, каждый раз он полон забот о ее судьбе, так что маска остается вне его превращения как орудие или инструмент, которым он должен владеть. Как нормальный, обыденный человек он оперирует ею, как исполнитель он в то же время превращается в нее. Он, следовательно, двойствен и должен оставаться таковым все время, пока длится представление.
Обратное превращение
Правитель, которому ясны его собственные враждебные намерения, не может своим притворством обмануть всех. Есть люди, которые обладают такой же властью, как и он, таковы же, каков он сам, не признают его и считают конкурентом. По отношению к ним он всегда держит ухо востро — они опасны. Он ждет удобного случая, чтобы «сорвать с них маску». Тогда сразу обнаружатся их подлинные намерения, хорошо ему знакомые по себе самому. Когда маска сорвана, они сразу становятся безвредными. На первый раз он может, если, конечно, это отвечает его целям, оставить их в живых. Но он проследит, чтобы больше не было никакого притворства, и будет держать их всегда на виду в их подлинном обличье.
