— Слушай, тетка, ты совсем рехнулась! Я тебе и всем твоим добра желаю.
— Отчего это ты мне должен добра желать?
— Вот просто захотелось мне пожелать вам добра. У тебя, наверное, сороки еще не совсем мозги выклевали, чтоб отказываться от своего спасения. Запомни: Ачим Катич, Прерово под Паланкой. Скажи, что послал Адам. Встретились мы на дороге, я вас и послал. Больше ничего. Вот тебе фотография моя как доказательство. — Он извлек из бумажника свою фотокарточку — кавалерист, верхом на Драгане, — сунул старухе за пазуху. А та бросила ее в грязь на землю.
Он едва удержался, чтоб не сунуть бабку носом в грязь. Девушка, опустив голову, тащила вперед мальчика, вслед за овцами и лошадьми. Пристыженный, он нагнулся за своей фотографией и стоял, глядя девушке вслед, маленькой, стройной, гораздо, гораздо более красивой, чем Наталия. Неужто он больше никогда ее не увидит, неужто она сейчас навсегда уйдет от него? Э, не годится так, душа моя. Он догнал ее и долго молча шагал рядом, ждал, что она сама что-нибудь скажет, еще раз улыбнется или хотя бы взглянет. Ему было безразлично, что старуха не переставала лаять на него, идя позади. Что делать? День еще. Он оглянулся: солнце склонялось к Малену и к германской артиллерийской батарее, которая вела беглый огонь. Надо возвращаться в эскадрон: могут приказать выступать, Драган останется один под сливовым деревом, оседлает его какой-нибудь офицер. С трудом удалось спасти коня от командира полка, а несколько дней назад потребовали его под командира дивизии и отвязались лишь после того, как он твердо заявил, что на месте прикончит лошадь, если кто-либо попытается забрать ее у него — друга, товарища детства, участника ночных прогулок с Наталией вдоль Моравы, по лугам и кукурузным полям. Командир дивизии может оседлать коня, но, пока я жив, мой конь под ним ходить не будет. И разное он еще говорил им, готовый ко всему. Он встретил взгляд Косанки и задушил девушку своим шепотом:
— В селе, где заночуете, жди меня возле церкви. Если церкви нет, то возле школы. Школы не будет, возле корчмы. Корчмы не окажется, то будь в доме на перекрестке посреди села. Погоди… Если темно будет и в селе не найдешь перекрестка, тогда остановись в доме у моста… А если моста не будет… если не будет, не будет… — Что делать, если село в горах и моста нету? — Тогда выбери последний дом на выходе из села, по дороге на Лиг, ладно, Косанка? — Он положил ей руку на плечо, но тут же снял; уверен, не для того она появилась, чтобы уйти от него. — Если в первом селе ночевать не будете, то во втором это уж точно, скоро стемнеет. И тогда все так же, как я тебе сказал. Будь там, где договорились, жди меня, я никогда не обманывал.
Девушка как будто чуть кивнула.
Он склонился к ней, ближе к ее лицу, они шли рядом, может, и касаясь друг друга, может, она что-то ему и шепнула; он растворился в коричневых крапинках, в ясной светлой зелени невиданных ее глаз.
Канавой возвращался Адам к своему эскадрону, который остался в сливовом саду, внизу, далеко за поворотом, возле села. Шагал прямо по лужам, уныло повесив руки, не обращая внимания на беженцев, которые удивленно разглядывали солдата, в одиночестве двигавшегося им навстречу.
Эскадрон строился между деревьев. Командир взвода, заметив его, кричал, лаялся, помянул его мать. Адам кинулся к разбушевавшемуся подпоручику Томичу, который размахивал нагайкой и жевал конфету. Не откозыряв, кинул ему в лицо:
— Слушай, ты, господин подпоручик! Я тебя головы лишу, если ты еще раз помянешь мою мать. Слышишь? Не задевай меня.
Подпоручик Томич жевал конфету и размахивал нагайкой над его головой, но не решался ударить или резко ответить.
— Запомни, я — Катич и за свою мать голову тебе отрублю и в грязи вываляю! Братья, вы слыхали, что я ему сказал?
— Бунтуешь? Бунтуешь?
Отвернувшись от него, Адам поспешил к Драгану. Во взоре у того тучи! Он посмотрел на Мален и Сувобор: сползая с них, облака наваливались на остатки горизонта, затягивая поле боя; солнце опускалось в тыл австро-венгерской артиллерии, к Дрине. Он ласкал коня, успокаивал. Что ты так глядишь на меня, Драган? — шептал ему в ухо. Быстро оседлав, встал в строй; раз она вслух не отказалась прийти, значит, согласна, придет. Так полагается по этому их женскому закону.
Команды офицера исполнял Драган; всадник их словно и не слышал; у него болели ребра от удара винтовкой и о землю, когда вчера их накрыла «свинья», в клочья разнеся Лазича, Светолика и Борка. Колонна кавалеристов двигалась по отдыхавшему под паром полю, затем через вырубленный лес. Адам отпустил поводья, Драган ступал, как всегда, уверенно, ни разу не споткнулся; когда пошли рысью, он понес его мягко, ровно, надежно. Они мчались к Колубаре навстречу пулеметному огню. Где бы ни пришлось оказаться, чуть стемнеет, он отправится искать. Никогда прежде не слыхал он такого имени — Косанка. Невиданная, красивее Наталии. Сейчас, когда все люди и целые государства ставят на карту все, ради чего — неизвестно, почему бы ему не вырваться из этого омута дня на три и не отвезти ее в Прерово? А потом прямо к командиру полка, тот его знает по Драгану, и доложить все как есть. Если он человек и серб, сделает внушение, и все, а если офицерский выродок, то пусть и свобода, и Сербия, и его собственная голова летят на дно Моравы!
Они спешились перед густым кустарником на продолговатом гребне, последнем перед входом в долину и Колубарой, откуда наступал противник. Медленно и нерешительно втягивались в поросль и в сумрак. Командир сообщил, что, кроме них, никого нет, они, защитники, в прикрытии и отсюда они не уйдут, пока дивизия не займет новые рубежи.
Адам вышел из леска, чтоб осмотреть поле, по которому, как смеркнется, придется двигаться. Хорошо, что собрались тучи и опять будет дождь. Присел на пенек, ожидая, пока стемнеет и можно будет трогаться дальше; вокруг чернели дубовые листья, стволы деревьев казались еще более толстыми, с верхушек низвергалось покрытое тучами небо, заполняло лес. Пора ехать. Но кому-то надо доверить тайну. Если б лучшие друзья не погибли — пол-эскадрона полегло, — не пришлось бы сейчас мучиться.
— Станко, держи галеты. Если командир меня потребует, соври что хочешь. А я в село смотаюсь, чем-нибудь разжиться. Поделимся.
— Куда ты, слушай? Стреляют по беглецам. Командир сам стреляет и лается.
Винтовочный выстрел, удаляющийся галоп. Второй выстрел. Стука копыт не слышно.
— Убил, мать его офицерскую. Не езди, Адам. Если погибать, так уж лучше как подобает сербу — от швабов. Потерпи сегодня, завтра брюхо набьем. Слышишь, как пулемет дробит от Колубары?
— А если нас не побьют, значит, до следующей ночи голодными быть? И в ту ночь ни крошки. Лежи и помалкивай. Разделим, чем разживусь.
Командир эскадрона Стошович откуда-то из темноты словно с дуба приказывал командирам отделений произвести перекличку. Адам, спотыкаясь о пни, вывел из леса Драгана, ждал, пока его выкликнут. Как ему могло прийти в голову, чтоб она ждала возле церкви? Что ей делать возле церкви в такой темноте? И возле школы. Корову куда девать? Старухе, если пикнет, он грязью рот заклеит. Услыхал — командир отделения выкликнул Будимира Лазича.
— Погиб, — ответил Адам.
— Светолик Лепенац.
— Тоже погиб. И Борко Крстич, все трое вчера головы сложили. А меня вот не берут снаряды, господин подпоручик.
— Все по местам и не двигаться! Отвечать только за соседа справа.
Адам не стал ждать, пока закончится перекличка. Потрепал Драгана по холке, вскочил в седло и поехал шагом по полю, слыша позади имена товарищей и стук пулемета от Колубары. Миновав поле, слегка пришпорил коня и помчался в сторону утеса и дороги; где кричали на скотину, скрипели телеги, стоял грохот колес. По дороге не пробиться, и опять свернул в поле, мимо ругани, воплей, вдоль едва заметно, мучительно медленно двигавшейся массы.
Впереди лаяли собаки, мерцали редкие размытые огоньки, это первое село. У церкви и у школы наверняка нет; на краю села, может, если не увидит возле корчмы, или у моста, или в какой-либо избе на перекрестке посреди села. Как ее разглядеть в такой тьме? Могла бы сказать, где будет ждать. Не посмела перед бабкой. Могла бы посильней головой кивнуть. Шла, скользила, наверное, и кивнула, да он не углядел. Затор на дороге, скотина, которую не обойти, заставили его двинуться по канаве. Вслед летела ругань: почему это он конем расталкивал народ. А он пробирался через стада овец и коров. Как ее найти в эдакой темноте?
— Братья, люди, неужто в этом захолустье ни церкви, ни школы нет, как называется это село? И перекрестка нету, и моста? Да что ж это такое, люди, творится сегодня? Не сердись, мать, не видел я тебя. Берегись, сторонись, конь идет. Не ругайся, не дезертир я, а вот растопчу. Где тут корчма, спрашиваю? А мост? Где перекресток посреди села? Как может быть, что ничего-то у вас нету, одни дома торчат вдоль дороги? Где же последний дом? Эй, баба, дам тебе десять динаров за фонарь. Тоже мне люди! И мы за вас погибаем. Есть кто живой во дворе? Эй, откликнитесь, сербы ведь! Скажите хоть, это крайний дом? А далеко крайний? Ну-ка ходу, Драган!
