с постом, поезд остановился, и из первого экипажа выскочил офицер и крикнул:
— Далеко ли до Беллы?
— Никак нет, ваше благородие, верст восемь!
— Это, по-твоему, недалеко? — нахмурился тот, но ругаться не стал и пошел докладывать начальству.
У кареты отворилась дверца, и из нее вышел здоровый бородатый мужик в богатой шубе, из-под которой виднелся шитый золотом воротник.
— Какого полка? — зычно пробасил он.
— Сто тридцать восьмого Болховского, ваше императорское высочество! — четко отрапортовал Будищев и сделал на караул.
— Узнал, — усмехнулся цесаревич. — А ведь я тебя тоже знаю… погоди, сам вспомню… нет, вертится в голове, а не получается!
— Вы меня за дело у Езерджи награждали, ваше императорское высочество!
— А, это ты! — на лице великого князя появилось понимание. — Ну что, не дослужился еще до фельдмаршала?
— Всего ничего осталось, ваше императорское высочество!
Бойкий ответ заставил Александра Александровича благодушно рассмеяться, и он повернулся к свитским, повылезавшим из экипажей, желая разделить с ними веселье.
— Полюбуйтесь, господа, какие орлы в Болховском полку служат!
Прихлебатели из свиты наследника престола вежливо похихикали, хотя на их кислых лицах было написано: «Черт тебя дернул остановиться посреди поля в такой холод!» Но с царским сыном не поспоришь, и если его разобрало любопытство, то хочешь не хочешь приходится терпеть.
— Кто у тебя ротный?
— Их благородие поручик Линдфорс!
— Как Линдфорс? — раздался чей-то голос, и, растолкав свиту, вперед выбрался какой-то флотский офицер. — Где Линдфорс? А… господа, так это и есть Блудов!
— Какой еще Блудов? — вопросительно выгнул бровь цесаревич. — Костя, ты что, перебрал?
Мичман Нилов, от которого действительно попахивало хорошим коньяком, обезоруживающе улыбнулся и бросился пояснять:
— Ну, тот самый Блудов, которого мы уже более полугода пытаемся выцарапать из Болховского полка!
— Погодите, мне что-то рассказывали о жалобе графа Вадима Дмитриевича на некоего самозванца, — припомнил великий князь. — Уж не об этом ли молодце речь. Как тебя зовут?
— Болховского полка унтер-офицер Дмитрий Будищев, ваше императорское высочество!
— Ничего не знаю, — мотнул головой флотский, — это тот самый Блудов, который починил нам гальванику на «Шутке», я его точно запомнил!
— Еще бы не запомнил, — усмехнулся цесаревич, — ты за это дело георгиевским кавалером стал!
Тут выяснение личности Дмитрия прервал доклад начальника конвоя.
— Впереди государь, — выпалил он, легко соскочив с седла и приложив руку к лохматой кавказской папахе.
— Коня! — взревел Александр Александрович, и через мгновение ему подвели поистине богатырского вида першерона.
Цесаревич немедля вставил ногу в стремя и рывком поднялся в седло, заставив покачнуться своего буцефала.
— Потом разберемся, кто ты такой есть, — крикнул он унтеру и, дав коню шенкеля, помчался навстречу царственному отцу.
Конвой и часть свиты, успевшая вскочить в седла, последовали за ним, а остальные бросились отводить кареты в стороны, чтобы не мешать проезду императора. Только довольно улыбающийся Нилов некоторое время стоял рядом с застывшим, как изваяние, унтером и довольно улыбался.
— Шалишь, брат, от флота не спрячешься! Мы хоть из-под земли, хоть со дна моря достанем.
— Так точно, ваше благородие, — мрачным голосом отвечал ему Дмитрий.
— Ну а то, что до унтера дослужился, так это и к лучшему. Хорошие унтера везде нужны! Тебе, кстати, за потопление вражеского парохода фехти… фетхи… тьфу, дьявол, никак не выговорю его названия, крест полагается! Ты рад?
— Безмерно счастлив!
— То-то! Смотри, я после войны получу назначение на броненосец и возьму тебя к себе, мне хорошие специалисты будут во как нужны!
— Что здесь происходит? — встревоженно спросил подбежавший Линдфорс, бывший до этого со вторым взводом. — Костя?! Ты как здесь?
— Вашбродь, — тихонько шепнул ему Будищев, — убрали бы вы своего приятеля от греха. Сейчас тут царь будет, а он околесицу несет да еще так фонит, что мне уже закусить надо!
Однако Нилова было так просто не унять, счастливо улыбаясь, он спешил поведать приятелю историю своего появления:
— Вообрази, великая княгиня Мария Федоровна пожелала узнать, что с катером, принадлежавшим прежде их императорским высочествам. Ну, поскольку дела у нас сейчас нет, цесаревич вызвал меня и потребовал подробностей. А тут шум-гам, поехали встречать государя и меня с собой… да ладно тебе, я и выпил-то всего ничего, просто в этих каретах так холодно!
С большим трудом мичмана удалось убрать с глаз, прежде чем проехал императорский поезд. Очевидно, цесаревич успел поделиться с государем своей находкой, потому что его карета ненадолго остановилась рядом с вытянувшимися часовыми и глаза самодержца мимолетно скользнули по их унтеру.
— Давно ли ты видел графа Вадима Дмитриевича? — спросил он у сына несколько позже.
— Одно лицо, — хмыкнул в ответ цесаревич, не отличавшийся особой деликатностью.
— Ну, не знаю, росточком этот бастард куда как повыше будет, — задумчиво заметил император, но затем улыбнулся и добавил почти весело: — Надо будет попенять Мезенцеву, а то он мне какую-то дичь доложил!
Линдфорс, проводив кавалькаду глазами, велел караулам сниматься и идти греться у костра. Нилов был удачно засунут в карету и отправлен назад, император встречен и, хотя нельзя сказать, чтобы без происшествий, однако все-таки благополучно. Можно было отдыхать.
— Вашбродь, а вы не знаете, на флоте валенки дают? — неожиданно спросил его идущий рядом Будищев.
— Кажется, нет, — пожал плечами поручик, — а тебе зачем?
— Раз нет, тогда ну его нафиг, этот флот! — хмуро ответил ему Дмитрий и торопливо зашагал к месту стоянки.
Тусклый утренний лучик света, с трудом пробившийся сквозь покрытое инеем оконце, робко осветил госпитальную палату и стоящие в ней ровными рядами кровати. Всякому зашедшему сюда впервые, вероятно, показался бы нестерпимым застарелый запах лекарств, немытых тел, а также ужасный храп, поднимающийся к потолку, однако Алексей давно привык к ним, а потому обращал на них мало внимания. Культя его уже зажила, и физическое здоровье не вызывало опасения, чего, к сожалению, долго нельзя было сказать о нравственном. Потеря ноги поначалу показалась молодому человеку катастрофой, и он всерьез подумывал, не покончить ли со своей столь неудачно начатой жизнью, избавив, таким образом, родных и близких от забот по уходу за ним. По счастью, пока он лежал, возможностей для этого не было никаких, а когда самочувствие Лиховцева улучшилось, молодость взяла свое, и будущее рисовалось уже не столь мрачными красками. Два обстоятельства совершенно переменили отношение вольноопределяющегося к жизни.
Первым из них было благожелательное отношение к нему доктора Гиршовского. Аристарх Яковлевич сам смолоду нуждался, а потому хорошо понимал состояние своего пациента. Будучи человеком добрым от природы и обладая по роду своей деятельности обширными связями, он взялся выхлопотать для Алексея возможность сдачи экзамена на офицерский чин, чтобы тот мог претендовать на пенсию, избавив, таким образом, родственников вчерашнего студента
