Когда часов в 8–9 дочь начала читать
«Temps». Петр Лаврович сказал, что ему «тяжело». Ночью с ним сделался припадок удушья. Утром пришел доктор, несколько успокоил больного, но предписал полный покой. Вскоре удушья возобновились. Как только прекращался припадок, Петр Лавровая говорил только о работе, спрашивал доктора, когда он получит на это разрешение. Но силы быстро таяли. Приглашен был опытный врач по нервным болезням — доктор Шарко (сын знаменитого невропатолога Жана-Мартена Шарко), он приезжал несколько раз в день и просиживал часами у больного.
В один из дней Лаврову стало лучше, и он категорически заявил врачу, что завтра будет работать. Пришлось согласиться. Придвинули к кровати стол, принесли из кабинета нужные рукописи, и с помощью дочери и еще одного человека Петр Лаврович занимался в течение часа… Ночью ему стало совсем плохо.
К дому на улице Святого Якова приходили десятки людей — узнать о состоянии больного. «Надо было, — вспоминал современник, — видеть всех этих людей в те дни: социалисты различных групп; люди различного общественного положения от мирового ученого до простого рабочего; люди, много лет не встречавшиеся, незнакомые или даже личные враги — все сразу забыли всякие личные распри и сразу слились в одну сплоченную семью, которая была охвачена одним чувством, одной горькой думой».
Старый знакомый Петра Лавровича — Клемансо, сам прикованный к постели тяжелой болезнью, ежедневно присылал справляться о здоровье друга. Приходили телеграммы из русских заграничных колоний других городов с пожеланиями быстрейшего выздоровления. Лавров старался показать окружающим, что не считает себя обреченным, требовал не нарушать обыденный строй его жизни, читать газеты, информировать о новостях. Так прошло несколько дней мучительной борьбы. И вот силы иссякли. Последние тихие слова: «Завет… живите хорошо. Кончается, кончилась моя жизнь».
25 января (6 февраля) Петр Лаврович умер.
На письменном столе остался листок линованной бумаги, на нем заглавие очередного раздела работы: «Пробуждение критической мысли». Последние строчки…
Русский посол во Франции барон А. П. Морепгейм решил, что представился удобный случай захватить архив усопшего, давно привлекавший царских властей. Явилась французская полиция с намерением произвести обыск. Попытка не удалась: парижские эмигранты, друзья покойного и французские социалисты отстояли квартиру от вторжения и организовали надежную охрану.
Весть о смерти Лаврова быстро дошла до Плеханова и его товарищей. Сложилась деликатная ситуация — как поступить? Аксельрод предложил план: послать телеграмму, но на похороны не ехать, тем более что Плеханова французские власти могли и не пустить, а о Вере Засулич «можно написать, что опа больна». Однако Плеханов запросил разрешение прибыть в Париж. Оно было получено, хотя ограниченное — на 24 часа и без произнесения речей. Тогда Плеханов решил не ехать совсем. И только сохранившийся конспект речи свидетельствует о том, что хотел он сказать у могилы Лаврова.
«Мы шли разными путями. Иногда, по отношению к данному вопросу теории или практики, мы могли быть и бывали противниками, но мы не могли быть и не были врагами… П. Л. Лавров был горячим и убежденным приверженцем современного международного социализма. И в этом смысле он был нашим товарищем. Наши сердца сжимались с одинаковой болью при поражении, и точно так же наши сердца радостно бились в унисон при каждом новом успехе социалистов той или другой страны… Но это не все… На нашей родине у нас был один общий враг: современный царизм».
Со всех сторон прибывали телеграммы.
Париж, 8 февраля. «Генеральный Комитет французской социалистической партии, глубоко опечаленный смертью Лаврова, этого ветерана всемирной социальной демократии, от всей души присоединяется к скорби русских пролетариев и социалистов и рассчитывает, что великий город социализма и революции устроит знаменитому борцу и мыслителю похороны, достойные его и Парижа».
Милан, 8 февраля. «Итальянская социалистическая партия и парламентская социалистическая фракция, скорбя у гроба благородного революционера, Петра Лаврова, со славным именем которого неразрывно связано воспоминание о великих мучениках русского революционного дижения, посылает братский привет… Филиппо Турати».
Штутгарт, 9 февраля. «Дорогие товарищи. Глубоко взволнованная, всем сердцем присоединяюсь к тяжелому удару, который вам нанесла смерть глубоко чтимого вождя вашего П. Лаврова. Кто знавал дорогого покойника, никогда не забудет величественного и симпатичного образа человека, который сумел совместить обширную эрудицию ученого с энтузиазмом и бескорыстием апостола и непоколебимой отвагой борца. С уважением преклоняюсь перед великим покойником, одною из самых светлых личностей народного социализма. Клара Цеткин».
Берлин, 10 февраля. «От имени немецкой социал-демократической партии мы преклоняемся перед памятью глубокочтимого ветерана международного социализма и революционера Петра Лаврова. Ауэр, Бебель, Гериш, Либкнехт…»
11 февраля с раннего утра стекались люди на улицу, Святого Якова — эмигранты, французские социалисты, студенты, рабочие. Комната, которая в дни рождения Петра Лавровича наполнялась букетами, теперь была уставлена венками. На улице тихая, сосредоточенная толпа.
Половина второго. Восьмитысячная процессия двинулась на кладбище. Раздаются возгласы: «Да здравствует социальная революция!», «Да здравствует Интернационал!», «Да здравствует Коммуна!». Звучит величественный гимн — «Интернационал». Густые толпы людей на тротуарах. Все с удивлением смотрят на гигантскую процессию. Французские группы развернули красное знамя. Вмешалась полиция. Торжественность общего настроения была нарушена.
Монпарнасское кладбище. Многочисленные делегации с венками.
Суровый терновый венок с надписью на темной металлической пластинке: «Политические ссыльные и каторжане своему великому учителю Петру Лаврову». Огромный лавровый венок — «П. Л. Лаврову от народовольцев». Венок от первых русских марксистов — «П. Л. Лаврову от группы «Освобождение труда». Венки от болгарских, польских, венгерских социалистов, от немецкой социал-демократической партии, французской социалистической партии, бельгийской рабочей партии, от студентов разных стран, от редакции газет и журналов, от друзей покойного. Один из них: «Петру Лаврову от Германа Лопатина».
Речи над могилой. Выступают друзья, близкие, представители социалистических партий. Говорят о том, что Петр Лаврович обладал необычайным нравственным зарядом: за тридцать лет заграничного изгнания никогда не падал духом, до последних дней стоял на революционном посту. Отмечают значение Лаврова как ученого, философа, оказавшего могущественное влияние на рост и развитие науки, русской общественной мысли.
Из речи Лафарга: «Смерть Петра Лаврова — тяжелая утрата для интернационального социализма: в нем он теряет одного из наиболее великих борцов. Вот почему вокруг его гроба собрались представители всех фракций социалистической партии Европы… Товарищи из России! Вы имеете право гордиться П. Лавровым. Вечная честь русскому социализму, давшему рабочему классу всего мира этого героя мысли, столь кроткого и вместе столь непобедимого!»
Летом 1908 года Париж посетил Лопатин. Почти четверть века назад он в последний раз виделся здесь с Петром Лавровичем. Тогда они сказали друг другу «до свидания». Свидеться не довелось. «Я в первый же день, — писал Герман Александрович дочери Лаврова, — пошел с визитом к моему
