же часть культуры, как Исаакиевский собор.
— То есть вы, типа, всё про меня знаете? Ну правильно, я белый и пушистый, а татуировки — фуфло, — съехидничал Харя.
— Ну не такой уж белый… Про подвиги вашей юности я читал: в составе малолетней банды грабили и поджигали ларьки в девяносто втором году. А вот срок получили условный. Ваша насыщенная биография — всего лишь фейк.
— И че? — вскинулся Харя.
— А то, что вы умеете и нормально разговаривать.
— Как скажете, — неожиданно покладисто произнес Харя. — Можем и нормально поговорить.
— Хорошо. Что вы думаете о поджоге картины?
— Думаю, в борьбе все средства хороши.
— То есть хотите сказать, что имеете к этому отношение?
— Этого я не говорил. Но, может, и имею.
— Понятно. На допросах бывали. Как там у вас говорят. Тертый кулич?
Харя хохотнул коротким и неожиданно высоким смехом.
— Калач, — поправил Ватсон.
— Вы знаете Белова Геннадия Ивановича?
— Лично не общались, только в интернете. Собачились на форумах. Читал его статейки в ЖЖ. Последняя — огонь! Не в прямом смысле, но глаголом, так сказать, жжет. «Горящие кресты» называется. Одобряю. Статью одобряю, а вот все его интеллигентские выкрутасы нет. Честнее надо быть. Определись, за кого ты: за тех или за этих. А он ни вашим ни нашим. Таким нельзя доверять. А вообще я свою позицию не скрываю, хожу на митинги, не боюсь, как некоторые. За правое дело я не прочь и пострадать. Лишь бы недолго, — снова хохотнул он.
— Понятно. А Травкина знаете?
— Нет. О таком не слышал, — поспешно ответил Харя.
— Что вы делали вчера вечером?
— В бане был. С друзьями.
— Ясно. Больше вопросов пока нет. И как там у вас говорят: пламенный привет оппозиции!
— Вот этот — самый подозрительный! — сказал Ватсон, когда дверь за Харей захлопнулась.
— Да, этот человек явно имеет не одно лицо. Но иначе и не сделать ту карьеру, которую он замыслил.
— Какую карьеру? — не понял Ватсон.
— Наверняка он готовится к выходу на политическую арену как оппозиционер. Создаст какую-нибудь партию, если уже не создал. Будет играть роль борца за справедливость и за чаяния простого народа. Того, кто знает все стороны жизни, и бедность, и тюрьму. И, конечно, начнет лоббировать интересы своих спонсоров. За всем этим стоят большие деньги. Даже арест пойдет ему на пользу. Если его арестуют, лучшей бесплатной рекламы и придумать нельзя. Ему, несомненно, обещано, что его или оправдают, или срок дадут минимальный и по УДО отпустят. Зато он сразу обретет статус жертвы режима и борца за справедливость. Впрочем, это, конечно, не относится к поджогу в соборе. За это можно загреметь всерьез и надолго, и никто не поможет.
5
На следующее утро Ватсон, проснувшись раньше обычного, с удивлением увидел на кухне Холмса с ноутбуком, в окружении пустых кофейных чашек.
— Не ложился? Размышляешь, кто из вчерашней троицы устроил этот гнусный поджог? — спросил Ватсон, переставляя чашки со стола в раковину.
— Нет. Анализирую информацию. Волков прислал по моей просьбе кое-какую статистику. Знаешь, с этими поджогами все не так просто, — потягиваясь и зевая, произнес Холмс. — Сейчас я спать, а вечером съездим в одно местечко.
— Черт-те что. Никакого режима, — ворчливо прокомментировал доктор поведение друга, но тот уже закрывал за собой дверь в спальню.
Выспавшись, Холмс сообщил, что они едут «на куличики».
— Куда-куда? — не понял Ватсон.
Сверившись с распечатанным листом, Холмс уточнил: — В Кулич и Пасху! Храм такой.
— Там что, тоже пожар? — ужаснулся Ватсон.
— Был, — коротко ответил Холмс.
Выйдя из станции метро «Пролетарская», Ватсон с удивлением рассматривал серые и грязно-желтые здания непонятного назначения, пестрящие разнокалиберными рекламными вывесками.
Идти оказалось недалеко. После серых монстров советской архитектуры аккуратный, утопающий в молодой зелени храм производил благостное впечатление. Сама церковь, невысокая, круглая, похожая по форме на пасхальный кулич, и пирамида колокольни, символизирующая творожную пасху, умиляли и радовали глаз.
В церкви англичане с интересом осматривались. Внутри она казалась гораздо больше, чем снаружи. Голубая с белым внутренняя отделка выглядела благородно и изысканно. Чувствовалось, что церковь старинная, почитаемая, намоленная.
Служба как раз закончилась. Немногочисленные по случаю буднего дня прихожане неторопливо, крестясь на иконы, потянулись к выходу. Священник беседовал с заплаканной женщиной в платке темно-василькового цвета.
Батюшка Илия был молод, но дороден и статен. Пышная борода и густой бас добавляли его образу основательности. Он давно приметил двоих высоких мужчин чуть в сторонке и понял, что пришли они не из праздного любопытства, но и не за молитвой или утешением.
Не спеша закончив беседу с женщиной, которая все благодарила и улыбалась сквозь слезы, он повернулся к незнакомцам.
Холмс вежливо поинтересовался, есть ли у священника время с ними побеседовать. Внутри у батюшки что-то тревожно екнуло. Он огляделся и, убедившись, что никто в его утешении больше не нуждается, согласно кивнул.
— Мы пришли побеседовать о происшествии, которое случилось у вас на Пасху, — вежливо начал Холмс.
Священник вздохнул. Предчувствие не подвело. Хотелось забыть ту историю. Вроде и хорошо все закончилось, и прихожане, прослышав об этом событии, стали чаще посещать храм, но все равно не нравились ему такие «чудеса» в доверенном ему приходе.
— На Пасху, — начал он, — случилось у нас очередное чудо. Чуть не сгорела одна из реликвий, но сберег Господь святыню. Не пострадала она. И никто не пострадал.
— А можно поподробнее?
Священник снова вздохнул. Заговорил неторопливо, словно обдумывая каждое слово.
— В Светлую субботу днем в храме людей было не много — мы во дворе выставляем столы, и прихожане ждут там освящения куличей и яиц. Сюда заходят помолиться да свечи купить. В храме была только одна из наших старейших богомолок, Авдотья, и служительница Аннушка — она за свечками следит да уборщице помогает. Авдотья стара совсем — она не поняла, что случилось, испугалась сильно. А Аннушка у нас немного блаженная, божий человек. Рассказать — рассказала, но, может, и прибавила чего. Говорит, услышала треск, оглянулась и увидела, как вспыхнула внезапно одна из самых почитаемых икон храма — икона Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Ее еще называют «Всех скорбящих Радость с грошиками». Аннушка закричать не смогла, так испугалась. Говорит, зажмурилась, потом, глядь, а икона стоит себе целехонька аккурат под тем местом, где висела, будто бы кто ее прислонил к стеночке.
Аннушка на улицу выбежала, мне шепнула. Я в храм. Увидел черное пятно на стене и икону на полу. Кто-то с перепугу пожарных вызвал. Они быстро приехали, всё осмотрели, бумагу какую-то составили да и уехали. Вот и все
