Увиденное в кладовой - впечатляло, и я начинал понимать, что хомячество современных мне священнослужителей лежит гораздо глубже во времени, чем полагал я до сих пор. В подземельях хранились тонны меди. Гнили кожа и шкуры. Ряды грубых кувшинов с зерном стояли нескончаемыми рядами вдоль стен в два яруса.
Вопрос с материалом для денег был решен. С припасами для обещанного пира - тоже. Док, получив задание, уже ваял штампы для первых денег этого мира - ромбовидные пластинки с двухсторонним оттиском - на одной стороне герб Рода, летящий сокол в солнечном круге, а на другой - номинал, изображение наконечника стрелы, ножа и копья. К вечеру мы уже имели первый денежный запас, который решили пустить в оборот сразу же. Пластины имели размер, позволяющий сразу крепить их к древку и использовать по назначению - как наконечники для стрелы и копья, как небольшой рабочий нож. Нужно только заточить денежку, - и пожалуйста, пользуйся.
Люди охотно брали деньги как просто товар - безусловно, после небольшой доработки из металла можно было сделать вещи, которые служили названиями монет. Но наблюдатели заметили, что как удобный эквивалент обмена, деньги сразу стали использовать на торговой площади, которую решили сделать постоянно действующей. Какое то время спустя, жители города потребовали сделать более мелкие денежки для удобства мелких расчетов - в обиход вошли "четвертачки" в четверть стрелки, "полтинники" - в половину, а так же ноготки и чешуйки - в одну восьмую и одну шестнадцатую. Волки попробовали и устроили на площади первое заведение общепита, рядом с обменным пунктом - прообразом некоего банка, где можно было разменять опять же товар на денежные знаки. Так, хорошая дубленая шкура оленя карибу шла в зависимости от качества выделки от "полтинника" до целой "стрелки". А на "стрелку" можно было приобрести в трактире рядом довольно таки большое количество добротной еды - хлеба, колбас, копченостей, кваса в глиняных горшках, взрослому человеку на три дня вполне хватило бы. Или обменять одну стрелку на четверть кило доброй каменной соли - чистой и без примесей. Приносимую руду хорошего качества принимали с удовольствием в мастерских города, и у нас на острове, без разговоров меняя на деньги, которые уже на рынках можно было обменять на весь ассортимент товаров.
Зная направление, я подсказал его для экспедиций к казахским озерам Эльтон и Баскунчак, а так же к Соли Илецкой, куда погнали караван на полусотне едва прирученных верблюдов. Начальнику каравана был дан главный наказ - беречь людей, и если двугорбые упрямцы разбегутся - просто вернуться назад. Забегая вперед скажу, что впоследствии мы отказались от добычи каменной соли для пищи, добывая ее только в качестве подсобного продукта, потому что ежегодные караваны к соленым озерам обеспечили поваренной солью весь край с избытком, и на "экспорт" оставалось немало. А что? Грузоподъемность верблюда достигает до ста пятидесяти килограмм, и караван из сотни животных легко доставляет пятнадцать тонн ценного продукта во вьюках. Верблюды легко приручаются, если пойманы молодыми, являются бесценным источником мяса, шерсти, молока. Приручению верблюдов мы отдали много внимания и времени, и за это они вознаградили жителей Страны Городов сполна. Как только верблюдов развели достаточное количество, караваны этих животных стали обычным явлением на просторах степи, перевозя грузы в тюках между поселками и деревнями. Профессия погонщика верблюдов стала наравне с коневодами и земледельцами очень уважаемой и доходной.
Глава 57. Первые дни нового Аркаима
Ветры перемен, как и любые другие, не бывают для всех попутными.
Серый, откровенно говоря, "проспал Солнце" как говорят в Городе Неба о пропустивших самые важные события и новости. После многодневной плавки, когда пришлось спать у печи, наблюдая через слюдяное окошечко за цветом расплава, он пришел и упал на лежак, не обращая ни на кого внимания, и заснул. Все-таки годы не те - сорок лет это даже не тридцать, когда тело еще молодо, и тем более - не двадцать, когда хочется не стоять у печи, кашляя и задыхаясь от скопившихся газов, а проводить с молодыми девушками вечера у реки. А сейчас - ушли радости молодости, осталась только боль в легких, надрывный кашель и землистый цвет лица. Осталась только одна всепоглощающая страсть - Печь. Она пожирает жизнь и здоровье, но взамен дает наслаждение творчества, ни с чем не сравненное чувство повелителя огненной стихии, мага, движением рук превращающего бурые и зеленые камни руды, белые кости флюса в сияющий поток меди. Медь.... Она становится звонким котлом, наконечником копья, украшением женщины - медь стала смыслом его жизни и главным наслаждением - вид льющейся из печи алой струи, становящейся через короткий срок изделиями человечьих рук.
Серый, придя в свое жилище во внутреннем круге, проспал четыре дня, пропустив и перемену власти, и перестановки в городе.... Да он пропустил бы их в любом случае, ведь главным и единственным, что интересовало его в этой жизни, и удерживало в ней, было волшебство плавки меди. Серым его звали за сероватый цвет кожи и вечно серые одежды, покрытые налетом пыли. Бесплотной тенью он скользил по улицам и коридорам Великого Города Неба, не обращая внимания ни на поклоны родичей, и не обращал на окружающее никакого внимания вообще. Как бесплотный дух. Сколько ни будь оживал он только у литейных печей. Сейчас он без удовольствия - просто потому что надо, а не из чувства голода, поглощал свой завтрак, поданный какой-то женщиной - он не различал и их, так как давно не интересовался и этой стороной человеческого бытия, захваченный пожирающей душу властью Меди.
- Серый, ты бы сходил на площадь - у нас новый жрец, новый вождь.... Пришли с полуночи новые люди, прогнали Безымянного и его прихлебателей. Теперь жрецом Неба у нас сын Аргира - начальника над полями, помнишь его? У него такой божественный голос, он так пел утренний гимн благодарности Небу - женщины плакали от счастья!
- Нет.... А ты - кто? И зачем мне эти люди? Я никогда не зависел от вождя и жреца.... Это они зависят от меня - если не будет металла - что они обменяют на те предметы, которые во множестве наполняют кладовые? Из чего сделают плуги, мотыги, копья стражи?
- Совсем с ума сошел, со своей печью? Я твоя жена, Серый, старая Ами! Ты не помнишь за своими печками ни меня, ни своих детей, что ты дал нам, кроме своей меди - дал ты нам любви, заботы, ласки? Что ты помнишь об этой жизни, кроме нескончаемой плавки? Мы заботимся о тебе, беспокоимся о тебе, так обрати на нас глаза свои, пока не выжгло их медное пламя! Ты не помнишь, кто тебе носит к печи еду? Так знай - это дочь твоя Ала, которая тоже спит и видит себя на твоем месте, у проклятой печки! Небо! За что же ты отобрало у меня мужа и единственную дочь, бросив их души в ненасытную медную печь! А пришельцы, между тем, вместо вещей из твоей любимой медяшки, гнущейся как лоза и мягкой, как лепешка, привезли вещи из неведомого металла, который звенит при касании, и может даже резать твою драгоценную медь! Их вождь, который взял нас под свою защиту, присылал к тебе с почтением и подарками посыльного. Знаю, ты ничем кроме медяшек, не интересуешься. Так вот. Великий Род просил показать тебе, несчастный старый гордец, вот эти вещи, и спросить, что ты о них думаешь, медная твоя голова! На стол полетел брусок металла, похожего цветом на медь, и нож из того же материала. Брусок перевернул глиняную миску, в которой была похлебка. Мастер взял металл в руки. Тяжелая пластина неизвестного металла тускло блестела и притягивала взгляд. Он попытался своим ножом прочертить борозду на поверхности. Не получилось. Зато нож из того же металла пробороздил его нож с легкостью.
- Ты сказала, что новый вождь прислал подарки? Странно.... Прежние правители умели только требовать - давай, давай.... Я пойду туда. Где, говоришь, живут новый глава и жрец?
- Там же где и старые... Только вот что - давай я тебе дам новую одежду, ведь ты глава литейщиков, и должен достойно выглядеть перед новой властью.
- Хорошо. Принеси. Я пойду сейчас же. Только еще немного полюбуюсь на это.... Он снова взял в руку брусок, и стал внимательно изучать, видя что то только ему ведомое.
Старая женщина скорбно покачала головой - муж отдавался своей страсти весь, не оставляя ни капли, казалось бы, ни ей, ни дочке. За годы, проведенные рядом с ним, он возглавил цех литейщиком и не было никакой тайны в поведении медных расплавов, на которые он не знал бы разгадки. Жену главного литейщика уважали в городе, и жизнью своей она в целом была довольна, если бы не так много времени муж отдавал любимому делу. Но не за то ли и любила она своего Серого, что он - просто есть, и он - самый лучший? Вздохнув, она поправила на плече все ще любимого после долгих лет брака человека парадную рубаху, и легонько толкнула его к двери дома:
