результате генерал Корнилов был арестован, заключен в Быхов вместе со своими единомышленниками в ожидании следствия и суда.
После провала выступления генерала Корнилова в августе вечером у себя на квартире был арестован генерал-квартирмейстер генерал Масловский, его помощник Генерального штаба полковник Шатилов[149], а через сутки к квартире, где помещался я, подкатил автомобиль. Было между 10 и 11 часами вечера. Звонок. Отворивший дверь мой вестовой – драгун Михаил Рагозин – вновь захлопнул ее перед носом подъехавших и поспешил ко мне с докладом: «Там какая-то революционная сволочь, как прикажете – гнать в шею?»
Я уже лежал в кровати и читал газету. К его великому неудовольствию, пришлось сказать: «Нет, впускай!» – так как понимал, что с одним драгуном уже трудно свергать правительство. Пришедшие, то есть прибывшие – прапорщик автомобильной команды Шамшев и два с ним типа в полувоенной форме с красными бантами – нерешительно продвигались по коридору, затем из-за косяка показался нос и малоуверенный голос: «Имеете ли вы револьвер?» Получив в ответ: «Да, под подушкой!» – нос спрятался и лишь после моих заверений, что стрелять не собираюсь, показалась фигура прапорщика, а за ним его спутников. Первым делом прапорщик потребовал мой револьвер, после чего они почувствовали себя храбрее и приступили к обыску. Не найдя того, что искали, они объявили, что я арестован и должен за ними следовать. Я начал одеваться и, одеваясь, спросил, могу ли взять свою походную кровать; получив утвердительный ответ, приказал вестовому собрать необходимые вещи. Погрузив себя и вещи и пожелав вестовому спокойно ожидать, я, под охраной моих хранителей (конечно, не ангелов), покатил к неизвестному месту назначения. Когда машина прошла военную гауптвахту, что против дворца наместника, я уже догадался, что везут в Метехский замок – тюрьму для важных политических и уголовных преступников. Еще несколько минут быстрого хода машины по кривым улицам Авлабара, и машина остановилась у ворот замка-тюрьмы.
Метехский замок, превращенный в тюрьму, высится на левом берегу реки Куры, на обрыве. За все время существования тюрьмы лишь одному арестанту удалось, выбросившись через окно, переплыть реку с ее сильным течением и бежать; прочие попытки кончались гибелью в волнах или на скалах.
Распахнувшиеся ворота приняли автомобиль и меня; из наружного двора провели через второй, внутренний, в казематах которого помещался внутренний караул, и, наконец, я попал в третий двор, предназначавшийся для прогулок элиты арестованных и находящийся под обстрелом из бойниц капонира, занятого караулом, на случай возмущения или попытки освободить открытой силой. Высокие стены, рвы, решетки, река, охрана внутренняя и наружная – все говорило: «Войдя, оставь надежду выйти отсюда!»
Проведя через третий двор, меня ввели в канцелярию начальника тюрьмы; покончив с обычными формальностями, начальник тюрьмы отечески посоветовал мне передать имеющиеся у меня деньги ему, намекнув, что теперь, с революцией, уголовный элемент свободно циркулирует и для меня безопасней не иметь при себе денег.
Из канцелярии меня провели в отведенную камеру, щелкнул замок, и я остался в узкой камере, где, к превеликому удовольствию, нашел свои вещи и походную кровать, разбив и постлав которую, я лег и заснул.
Утром я проснулся от хлопка дверцы-иуды в дверях камеры. Это кто-то сунул мне кусок черного хлеба и кружку чая. Затем потянулись дни заключения. Единственным развлечением был обед, доставляемый извне моим вестовым, а по вечерам звуки зурны проезжавших на фаэтонах загулявших грузин. На утро четвертого дня я получил целую кипу газет, из которых я узнал о провале выступления и заговора Корнилова, о его аресте и об арестах в командном составе, с расправами над врагами революции.
В то же утро я был вызван на допрос к следователю, предъявившему мне обвинение в участии и подготовке заговора в целях вооруженного восстания против Временного правительства; в конспиративной работе по связи со Ставкой и сопротивлении властям с оружием в руках, то есть удалении караулом из штаба агентов правительства.
Я, понятно, возразил, что по обязанности дежурного офицера управления генквара я принимал и докладывал о лицах, прибывавших по делам, направляя их обычно в общее отделение генкварфронта; что разбираться в целях и вопросах, преследуемых этими лицами, не входило в мои обязанности; ни о каких лицах, подготовлявших переворот, не имею ни малейшего понятия; что удалил из штаба проникших туда лиц на основании имеющихся инструкций, обратившись за содействием к караулу, который с этой целью и находился в моем распоряжении, то есть чтобы не допускать в штаб и в отделение связи – секретное – посторонних лиц. Не знаю, нашел ли следователь мои объяснения достаточными, но я больше на допрос не вызывался.
На следующий, пятый день мне предложили выйти на прогулку во внутренний, третий двор; здесь уже прогуливались арестованные по делу генерала Корнилова: генерал Масловский, генкварфронта; Генерального штаба полковник Шатилов, его помощник; Генерального штаба подполковник Запольский, из разведывательного отделения управления генквара; полковник гренадерского, если не ошибаюсь, Тифлисского полка и какой-то штатский, пытавшийся ввязаться в разговор и возмущавшийся действиями правительства. Все его поведение внушало ощущение провокатора, и на последующих прогулках его уже не было.
На следующий, шестой день не было Генерального штаба полковника Шатилова, как потом оказалось, освобожденного на шестой день; на восьмой день отсутствовали подполковник Запольский и гренадерский полковник, на девятый – генерал Масловский, а на одиннадцатый вечером выпустили меня. Освобожден я был после 10 часов вечера и, выйдя из ворот тюрьмы, прошел достаточно длинный участок до встречного извозчика, неся походную кровать.
В оперативное отделение штаба я, конечно, не вернулся, а получил предписание отправиться в штаб 2-й Кавказской казачьей дивизии на должность старшего адъютанта штаба дивизии. Между прочим, отобранный при аресте револьвер – наган бельгийской марки – я, конечно, не получил, кто-то его прикарманил, и после хлопот я получил из арсенала взамен среднего калибра маузер. 2-я Кавказская казачья дивизия находилась на фронте в районе озера Ван, куда я через три дня и выбыл. Генерал-квартирмейстер генерал Масловский получил 39-ю пехотную дивизию – в Эрзинджане.
Прибыв в село Алашкерт, я нашел штаб своей дивизии и вступил, ввиду отсутствия начальника штаба, во временное исполнение должности начальника штаба. Оказалось, что дивизия отзывалась на Северный Кавказ: два полка – 2-й Черноморский и 2-й Лабинский – на Кубань, а два Терских к себе на Терек. Штаб дивизии направлялся в город Екатеринодар. Начальник дивизии генерал-майор Кулебякин[150], командир бригады полковник Белый, старший адъютант по хозяйственной части есаул Мудрый и сотник Мяч составляли вместе со мной штаб дивизии.
Жизнь в Екатеринодаре, столице края, находилась
