Бьерн осторожно ощупал свое безбровое, опаленное лицо и весело ответил:
— Вот если бы я сгорел, тогда. Тор свидетель, ты, хевдинг, был бы прав.
Спасенный датчанин заворочался подле него на земле, пробуя сесть. Пламя ярко освещало его лицо, но оно было закопчено мало не до угольной черноты, поди разбери, старое или молодое, безобразное или красивое… только глаза, как два клочка голубого северного неба. Бьерн, нахмурившись, отвернулся.
— Что ты с ним сделаешь? — спросил Виглафссон. — Не ошибусь, если скажу, что трэль из него не получится. Видишь, как он смотрит?
Пленника жестоко изувечил удар тяжелого копья, пришедшийся в голову и плечо. Правая рука была перебита. Но ни о помощи, ни о снисхождении к своим ранам он не просил. На запястьях у него болтались обрывки каких-то веревок, и он распутывал их здоровой рукой, помогая зубами.
— Я потому его и потащил, — сказал Бьерн. — Я думал, это какой-нибудь финн.
Он повернулся к датчанину и толкнул его ногой:
— Послушай-ка, ты! Как тебя звать?
Ясные глаза обратились на Бьерна. И тот вдруг понял, что не отдаст этого парня ни Халльгриму, ни мерянам, ни самому конунгу… или кому там еще придет охота на него замахнуться.
А пленник лизнул обожженные губы и ответил так:
— Дома меня называли Гудредом Олавссоном. Братья застыли. Опомнившись, Бьерн схватил датчанина за плечи и встряхнул, как котенка:
— Ты! Я тебя задушу…
Сигурд еле заставил его разжать руки, и ют повалился обратно на землю.
Братья переглянулись.
— Надо бы его вымыть, — сказал Сигурд. Бьерн молча кивнул. Он уже знал, на кого окажется похож новоявленный Олавссон… Такие же глаза были у Гудреда, бедняги Гудреда, уснувшего в могильном кургане столь далекого теперь Торсфиорда…
— Это ты, что ли, — проворчал Бьерн, — орал там в доме?
Гудред ответил:
— Думаю, ты навряд ли полез бы в огонь, чтобы вытащить труса.
Видга сын Халльгрима был среди немногих, кого недосчитались у сгоревшего кудо. Свалив датского хевдинга, он не стал далеко уходить с этого места. Ибо там остался лежать на земле Торгейр Левша, и ему требовалась помощь. Когда сражение откатилось прочь, рядом с Торгейром зашевелилось двое ютов, упавших оглушенными. Если бы не Видга, еще живому Левше пришлось бы несладко. Но внук Ворона бесстрашно схватился с обоими и долго дрался один против двоих, стараясь увести их подальше. В конце концов он расправился с одним из викингов, второго уложил вынырнувший откуда-то Азамат.Тогда Видга повернулся к Торгейру.
***
Бережно перевернул он его на спину и начал расстегивать кожаный панцирь.
Торгейр открыл глаза и застонал. Лицо его было белей бересты, только из угла рта текла по щеке кровь.
— Не трогай, — прохрипел он чуть слышно. — Я умру. Видга, не слушая, стащил с него броню, потом рубашку, обнажая пробитую грудь. Азамат убежал и вернулся с полным шлемом воды и горстью чистого, мелко нащипанного торфа. Видга засыпал им страшную рану и туго перевязал своей сорочкой. Торгейр перенес все это молча, только по лбу и вискам катились капельки пота. Видга сказал:
— Надо сделать носилки…
Мерянин не понял северного языка, но объяснять не понадобилось. Азамат сам принес несколько целых копий и стал прилаживать к ним два датских щита.
— Видга… — прошептал Торгейр. — Ты… возьми себе… кольчугу… ты… заслужил…
Говорить ему было мучительно трудно, на губах возникали и лопались розовые пузыри. Видга мельком покосился на убитого хевдинга. Тот был великаном, уж не меньше Халльгрима, если бы поставить их рядом. Странное дело, Видга только сейчас как следует разглядел, какого противника одолел. Он нагнулся над мертвым. Из-за пазухи у юта свешивалась длинная нитка красивого золоченого бисера, сдернутая, не иначе, с девичьей шеи или платья… Видга презрительно скривил губы. Ни Халльгрим хевдинг, ни его люди не пустились бы грабить, не кончив сражения.
Надо будет потом вернуться за кольчугой. Чтобы не пришлось спорить с пришедшим раньше.
Он намотал на руку бисер, потом разжал стиснутые пальцы датчанина и вытащил зажатый в них топор. Вот это была редкая добыча! Топор оказался не железным и даже не бронзовым. Острое лезвие было вырублено из крепчайшего черного камня, и его украшали старые, очень старые руны… Решив, что разберет их попозже, Видга сунул топор за ремень и вернулся к носилкам, кивнув Азамату:
— Пошли.
Торгейр лежал молча, запрокинув кудрявую голову…
Барсучане разбредались по полю боя, разыскивая раненых, пока окончательно не сгустилась темнота. Ютов, не сумевших уползти и спрятаться, волокли к берегу речки и безжалостно топили. Викинги не просили пощады. Кто мог, пытался отбиваться. Кто не мог, молча принимал смерть в холодной темной воде.
— Жаль, что им не выпало лучшей судьбы! — сказал Гудред. — Многие были достойными воинами. Не всем понравилось, когда Горм хевдинг велел меня связать.
Бьерн хотел спросить его, как это случилось, но не успел. Толпа мерян, возглавляемая кугыжей, подошла к сгоревшему дому.
— Отдай нам пленника, — потребовал у Халльгрима старейшина. — Он должен умереть!
Халльгрим не понял его. Зато Бьерну перевода не понадобилось. Белым медведем поднялся он над Гудредом, положив руку на меч.
— Не так проворны были они в бою, как после боя! — буркнул он в попорченную пламенем бороду. — Если им так уж нужен пленник, ловили бы его сами!
Сигурд молча встал рядом с братом.
Поняв, что добром викинга не отдадут, кугыжа обратился к Чуриле:
— Сотвори справедливый суд, княже.. Вели отдать его нам! Он умрет!
Чурила Мстиславич огляделся, не торопясь с приговором.
— Кажется мне, — сказал он Халльгриму, — твой человек вовсе не расположен его отдавать…
Сын Ворона ответствовал спокойно:
— Если ты прикажешь, конунг, он его отдаст. Чурила помедлил, раздумывая, ссориться ли с Виглавичем или наживать врагов в Барсучьем Лесу. Потом решительно поднялся в стременах.
— Вот вам мое слово… Пусть меря посмотрит этого малого. Если видели его за каким непотребством, пусть судят своим судом… А не видели, никто его не тронет!
Непонятливых не нашлось. Недовольных, кажется, тоже. Промолчал даже Бьерн, правда, ладони с меча не убрал.
Меряне возбужденно переговаривались, пододвигаясь поближе.
— Подними его, — сказал Бьерну Халльгрим. — Пускай смотрят.
Олавссон взял пленника за шиворот и поставил было его на колени, но тот сбросил его руку.
— Если хочешь, чтобы я стоял на коленях, сперва обруби мне ноги…
Шатаясь, он выпрямился. Но устоять не сумел и свалился, скрипнув зубами.
