В небе висела полная желтая луна. С трудом, опираясь о ствол сикомора, Луиза поднялась на ноги и посмотрела вокруг. В темноте едва виднелось что-то большое и призрачное. Ветерок донес резкий кошачий запах. Мул заржал от ужаса и бросился прочь неуклюжим галопом. Путы связывали передние ноги, он двигался прыжками, медленно и неловко. В воздух легко взлетело огромное бледное привидение, на фоне неба казавшееся гигантской летучей мышью, и упало ему на спину.
Мул коротко вскрикнул, послышался отчетливый хруст сломанных позвонков: львица впилась зубами ему в шею и одновременно вонзила когти в морду, рванув голову назад. Бедняга с шумом повалился на твердую землю. Львица мгновенно распласталась позади вздрагивающей и конвульсивно лягающейся жертвы, разрывая зубами мягкие ткани вокруг анального отверстия, чтобы добраться до брюшной полости и полакомиться почками, селезенкой, печенью и кишками.
Оглянувшись, Луиза заметила новые призрачные силуэты, выходящие из теней. Еще в полусне, она все же сообразила схватить ружье и забраться на развилку ветвей сикомора. Подгоняемая ужасом, она карабкалась вверх, пока не залезла на вершину. Под деревом шло отвратительное пиршество: десяток львов с рычанием дрались за лакомый кусочек, с чавканьем обдирали мясо с костей жесткими, как терка, языками, утробно урчали и причмокивали.
К рассвету жуткие звуки затихли. Большие кошки наелись и исчезли в кустах. Луиза глянула вниз: под деревом сверкнули желтым огнем глаза. У подножия сикомора стоял взрослый лев и смотрел прямо на нее – свирепый взгляд вызывал непередаваемый ужас. Спина хищника была шириной со спину тяжеловоза, шкура казалась синевато-серой в тусклом утреннем свете. На глазах у скованной страхом Луизы громадная черная грива встала дыбом, зверь словно раздулся, занимая все поле зрения, и вдруг резко подпрыгнул, опираясь на задние лапы, протягивая к ней желтые изогнутые когти. На коре сикомора остались длинные параллельные надрезы, из которых выступили капельки молочно-белого сока.
Лев раскрыл пасть, показывая глубокую розовую глотку. Бархатный язык свернулся, словно мясистый лепесток экзотической орхидеи, поблескивающие клыки длиной с палец выглядели острее гвардейского штыка.
Зверь оглушительно заревел – Луизу точно ударили по лицу рукой в железной перчатке. Рык разрывал барабанные перепонки и превращал все мускулы в желе. Не переставая реветь, лев карабкался на дерево: отталкиваясь задними лапами, он прыгал, срывая когтями полоски коры со ствола, огромные желтые глаза смотрели холодно и люто.
Луиза закричала, дерево затряслось, ветви дрожали и потрескивали под весом рыжевато-коричневой туши: зверюга передвигалась с невероятной быстротой и ловкостью. Вопя от ужаса, Луиза опустила вниз ствол ружья и, не целясь, дернула спусковой крючок – ничего не произошло, не считая того, что лев стал еще ближе.
В панике она забыла снять предохранитель! Ошибка чуть не стала роковой: лев с размаху стукнул гигантской лапой по стволу. От удара пальцы Луизы мгновенно онемели, и ружье чуть не вылетело из рук. Она чудом удержала его, сняла предохранитель и, воткнув ствол в пасть чудовища, снова нажала на спусковой крючок. В грохоте львиного рыка выстрел прозвучал едва слышно.
Отдача выбила ружье из рук: оно полетело вниз, стукаясь о ветки. Луиза осталась беззащитной.
Лев все еще цеплялся за ствол, хотя его громадная голова на толстой шее откинулась назад, из открытой пасти фонтаном била кровь, заливая блестящие клыки. Глубоко впившиеся в кору загнутые когти медленно разжались – зверь полетел вниз, изгибаясь и судорожно вздрагивая в агонии, и упал под деревом. Лежа на боку, он вытянул лапы, изогнул спину и, захлебываясь кровью, испустил последний хриплый вздох.
Луиза опасливо слезла с дерева и, держась подальше от мертвого хищника, добралась до ружья: приклад треснул, затвор заклинило. Несколько минут она тщетно боролась с заклинившим затвором, потом бросила бесполезное оружие.
В груди не хватало воздуха, ужас тисками сжимал мочевой пузырь, однако Луиза не стала задерживаться. Она лихорадочно схватила маленькую холщовую сумку, где лежали трутница, огниво, складной нож, несколько ювелирных украшений и прочие мелочи. Патронташ, одеяло и пустую бутыль для воды она не взяла, отчаянно торопясь убраться подальше от этого места.
Лишь однажды Луиза бросила взгляд назад: пара шакалов уже добрались до трупа, из лимонно-желтого утреннего неба на широких изящных крыльях спустился стервятник и сел, сгорбившись, на верхушку сикомора. Он покачивал омерзительно лысой, точно ошпаренной, головой, жадно предвкушая угощение.
Луиза побежала – побежала в паническом отчаянии, оглядываясь, не обращая внимания на впивающиеся в одежду колючки, рискуя переломать ноги: сапоги для верховой езды на каблуках не годились для бега по пересеченной местности. Измотанная сумасшедшей гонкой, Луиза ничком упала на землю, с каждым вздохом сотрясаясь от рыданий: слезы страха и отчаяния текли по мокрым от пота щекам.
Лишь к полудню ей удалось немного прийти в себя и собраться с духом. Панический ужас отпустил, и Луиза снова пошла вперед.
Ближе к вечеру на сапоге отвалился каблук, и она сильно растянула лодыжку, но продолжала ковылять, пока не наступила темнота, с которой вернулись все страхи.
Луиза забралась на высокую развилку мопане. Неудобное положение на жестких ветках, холод и страх не дали ей уснуть. На рассвете она слезла с дерева. Лодыжка распухла и посинела: если снять сапог еще раз, то обратно уже не наденешь. Как можно туже затянув ремешки, Луиза срезала ветку, сделав из нее костыль.
Горячий воздух обжигал. Слизистая оболочка ноздрей высохла и разбухла, заставляя дышать через рот. Губы потрескались и кровоточили. Соленый металлический привкус крови раздражал язык. Грубый шершавый костыль натирал кожу под мышкой и на боку, язык распух и напоминал кляп из куска пакли.
К ночи у Луизы не оставалось сил, чтобы залезть на дерево. Скорчившись у основания ствола, она наконец забылась тяжелым сном, мучимая видениями журчащих горных ручьев. Дневной свет разбудил ее. С кашлем и бормотанием Луиза проснулась в еще более кошмарной реальности.
Каким-то образом ей все же удалось подняться. Каждый шаг давался с усилием, для которого приходилось собирать волю в кулак. Глядя налитыми кровью глазами сквозь распухшие веки на то место, куда нужно поставить ногу, Луиза падала вперед, опираясь на костыль, и с трудом восстанавливала равновесие, прежде чем подтянуть больную ногу к здоровой.
– Пятьсот четыре… – Она считала каждый шаг, собираясь с силами для следующего. Через тысячу шагов Луиза делала передышку, вглядываясь в дрожащее знойное марево.
Солнце клонилось к закату. Луиза подняла голову после очередной тысячи шагов и вдруг увидела впереди группу людей. От радости в глазах потемнело. Она встряхнулась и попробовала закричать – из сухого, распухшего и потрескавшегося горла не вырвалось ни звука. Луиза подняла костыль и замахала, подзывая приближающиеся фигуры – и в этот момент поняла, что стала жертвой миража и галлюцинаций: человеческие фигуры превратились в стаю страусов, убегающих прочь.
Разочарование не вылилось в слезы: слез давно не осталось. В сумерках она упала, успев подумать: «Все. Я больше не могу идти».
Рассветная стужа привела ее в чувство. С трудом подняв голову, Луиза увидела прямо перед собой стебель травы, изогнувшийся под тяжестью капель росы, которые висели на нем, покачиваясь и сверкая, точно драгоценные камни. Она прикоснулась к травинке, и прелестные капельки мгновенно сорвались, бесследно исчезнув на сухой спекшейся почве.
Луиза подползла к следующему стебельку. На этот раз ей удалось уронить жидкие алмазы на черный распухший язык. Удовольствие было таким невыносимым, что превратилось в боль. Солнце быстро взошло и высушило росу, но, немного утолив жажду, Луиза нашла в себе силы встать и продолжить путь.
Следующей ночью дул легкий теплый ветерок, поэтому росы не было. Луиза знала, что пришел день ее смерти. Проще умереть, не сходя с места, и она закрыла глаза – а потом снова открыла и с трудом приподнялась. Каждая тысяча шагов занимала целую вечность. Снова начались галлюцинации. Какое-то время рядом с Луизой шел ее дедушка – в боевом головном уборе из орлиных перьев, в расшитых бусами штанах из оленьей кожи. Она попыталась заговорить с ним, но дедушка грустно улыбнулся – сухое коричневое лицо прорезали складки – и исчез.
