Фелисиана оплакивала своего жениха со сдержанностью девицы благородного рода, которой не пристало слишком явно скорбеть о мужчине. Время от времени она подносила к глазам кружевной платочек и смахивала набежавшую слезинку. Позабытые дуэты меланхолично лежали на закрытом фортепьяно, — признак глубокой грусти Фелисианы. Дон Херонимо с нетерпением ожидал следующего дня, чтобы ознакомиться с победным донесением Ковачуело и Аргамазильи.
Двое хитроумных полицейских отправились прежде всего на дом к сеньору де Сальседо и выведали у слуг все привычки их господина. Как оказалось, дон Андрес пил шоколад утром, отдыхал в полдень, одевался около трех часов, шел к донье Фелисиане Васкез де лос Риос, обедал в шесть и возвращался домой около полуночи после прогулки или спектакля, — все это дало сыщикам обильную пищу для размышления. Они выяснили также, что, выйдя из дому, сеньор де Сальседо прошел по улице Алькала и свернул на Анча де Пелигрос, — столь ценные сведения сообщил им носильщик-астуриец, стоявший у подъезда Андреса.
Они отправились на улицу Пелигрос, где им удалось установить, что Андрес действительно прошел там третьего дня в начале седьмого; вероятнее всего, он продолжал свой путь по улице Де-ла-Крус.
Измученные огромным умственным напряжением, которое потребовалось от них, чтобы достигнуть столь важного результата, полицейские зашли в эрмитаж — так зовутся в Испании кабачки — и сели играть в карты, попивая мансанилью. Партия затянулась до утра.
После короткого сна они возобновили поиски и проследили за Андресом вплоть до Растро, где окончательно потеряли его след: здесь уже никто ничего не знал о молодом человеке в черном рединготе, желтом пикейном жилете и белых панталонах. Полнейшая неизвестность!.. Многие видели, как он вышел из дома, но никто не видел, чтобы он вернулся обратно. Полицейские терялись в догадках, — не могли же злоумышленники похитить Андреса среди бела дня в одном из самых людных кварталов Мадрида; это исчезновение человеческой личности было необъяснимо, разве только под ногами несчастного Андреса разверзся люк и тут же захлопнулся.
Полицейские долго ходили по закоулкам Растро, наводя справки у торговцев, — все было напрасно. Они заглянули даже в лавочку, где сеньор де Сальседо купил свой маскарадный костюм, но встретила их хозяйка, а одежду продал Андресу хозяин; женщина ничего не могла сообщить пришельцам, да и почти ничего не поняла из их каверзных вопросов; по сомнительному виду обоих она даже приняла их за воров, хотя они были антиподами последних, и с сердцем захлопнула за ними дверь, проверив, все ли вещи на месте.
Таков был итог этого дня. Дон Херонимо снова отправился в полицию, и там ему ответили весьма внушительно, что сыщики уже напали на след преступников, но излишняя поспешность может лишь повредить делу. По простоте душевной дон Херонимо пришел в восторг от ответа полиции и повторил его Фелисиане, которая подняла глаза к небу, глубоко вздохнула, — в таком серьезном положении это можно было сделать, не уронив своего достоинства, — и воскликнула: «Несчастный Андрес!»
Странный случай внес новое осложнение в эту темную историю. Шалопай лет пятнадцати принес на дом к Андресу довольно объемистый сверток и поспешно ушел со словами: «Просьба передать сеньору Сальседо».
Такая с виду простая фраза прозвучала дьявольской насмешкой, когда сверток был вскрыт. В нем находилась — что бы вы думали? — одежда злосчастного Андреса: черный редингот, желтый пикейный жилет, белые панталоны и лакированные сапоги с красными сафьяновыми голенищами. В довершение издевательства среди вещей лежала даже пара парижских перчаток, тщательно вложенных одна в другую.
Этот диковинный случай, беспрецедентный в анналах полиции, крайне поразил Аргамазилью и Ковачуело; первый воздел руки к небу, у второго они безвольно повисли вдоль туловища, свидетельствуя о полном упадке духа; первый проговорил: «О tempora!»,[49] второй отозвался: «О mores!»[50]
Не удивляйтесь, читатель, что наши полицейские изъясняются по-латыни: Аргамазилья изучал теологию, Ковачуело — право, но в жизни им не повезло. С кем этого не бывает?
Отослать пострадавшему его собственную одежду, тщательно сложенную и упакованную, — что за неслыханная, утонченная извращенность! Издевательство вслед за преступлением — какая превосходная тема для обвинительной речи.
Осмотр присланных вещей еще больше озадачил почтенных полицейских.
Сукно на рединготе оказалось совершенно целым; на нем не было ни треугольной, ни круглой дырки, сделанной клинком или пулей. Быть может, жертву задушили? Но в таком случае, дело не обошлось бы без борьбы, жилет и панталоны не были бы так девственно свежи, а смяты, скомканы, разорваны; нельзя же предположить, в самом деле, что Андрес де Сальседо предусмотрительно разделся в ожидании грозящего ему убийства и в обнаженном виде подставил грудь под удары злоумышленников, чтобы сберечь свое платье, — это было бы слишком пошло!
От такой задачи могли бы пойти кругом головы и покрепче, чем у Аргамазильи и Ковачуело.
Ковачуело, более склонный к логическому мышлению, чем его приятель, просидел четверть часа, сжав руками виски, дабы от усиленной работы мысли не раскололась его многодумная голова.
— Если дон Андрес де Сальседо не умер, значит, он жив, ибо таковы два состояния человека, третьего я не знаю, — победоносно изрек он наконец.
Аргамазилья утвердительно кивнул головой.
— Если сеньор де Сальседо жив, в чем лично я не сомневаюсь, то не может же он ходить в чем мать родила more ferarum.[51] Из дому он вышел без всякого свертка, а так как перед нами лежит его одежда, он волей-неволей должен был купить себе другую; ибо нельзя допустить, чтобы в наш просвещенный век человек довольствовался костюмом Адама.
Глаза Аргамазильи буквально вылезли из орбит — с таким напряженным вниманием слушал он рассуждения своего друга Ковачуело.
— Вряд ли дон Андрес приготовил заранее одежду, в которую он облекся позднее в одном из домов квартала, где мы потеряли его след; вероятно, он купил какой-нибудь костюм у старьевщика, после чего велел отослать домой свое собственное платье.
— Ты — гений, ты — Бог! — воскликнул Аргамазилья, прижимая Ковачуело к сердцу. — Дай я тебя поцелую. С сегодняшнего дня я недостоин быть твоим другом, я твой раб, твой сеид, твой мамелюк. Располагай мной, великий человек, я последую за тобой даже на край света. Если бы у нашего правительства была хоть капля справедливости, ты не остался бы простым полицейским, тебя назначили бы начальником полиции в крупнейшем городе королевства. Но разве правительства бывают справедливы?
— Мы обследуем все лавчонки старьевщиков, все магазины готового платья, просмотрим список проданных товаров и получим описание костюма, купленного сеньором де Сальседо. Если бы привратник догадался задержать мальчишку, принесшего сверток, или вызвать полицию, мы узнали бы у этого негодника, кто его послал и откуда он взялся. Но людям, чуждым нашей профессии, не хватает сообразительности, да и кто мог предвидеть случай со свертком? Итак, в дорогу, Аргамазилья: ты обойдешь портных на Мальоркской улице, я допрошу старьевщиков с Растро!
Через несколько часов оба друга явились с донесением к алькаду.
Аргамазилья рассказал кратко и обстоятельно о своих розысках. Какой-то субъект, одетый в костюм махо и, по-видимому, весьма взволнованный, купил, не торгуясь (признак сильнейшей озабоченности), фрак и черные панталоны у одного из лучших портных, обосновавшихся под колоннадой Мальоркской улицы.
Ковачуело поведал, что старьевщик с Растро продал куртку, жилет и пояс маноло какому-то мужчине в черном рединготе и белых панталонах, — по всей вероятности, это и был дон Андрес де Сальседо.
И тот и другой переоделись в комнате за магазином и вышли на улицу в своем новом платье, что было явной маскировкой, так как оно не соответствовало общественному положению, занимаемому каждым из них. Почему в один и тот же день и почти в один и тот же час светский человек нарядился в куртку махо, а махо — во фрак светского человека? Этого вопроса не могут разрешить жалкие низшие чины, обладающие лишь заурядными способностями, вроде Аргамазильи и Ковачуело, зато тайну, несомненно, разгадает, благодаря присущей ему редкой проницательности, начальник полиции, которому они имеют честь представить свое донесение.
Но если им будет дозволено высказать свой взгляд на вещи, то это таинственное исчезновение, эта двойная маскировка, эти вещи, нагло отосланные на дом потерпевшего, словом, все эти необъяснимые факты, связаны, по-видимому, с крупным заговором, имеющим целью возвести на трон Эспартеро или графа Монтемолино. В своих маскарадных костюмах преступники, несомненно, отправились в Арагон или Каталонию, чтобы примкнуть там к ядру карлистов или к уцелевшим партизанам, которые набирают новый отряд. Испания живет на вулкане, однако за соответствующее вознаграждение Аргамазилья и Ковачуело берутся затушить этот вулкан и помешать злодеям присоединиться к своим сообщникам, они обещают не позже, как через неделю, доставить список заговорщиков и планы заговора.
