По этой аллее важно разъезжают лондонские и брюссельские экипажи, тильбюри, коляски, ландо с гербом на дверцах, а иной раз появится даже старинная испанская карета, запряженная четверкой откормленных, лоснящихся мулов.
Светские щеголи скачут на английских рысаках, под другими приплясывают прекрасные андалузские кони с гривой, перевитой красными лентами, с лебединой шеей и аллюром, не менее плавным, чем поступь арабской танцовщицы. Время от времени пронесется галопом великолепный иссиня-вороной берберийский конь из Кордовы, достойный вкушать отборный ячмень в алебастровой кормушке у какого-нибудь калифа, или проедет, чинно восседая на подушках экипажа, неземная красавица, похожая на пресвятую деву, сошедшую с картины Мурильо, в шляпке от Бодрана вместо ореола.
В самом Салоне движется между рядами сидящих людей беспрестанно меняющаяся толпа, настоящая живая река с ее течениями, водоворотами, завихрениями.
Легкие складки мантилий из белых или черных кружев обрамляют чудесные личики, красивее которых трудно сыскать. Безобразие — редкое явление на Прадо. Здесь некрасивыми называют всего лишь миловидных женщин; веера со свистом раскрываются и закрываются, и слово agours (здравствуйте), брошенное мимоходом, сопровождается очаровательной улыбкой и приветственным взмахом руки; Салон напоминает оперное фойе во время карнавала или костюмированный бал без масок.
По другим аллеям, идущим вдоль Артиллерийского парка и Музея живописи, слоняются мизантропически настроенные курильщики, которые предпочитают жаре и сутолоке прохладу и грезы, навеваемые приближением вечера.
Фелисиана, ехавшая в открытом экипаже вместе с доном Херонимо, своим батюшкой, напрасно искала глазами дона Андреса среди молодых всадников; он не подъехал, как обычно, чтобы погарцевать около коляски своей невесты. К удивлению завсегдатаев, экипаж доньи Фелисианы Васкез де лос Риос четыре раза проехал взад и вперед по аллее без своего обычного спутника.
Не найдя Андреса среди всадников, Фелисиана решила посмотреть, не гуляет ли он пешком, и попросила отца пройтись с ней по Салону.
Обойдя раза три или четыре Салон и боковую аллею, она убедилась, что Андреса нет и там.
Молодой англичанин, недавно представленный дону Херонимо, подошел поздороваться с ним и затеял утомительнейший разговор, на который способны лишь жители Великобритании, отважно изъясняющиеся на незнакомых языках с самыми неожиданными придыханиями и диковинными интонациями.
Фелисиана, довольно бегло читавшая «Векфильдского священника», с очаровательной предупредительностью пришла на помощь молодому островитянину, расточая сладчайшие улыбки в ответ на его исковерканные испанские слова. В театре дель Сирко, куда они отправились втроем, Фелисиана объяснила англичанину содержание балета и назвала сидящих в ложах зрителей… Андреса не было и в театре.
По возвращении домой Фелисиана сказала отцу:
— Мы так и не видели сегодня Андреса.
— Да, ты права, — ответил Херонимо, — пошлю к нему слугу. Он, верно, заболел.
Слуга вернулся через полчаса.
— Сеньор Андрес де Сальседо не являлся домой со вчерашнего вечера, — объявил он.
VI
Прошел еще один день, а об Андресе по-прежнему не было ни слуху ни духу. Расспросили всех знакомых. Никто не видел его за последние два дня.
Все это было более чем странно. По всей вероятности, Андресу пришлось отлучиться по важному делу. На вопросы дона Херонимо слуги г-на де Сальседо ответили, что их молодой господин ушел третьего дня, пообедав, как обычно, в шесть часов вечера; он не готовился к отъезду и ни слова не говорил о своем предполагаемом отсутствии. На нем был черный редингот, желтый жилет из английского пике и белые панталоны — костюм, который он надевал, отправляясь на Прадо.
Дон Херонимо был в полном недоумении, он велел поглядеть, нет ли где-нибудь в спальне Андреса письма, которое пролило бы свет на его исчезновение.
У Андреса не было найдено никакой бумаги, кроме курительной.
Чем объяснялось это непонятное отсутствие?
Самоубийством?
Но у Андреса не было ни любовных огорчений, ни денежных неприятностей: он должен был вскоре жениться на любимой девушке и получал в год сто тысяч реалов чистого дохода. Да и как утонуть в июне месяце в Мансанаресе? Разве только несчастный решил вырыть в пересохшей реке колодец?
Не попал ли он в ловушку?
Но у Андреса не было врагов, по крайней мере, никто о них не знал. Его мягкость и благоразумие исключали всякую мысль о дуэли или драке, в которой он мог бы погибнуть; кроме того, такое происшествие стало бы известно, и потерпевшего, живого или мертвого, принесли бы домой.
Значит, тут крылась какая-то тайна, выяснить которую могла только полиция.
С простодушием честного человека дон Херонимо верил во всеведение и непогрешимость полиции и решил прибегнуть к ее помощи.
Полиция в лице местного алькада оседлала свой нос очками, просмотрела последние записи и не нашла в них ничего, что могло бы относиться к исчезновению Андреса. Знаменательная ночь прошла вполне спокойно, и, если не считать нескольких краж и ограблений, нескольких скандалов в злачных местах и пьяных драк в тавернах, все обстояло более чем благополучно в благороднейшем и достославнейшем граде Мадриде.
— Случилось, правда, одно дельце, — оказал почтенный чиновник, собираясь захлопнуть книгу, — покушение на убийство неподалеку от площади Лавапиес.
— Не можете ли сообщить мне, сударь, подробности этого дела? — спросил встревоженный Херонимо.
— Как был одет дон Андрес де Сальседо, когда он вышел в последний раз из дому? — спросил полицейский чиновник с глубокомысленным видом.
— На нем был черный редингот, — ответил Херонимо с крайним беспокойством.
— Утверждаете ли вы, — продолжал алькад, — что редингот был именно черный, а не синеватый, зеленоватый, темно-серый или, к примеру сказать, коричневый, — оттенок имеет в данном случае первостепенное значение.
— Редингот был черный, уверен в этом, головой ручаюсь! Да, утверждаю перед богом и людьми, что редингот моего будущего зятя был именно этого цвета… изысканного цвета, как говорит моя дочь Фелисиана.
— Ваши ответы свидетельствуют о редкой образованности, — заметил мимоходом алькад. — Итак, вы уверены, что редингот был черный?
— Да, достопочтенный господин алькад, я убежден, что он был черный, и никто не разуверит меня в этом.
— На пострадавшем была короткая куртка табачного цвета, называемая «марсельской». Конечно, с известной натяжкой черный редингот можно принять ночью за коричневую куртку, — промолвил чиновник, как бы разговаривая сам с собой. — Не припомните ли вы, дон Херонимо, в каком жилете был в тот вечер дон Андрес?
— В жилете из желтого английского пике.
— А на раненом был синий жилет с филигранными пуговицами; эти два цвета — желтый и синий, не особенно похожи; показания явно расходятся. Ну, а панталоны, сударь?
— Панталоны белые, тиковые, со штрипками, и носил их дон Андрес навыпуск. Я получил эти подробности от камердинера сеньора де Сальседо, одевавшего его в тот роковой вечер.
— В протоколе упомянуты широкие суконные панталоны серого цвета и белые кожаные башмаки. Не то, не то. Это костюм махо, щеголя из простонародья, который получил рану, повздорив с соперником из-за какой-нибудь смуглой девчонки в короткой юбке. Несмотря на все наше желание, невозможно признать этого субъекта за сеньора де Сальседо. Вот, впрочем, описание раненого, сделанное весьма тщательно тамошним ночным сторожем: лицо продолговатое, подбородок круглый, лоб обыкновенный, нос средней величины, особых примет не имеется. Узнаете ли вы сеньора де Сальседо по этим приметам?
— Нет, не узнаю, — с глубоким убеждением ответил дон Херонимо… — Но как напасть на след дона Андреса?
— Не беспокойтесь, полиция печется о гражданах, она все видит, все слышит, она вездесуща, и от нее ничто не ускользает. У Аргуса было только сто глаз, у полиции их тысяча, и она не дает усыпить себя звуками свирели. Мы найдем дона Андреса, будь он даже в преисподней. Я пошлю на поиски двух полицейских Аргамазилью и Ковачуело, — более тонких бестий свет еще не видывал, — и через двадцать четыре часа нам все будет доподлинно известно.
Дон Херонимо поблагодарил, откланялся и ушел, преисполненный доверия к полиции. Вернувшись домой, он передал дочери свой разговор с алькадом, но Фелисиане даже в голову не пришло, что маноло, раненный на улице Дель-Повар, может быть ее женихом.
Фелисиана оплакивала своего жениха со сдержанностью девицы благородного рода, которой не пристало слишком явно скорбеть о мужчине. Время от времени она подносила к глазам кружевной платочек и смахивала набежавшую слезинку. Позабытые дуэты меланхолично лежали на закрытом фортепьяно, — признак глубокой грусти Фелисианы. Дон Херонимо с нетерпением ожидал следующего дня, чтобы ознакомиться с победным донесением Ковачуело и Аргамазильи.
