На площади можно найти более приличные лавчонки, где продаются носильные вещи, хотя и не новые, но опрятные, которые впору носить не только подданным царства нищих.
В одну из этих лавочек и вошел Андрес.
Он выбрал еще довольно свежий костюм маноло, — в новом виде тот, вероятно, принес своему счастливому обладателю немало побед на улицах Сан-Луис, Дель-Баркильо и на площади Санта-Ана. В него входили шляпа с плоской тульей, с широкими закругленными полями и бархатной отделкой, куртка табачного цвета с маленькими пуговицами, широкие панталоны, длинный шелковый пояс и темный плащ. Все вещи были поношены как раз в меру: они потеряли блеск новизны, но сохранили некоторое изящество.
Андрес посмотрелся в большое венецианское зеркало в великолепной оправе, неизвестно почему сюда попавшее, и нашел, что недурен собой: он держался непринужденно, был строен и вполне мог пленить чувствительные сердца квартала Лавапиес.
Расплатившись с лавочником, он попросил отложить покупку и пообещал вернуться, когда стемнеет, так как не хочет, чтобы знакомые видели его в таком наряде.
На обратном пути он прошел по улице Дель-Повар и тотчас же узнал окно на побеленной вокруг стене и подвешенный за ручки кувшин с водой, о котором ему говорил Перико; но снаружи ничего нельзя было рассмотреть из-за тщательно задернутой кисейной занавески; казалось, что в комнате никого нет.
«Манола ушла, верно, на работу и не вернется раньше вечера. Она швея, вышивальщица, работница на табачной фабрике или что-нибудь в этом роде», — подумал Андрес и продолжал свой путь.
Однако Милитона была дома и, нагнувшись над столом, сметывала лиф платья, лежавшего рядом. Хотя в ее занятии не было ничего таинственного, она старательно заперлась, вероятно, из страха перед новым вторжением Хуанчо, да еще в отсутствие матушки Алдонсы, что было бы опаснее.
За шитьем она думала о молодом человеке, который накануне в цирке смотрел на нее таким пламенным и нежным взором и произнес несколько слов голосом, до сих пор ласкавшим ее слух.
«Только бы он не искал со мной встречи! И все же мне было бы приятно, если бы он нашел меня. Но ведь Хуанчо затеет с ним жестокую ссору, может быть, даже убьет его или серьезно ранит, как и всех тех, кто посмел заговорить со мной… Ну, а что ждет меня, если я сумею избавиться от Хуанчо, который последовал за мной из Гранады в Севилью, из Севильи в Мадрид и готов ехать хоть на край света, лишь бы я никому не отдала своего сердца, хотя он и не имеет на него права? Пригожий кавалер — человек не моего звания, по одежде видно, что он благороден и богат; я для него лишь мимолетная прихоть, и он уже, наверное, позабыл меня».
Здесь мы должны признать, дабы не погрешить против истины, что лицо девушки омрачилось и нечто весьма похожее на вздох вырвалось из ее стесненной груди.
«У него, конечно, есть любовница или невеста, молодая, хорошенькая, нарядная, она носит великолепные шляпы и богатые шали. А как бы ему пристала вышитая разноцветными шелками куртка с серебряными филигранными пуговицами, сапожки из Ронды и маленькая андалузская шляпа! Каким стройным он выглядел бы в красном поясе из гибралтарского шелка!» — думала Милитона, с невинной хитростью влюбленной представляя себе Андреса в костюме, который мог бы приблизить его к ней.
Тут мечты девушки были прерваны стуком в дверь — пришла матушка Алдонса, жившая в том же доме.
— Знаешь, милочка, — сказала она, — Хуанчо совсем рехнулся, не пошел домой и даже не перевязал руку, он всю ночь прогуливался под твоим окном, видно, хотел посмотреть, не бродит ли поблизости наш сосед по цирку. Хуанчо вбил себе в голову, что ты назначила свиданье этому красивому кавалеру. А может, и вправду назначила? Тогда хлопот не оберешься. В толк не возьму, почему ты никак не полюбишь несчастного Хуанчо? Он оставил бы тебя в покое.
— Не стоит говорить об этом, я не в ответе за любовь Хуанчо, я не старалась вызвать ее.
— Нельзя сказать, — продолжала старуха, — чтобы наш молодой кавалер был нехорош собой или неучтив; он предложил мне коробку конфет весьма любезно, со всем почтением, какое подобает оказывать женщине; но меня тревожит Хуанчо, я смертельно боюсь его! Он считает меня твоей дуэньей и способен обвинить меня, если ты предпочтешь ему другого. Он следит за каждым твоим шагом, и было бы очень трудно скрыть от него даже пустяк.
— Послушать вас, так можно подумать, будто у меня все уже договорено с этим господином, а между тем я едва помню его лицо, — ответила Милитона, краснея.
— Если ты и забыла его, то он-то прекрасно тебя помнит, голову даю на отсечение! Он мог бы по памяти нарисовать твой портрет; он смотрел на тебя, не отрываясь, в продолжение всей корриды; можно было подумать, что он созерцает лик Пресвятой девы.
При этих словах, подтверждавших любовь Андреса, Милитона молча склонилась над шитьем; не изведанное доселе счастье переполняло ее сердце.
Между тем Хуанчо было не до этих нежных чувств; запершись у себя в комнате, украшенной шпагами и эмблемами быков, завоеванных им с риском для жизни, чтобы преподнести их Милитоне, которая отвергла все его подношения, он неотступно думал о своем горе, как это делают все несчастные влюбленные, и не мог понять, почему Милитона не любит его; неприязнь девушки казалась ему неразрешимой загадкой, и он напрасно доискивался ее причины. Разве он не был молод, красив, силен, горяч, отважен? Разве ему не аплодировали тысячи раз белоснежные ручки красивейших испанок? Разве на его костюмах меньше золота и украшений, чем у самых нарядных тореро? Разве его портрет не продается повсюду и в отпечатанном виде, и на шейных платках, да еще окруженный хвалебными стихами, словно портрет какого-нибудь знаменитого художника? Кто, кроме Монтеса, может лучше нанести удар и заставить быка сразу стать на колени? Никто. Он пригоршнями бросает золото, добытое ценой собственной крови. Чего же недостает ему? Хуанчо настойчиво пытался отыскать у себя какой-нибудь изъян и ничего не находил; антипатию или по меньшей мере холодность девушки он объяснял только одним: ее любовью к другому. Этого «другого» он разыскивал повсюду; каждый пустяк разжигал его ревность, его гнев; и тот самый человек, перед которым отступали разъяренные быки, чувствовал, что воля его разбивается о ледяное упорство Милитоны. Мысль убить ее, чтобы избавиться от этого наваждения, не раз приходила ему в голову. Безумство тореро длилось уже больше года, с того самого дня, когда он впервые увидел Милитону, ибо его любовь, как и все сильные страсти, сразу дошла до предела: безмерное чувство не может стать больше.
Чтобы разыскать Андреса, Хуанчо решил побывать в Салоне Прадо, в театрах дель Сирко и дель Принсипе, в дорогих кафе и других местах, посещаемых светскими людьми: и хотя он питал глубокое презрение к костюму буржуа и одевался обычно, как мах, сюртук, черные панталоны и круглая шляпа лежали рядом с ним на стуле: он приобрел эти вещи под колоннадой Мальоркской улицы в тот самый час, когда Андрес делал покупки в Растро. Оба соперника прибегли к одному и тому же средству: один — чтобы приблизиться к предмету своей ненависти, другой — к предмету своей любви.
Фелисиана, к которой дон Андрес не преминул отправиться с визитом в обычное время с исправностью провинившегося любовника, осыпала его горькими упреками за фальшивые ноты и бесчисленные промахи, допущенные им накануне у маркизы де Бенавидес. Не стоило, право, так усердно разучивать дуэт Беллини, повторять его изо дня в день, чтобы осрамиться на званом вечере. Андрес оправдывался как мог. Его ошибки, уверял он, лишь оттенили удивительный талант Фелисианы, она была в голосе и пела так, что ей могла бы позавидовать сама Ронкони из театра дель Сирко. Андресу удалось без особого труда умилостивить невесту, и они расстались добрыми друзьями.
Вечером Хуанчо, одетый в модный костюм, преобразивший его до неузнаваемости, лихорадочно прогуливался по аллеям Прадо, всматриваясь в лица встречных мужчин; он ходил туда-сюда, стараясь быть одновременно повсюду, заглянул во все театры, осмотрел своим орлиным взором оркестр, партер и ложи; съел множество порций мороженого в различных кафе, постоял возле групп политиканов и поэтов, споривших о новой пьесе, но не нашел никого, кто походил бы на молодого человека, так нежно разговаривавшего с Милитоной во время корриды, и это понятно, ибо в то же самое время Андрес, успевший переодеться у старьевщика, преспокойно пил ледяной лимонад в лавке, торгующей прохладительными напитками, против дома Милитоны, где он устроил свой наблюдательный пункт, с Перико в качестве разведчика. Впрочем, Хуанчо мог бы пройти мимо Андреса, даже не взглянув на него; матадору и в голову не пришло бы искать соперника в куртке и широкополой шляпе маноло. Притаившись за окном, Милитона сразу узнала молодого человека из цирка, так как любовь более проницательна, чем ненависть. Девушка терзалась беспокойством, не могла понять, зачем он пришел в эту лавчонку, и опасалась ужасной сцены, которую непременно вызовет его встреча с Хуанчо.
