Сев на край кровати, Кристин заявила:
— Я так понимаю, теперь ты переедешь в Лондон.
Никки встретилась с ней взглядом, и, хотя она все слышала и даже все поняла, ей не хотелось отвечать, потому что она была не в состоянии заставить себя думать о таком далеком будущем. Ей это казалось предательством по отношению к Заку, словно она была рада, что он больше не стоит у нее на пути, и она теперь может продолжать вести обычную жизнь; а это было так далеко от правды, что Никки почувствовала, как ее глаза вновь наполнились слезами при одной только мысли об этом.
— Прости меня! — поняв, пробормотала Кристин. — Это было так глупо с моей стороны. Очевидно, еще слишком рано говорить об этом.
Никки снова опустилась на колени и вытерла слезы рукавом.
Прошло несколько минут, а они все еще молча сидели, глядя в пустоту. Наконец Кристин спросила:
— Вы собираетесь хоронить его или кремировать?
Никки прерывисто вздохнула.
— Это будет решать Спенс, — ответила она.
Кристин кивнула.
— Вы примерно знаете, когда именно вам выдадут тело? — спросила она.
Сердце Никки обожгло жгучей болью. Этот вопрос был слишком тяжелым, но ей придется отвечать на такого рода вопросы, и потому она заставила себя сказать:
— Нет, еще нет. Я… Мы не знаем точно, у кого спрашивать.
Поскольку Кристин тоже этого не знала, они снова замолчали, пока Кристин не расплакалась.
— Прости меня, — простонала она, — просто я все время думаю, что для него это даже лучше, а затем чувствую себя такой виноватой! Он был таким милым и очаровательным, и все мы просто обожали его. Без него все кажется таким чужим.
Взгляд Никки оставался холодным и безучастным; она не знала, что сказать.
Вытирая слезы, Кристин поинтересовалась:
— И о чем полиция вчера тебя спрашивала?
Никки посмотрела на нее, а затем снова отвела взгляд.
— Хотели знать, что произошло, — ответила она, чувствуя, как у нее засосало под ложечкой. Никки уже не помнила большую часть того, что наговорила им, но они, разумеется, поняли, в каком эмоциональном состоянии она была, когда отвечала на их вопросы. Они постоянно имели дело с людьми в аналогичных ситуациях, и, значит, им как никому известно, как легко может создаться неправильное впечатление, когда человек находится в шоке.
— Но правда, что произошло? — настаивала Кристин. — То есть я знаю, что ты пошла наверх, чтобы прилечь, но…
Никки встала.
— Я не хочу снова говорить об этом, — заявила она. — Я просто хочу найти свой дневник.
Были времена, когда сержант уголовной полиции Хелен МакАллистер терпеть не могла свою работу. Конечно, работу с жертвами жестокого обращения с детьми увлекательной не назовешь, хотя аресты мерзавцев и негодяев, считавших, что им сойдут с рук издевательства над беззащитными детьми и даже убийства, приносили ей определенное чувство удовлетворения. Однако, когда речь шла о случаях, подобных тому, с которым ей пришлось столкнуться сейчас, она часто жалела, что не выбрала карьеру в компании Диснея, если уж так безумно любит детей, — или не пошла работать воспитательницей в детский сад, даже нянечкой — кем угодно, лишь бы это позволило ей отгородиться от столкновения лицом к лицу с чьей-то подлинной трагедией.
Она сидела в машине, возвращаясь из Лондона, где провела последние четыре часа, присутствуя при вскрытии тела Зака Джеймса. Это была вторая часть ее работы, которая ей не очень-то нравилась, но закон требовал, чтобы следователь присутствовал при аутопсии с целью удостоверения личности погибшего и наблюдения за процессом вскрытия, так что выбора у нее, по сути, не было. Она, возможно, послала бы туда Оливера Фримена, но он был очень нежным молодым человеком, и как-то раз, не успел патологоанатом сделать первый разрез, как бедолагу вырвало, что определенно не добавило веселья и без того не слишком увлекательному процессу.
Ожидая, когда он ответит на звонок, она нажимала кнопки на панели управления, перебирая волны радиостанций в поиске информации о пробках на дороге. Было еще только четыре часа, и, если на дороге не будет ремонтных работ и позволят погодные условия, она вернется в Бристоль в пять тридцать, самое позднее — в шесть.
Наконец, Фримен поднял трубку, но он, очевидно, еще не закончил разговор на другой линии, потому что она слышала, как он кого-то благодарит и говорит, что перезвонит, как только у него появятся новости.
— Привет, сержант, — сказал он, наконец переключаясь на нее. — Как все прошло у ПМ?
В другом мире эта аббревиатура означала бы, возможно, что она возвращалась из резиденции премьер-министра, что на Даунинг-стрит, а в их мире это означало всего лишь лабораторию, где лежали трупы и мозги в формалине. Только подумать…
— Кровь в носу и в легких, — начала перечислять она, вытесняя из головы неуместную аналогию, — кровоизлияние в сетчатку глаза, порванная уздечка языка, гематомы на лице… Другими словами, профессор вполне уверен, что наш ребенок был преднамеренно задушен.
— Ого! — буркнул Фримен. — Так, значит, ничего общего с болезнью Тея-Сакса?
— Очевидно, нет, — ответила она. — Профессор абсолютно уверен в этом, так что, учитывая, что Никки Грант признает, что, кроме нее и ребенка, на тот момент в доме никого не было, и что у нас есть запись ее звонка в службу спасения, плюс повод, который мог бы заставить любую другую мать двигаться в том же направлении, — думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать.
— Да, сержант, — ответил он, судя по голосу, не менее взволнованный из-за неотвратимой необходимости сделать следующий положенный по закону шаг. — Я сам к ней схожу, — заявил он. — Полицейский участок находится на Броудбери-роуд. Вы хотите, чтобы я отвез ее туда?
МакАллистер попыталась сдержать стон.
— Можешь найти нам номер люкс в пятизвездочном «Отеле дю Ван», — рявкнула она. — И позаботься о том, чтобы кто-нибудь забрал постель ребенка и все, что, как они считают, может понадобиться. Криминалисты будут просто в восторге, — продолжала она, — ведь мы выдернем их из дому в самый разгар вечера, когда они, возможно, тупо смотрят телевизор. Конечно, много информации с места преступления они не выудят, учитывая, сколько народу там потопталось…
— Это вечная проблема с младенцами, сержант, — наставительным тоном сообщил ей Фримен, словно за четырнадцать лет работы она не поняла этого.
— Да, Олли, — сказала она, зная, что он очень не любит, когда его так называют. — Будь повежливее с нашей подозреваемой, — добавила она, — помни, мисс Грант все еще обездоленная мать. — И МакАллистер повесила трубку.
