– Представляешь, я совсем разучилась шить! Игла всё время падает и глаза почему-то слезятся!
– Зачем ты чинишь эти обноски? Де Кастр отведёт нас к портному, и мы купим тебе, да, пожалуй, и мне, всё новое.
– Не могу же я идти к портному в платье с прорехой на… В общем с прорехой! – хмыкнула девушка. – Кстати, и твоя одежда нуждается в починке. А ну-ка, раздевайся. И убери руки! Не видишь, у меня иголка! Эти мужчины…
Я отдал ей верхнюю одежду и разлёгся на кровати, откинув полог и наблюдая за девушкой.
Некоторое время мы молчали, а потом Альда неожиданно спросила:
– Скажи, Павел, отчего люди болеют?
– Почему ты спросила? – насторожился я, приподнимаясь на локте. – Тебя что-то беспокоит?
– Нет-нет, ничего такого, со мной всё хорошо. Просто… Ну, понимаешь, когда работаешь руками, голова свободна, ну и думаешь о всяком. Наш аббат говорил, что болезни – это кара Божья. А по правде как?
– Ну, наверное, можно думать и так, – осторожно ответил я, – но тогда получается, что ремесло лекаря лишено смысла, ведь человек не может выступать против воли Божьей. Если Господь наслал на человека болезнь как наказание, то он не выздоровеет, пока не искупит вину, или не умрёт, если вина тяжела. А мы помогаем страждущим и нередко довольно успешно. Да и потом, сами священники не отвергают нашей помощи. Что же получается? Либо болезни никак не связаны с волей Божьей, либо исцеление можно считать Его промыслом. Тогда кто наслал болезнь? Дьявол? А вообще-то, Альда, я прошу тебя: никогда и ни с кем на эту тему не говори. Со мной можно, но только тогда, когда нас никто не может подслушать, потому что на тебя могут донести и обвинить в ереси, а что бывает с еретиками, ты видела.
Альда кивнула:
– Я не такая уж дурочка, и знаю, с кем и о чём можно говорить!
– Я не хотел тебя обидеть, просто я очень боюсь за тебя, – вздохнул я. – Я никогда в жизни ни за кого так не боялся. Я всё время думаю, а вдруг с тобой что-то случится? Вдруг ты упадёшь с лестницы и сломаешь ногу, вдруг ты ошпаришься кипятком или проткнёшь палец вот этой своей иглой?
– Теперь ты понимаешь, что я чувствовала, когда ты ушёл в Каркассон?
– Теперь чувствую, а тогда ещё нет, тогда я не понимал, как это – быть половиной единого целого.
– Я знаю, что ты ещё много раз будешь уходить от меня, а я буду оставаться и сходить с ума от горя и страха. Я не обвиняю тебя. Мир создан для мужчин, а ты мужчина. Я потеряла бы уважение к тебе, если бы ты стал уклоняться от опасностей даже ради меня. Но всё-таки помни, что если что-то случится с тобой, умру и я. Я – твоя половина.
– Не думай о тревожном, всё будет хорошо. Я обещаю тебе.
– Я чувствую, что ты не всё говоришь мне, – сказала Альда. – Нет-нет, не сейчас. Скажешь, когда будет нужно. Я принимаю всё твоё.
– Ты спросила меня о причинах болезней? Ответ аббата вашего монастыря ты уже слышала. А вот Гиппократ считал иначе.
– Он не верил в Господа?
– Он жил во времена, когда Иисус ещё не сошёл в мир, а истинное знание не было открыто людям. У эллинов были свои боги, сейчас их называют языческими. Гиппократ ничего не писал про поклонение греческим богам, но одному богу он всё-таки поклонялся и приносил жертвы, его звали Асклепий.
– Расскажи про него, – попросила Альда.
– Хорошо. Но я знаю очень мало. Считается, что искусству целительства Асклепия обучил мудрый кентавр Хирон, получеловек, полуконь. Однажды Асклепия призвал на остров Крит царь Минос, у которого только что умер сын. Асклепий не мог воскресить мёртвого и, чтобы избежать гнева грозного царя, поспешно покинул дворец и присел отдохнуть перед обратной дорогой. Вдруг на своём посохе Асклепий заметил ядовитую змею, убил её и бросил наземь. Но вскоре он с изумлением увидел, что к мёртвой змее подползла другая с некоей травой в пасти и этой травой воскресила убитую. Асклепий запомнил эту траву и с её помощью вернул царского сына из-за Ахерона. Царь был счастлив и осыпал целителя золотом, но боги разгневались, и за дерзкое нарушение установленных законов мироздания Зевс испепелил Асклепия молнией.
С тех пор Асклепия изображают с посохом, обвитым одной или двумя змеями. У него было много детей, в том числе Панацея, Гигиея, Махаон и Подалирий, все они унаследовали ремесло отца и стали искусными целителями. От Подалирия вёл свой род Гиппократ. Гиппократ считал, что у болезней есть две группы причин – внешние и внутренние.
– Как это? – спросила Альда. Девушка была на редкость любознательной, и если ей предоставлялась возможность узнать что-то новое, она мгновенно забывала про свои горести и невзгоды.
– Ну вот, например, если люди живут в местности, где постоянно дуют сырые ветра, они чаще простужаются. Это и есть причина внешняя. Многие болезни зависят от условий жизни и даже от ремёсел. У горшечников и рыбаков, к примеру, чаще, чем у представителей других ремёсел, болят суставы, потому что первые постоянно имеют дело с сырой глиной, а вторые – с холодной водой.
– А внутренние причины?
– С ними сложнее. Некоторые недуги как бы переходят от родителей к детям. Почему так бывает, мы не знаем. Многие болезни зависят от того, что мы едим и пьём. Ведь если Гиппократ исцелял болезни с помощью правильного питания, иначе говоря, диеты, то неправильное питание также может вызвать болезнь. Вспомни своего отца, графа де Фуа. Почему подагру называют «королевской болезнью»? Потому что ей страдают только благородные господа? Отчасти так. А почему подагрой не болеют вилланы? Да потому что они не едят столько жирного жареного мяса в остром соусе, сколько сеньоры, и вино они не пьют, потому что у них нет денег на всё это.
– Поэтому ты запретил моему отцу мясо и вино?
– Да. Гиппократ учил, что целитель только лечит, а исцеляет природа. Я могу помочь графу справиться с болезнью, но именно что только помочь. Я не могу дать ему новые суставы. Если граф будет вести прежнюю жизнь, скоро он станет калекой.
– Наверное, так и будет, – вздохнула Альда. – Отец всегда делает только то, что ему хочется.
– Многие больные, отличавшиеся ранее беспутством и неумеренностью, ощутив дыхание смерти, идут на любые жертвы, чтобы продлить жизнь, которую они ранее не ценили.
– Тебе многих довелось исцелить? – спросила Альда.
– Я лечил многих, но тяжёлые недуги, угрожающие жизни, встречались нечасто. Иногда мне удавалось помочь или хотя бы облегчить страдания больного.
– Что ты чувствовал, когда понимал, что благодаря твоему искусству спасена жизнь человека?
– Когда я видел, что кризис миновал и больной встал на путь выздоровления, мне почему-то всегда страшно хотелось спать, – улыбнулся я. Но, увидев, что девушка не приняла моей шутки и нахмурилась, вздохнул и добавил:
– А вообще-то я часто думаю, что за каждого исцелённого мне придётся заплатить.
– Заплатить? Кому?
– Асклепий, сумевший оживить мертвеца, был испепелён молнией, а я ведь тоже отнимаю у смерти её добычу. Пусть не навсегда, но всё же. Иногда мне кажется, что на свитке моей судьбы появляются всё новые и новые знаки, и когда-нибудь пергамент закончится…
Альда зябко пожала плечами:
– Не говори так, прошу тебя! Мне страшно.
– Да я пошутил!
– Не шути так, не произноси Её имя, не привлекай Её взгляд!
Я не знал, как сменить тему неприятного разговора, который я начал по собственной глупости и неосторожности, но меня спас Иаков. Он ввалился в комнату (стучаться он не умел) и вытряхнул из мешка на кровать целую кучу разнообразной снеди. По одеялу рассыпались ранние абрикосы, яблоки, оливки и несколько головок чеснока. Сверху лёг копчёный окорок, завёрнутый в широкие, вялые листья незнакомого мне растения и каравай хлеба. Рядом с ними Иаков положил приятно булькнувший мех.
– Пойдёмте на берег реки, – предложил я, – там и пообедаем, а может, и искупаемся.
– Не стоит привлекать излишнего внимания,– возразила Альда. – Не забывай, что Лангедок – не Византия, здесь нет привычки купаться, в реку лезут только по необходимости, например, когда ловят рыбу или ищут утопленника. Давай лучше поедим на кухне, чтобы не смущать хозяина видом мяса и вина, от употребления которых он воздерживается.
Мы вышли из комнаты и отправились на кухню, но на полпути встретили де Кастра, который вернулся из города. Он удивился:
– Куда это вы?
– На кухню, хотели поесть там. Иаков купил мяса и вина и, чтобы не сердить вас нарушением заповедей…
– Друзья мои, я вижу, вы превратно понимаете наше учение! – рассмеялся де Кастр. – Нас, Совершенных, пребывающих в строгой аскезе, очень мало, не более двух-трёх сотен, все остальные, разделяющие наши убеждения, живут обычной жизнью, но ведь иначе и быть не может. Подумайте сами: если бы все, подобно нам, приняли обет строгого целомудрия, жизнь прекратилась бы в течение одного поколения, а это противно Его воле. Ограничения в еде и другие запреты мы принимаем на себя добровольно и не требуем их соблюдения от других. Христианин должен прийти к ним сам, своей осознанной волей, и если этого не случится при жизни, ничего страшного. Лишь бы он успел получить Утешение перед кончиной. Так что ешьте и пейте что хотите, ни меня, ни кого-либо из обитателей этого дома вы не смутите и не нанесёте ему оскорбления. Берите свой мешок и пойдёмте в столовую, я тоже голоден!
