Изомира едва не разрыдалась.
– Как мне помочь вам?
– Когда-то я имела цель. Мы с Гарнелисом любили друг друга, поддерживали друг друга советом и вместе выполняли свой долг. Богиня являла себя во мне, и я творила благо ее сынам и дочерям. Но теперь Гарнелис отнял у меня мой долг. Мне ничто не дозволено. Не потому, что царь жаждет лишить меня власти, но потому что он стремится взвалить всякий груз на свои плечи.
– Вы… – Изомира сглотнула. – Вы пробовали с ним спорить?
Царица присела на пол. Ночная сорочка опутывала складками ее босые ноги.
– Я пробовала все. Я была сильной, и ничего не боялась. Трудно поверить, да? Но он начал пугать меня, и пугал так часть и страшно, что вся моя отвага постепенно сошла на нет.
– У вас все еще есть храбрость, – возразила Изомира. – И у меня. Мы должны.
– Ты еще молода, как новенькая статуя, покуда бури не стесали ее лика. Нет, для меня все позади. Богиня более не слышит меня. Я открываюсь ей, как прежде, но она не приходит.
Онемевшая от горя Изомира приобняла ее. Так они и сидели на каменном полу, приживаясь друг к другу, пока, наконец, девушка не убедила царицу снова лечь. Изомира принесла ей бокал вина, и сидела рядом, пока Мабриану не одолел сон.
Теперь она знала, что терзает царицу, но помочь ей было не в силах девушки. Проходили дни, исполненные того же мучительного напряжения. На седьмое утро беспокойство Мабрианы заразило и Изомиру. За окнами мела пурга, и под ее ударами стонала вся Цитадель. Изомире вспоминались рекруты в подземельях под Башней, и Беорвин на рудниках, и незаслуженное тепло переполняло ее стыдом.
Мабриана не хотела даже, чтобы ей читали; Изомира не добралась и до второй страница, когда царица, отмахнувшись, не бросила:
– Довольно.
– Почитать что-нибудь другое, сударыня?
– Ничего не надо. Я не в настроении.
– Тогда чем развлечь вас? Быть может, игрой?
По усталому лицу скользнула тень улыбки.
– Меня уже ничто не может развлечь. И я боле не играю в метрарх; эта игра осквернена кровью. Просто посиди рядом.
Тянулось тяжелое молчание. Само основание Цитадели, казалось, содрогается. В стонах ветра Изомире мерещились людские голоса из подземелий, где кружится и вопит в муке черный шар. Воспоминание это уже начинало казаться ей дурным сном.
Кто-то забарабанил в двери. Изомира с царицей испуганно переглянулись.
– Это он, – проговорила Мабриана.
Двери отворились. Царь Гарнелис вошел тихо, но вместе с ним в чертог будто бы вступила глухая ночь.
– Я говорил, что приду за ней, – прошептал он.
Царь походил на дра’ака, серого, сгорбленного, огромного. Женщины цеплялись друг за друга, и царица пыталась телом заслонить девушку. Царь нахмурился.
– Почему ты делаешь вид, что боишься меня? Нечего опасаться! Пойдем, Изомира. – Он протянул ей руку. Девушка знала, что противиться нет смысла. Если она попытается, то навлечет беду и на себя, и на царицу.
– Нет! – вскрикнула Мабриана, схватив ее за руку, когда девушка шагнула вперед.
– Все хорошо, – успокоительно пробормотала Изомира. – Я должна идти с ним. Вы же знаете.
Царица словно бы съеживалась с каждым шагом Изомиры. Глаза царя гагатово блеснули, когда он взял девушку под руку.
– Ты мудрая девочка, Изомира, – проговорил он. – Я пришел просить твоего прощения.
Он вывел ее из чертога. Прежде чем захлопнулись двери, Изомира бросила прощальный взгляд на царицу, тянувшую к ней руки, будто в последней попытке удержать.
Самодержец неторопливо вел девушку по янтарным переходам, будто царская чета идет на бал. «Долго ли еще?», подумалось Изомире. Она впала в некое покойное оцепенение.
– О чем ты думаешь? – спросил Гарнелис.
– Что моя жизнь превращается в сон.
– Изомира, – Голос его был нежен, и хрипловат от смущения. – Если я напугал тебя, прости.
– Не мне прощать вас. Я не могу.
– Я не виню тебя, – проговорил он. – Мне нужно лишь твое внимание.
– Но почему? – простонала она. – Я лишь ваша слуга, ваша подданная.
– Нет. Это я – твой.
– Вы царь. Вы ни перед кем не должны держать отчета.
– Ты ошибаешься. Мне давно следовало объяснить тебе. Ты обязательно должна понять.
– Почему?
Царь коснулся ее щеки кривым пальцем.
– Ты мне как дочь, которой у меня не было. Если ты ненавидишь меня, это ужасно. Ты – все мои подданные, ты – дух Авентурии.
Эти слова потрясли Изомиру. Значит, такой он видел ее – олицетворением всего царства? Но откуда тогда это навязчивое стремление объясниться перед ней?
Сводчатым коридором, куда девушка никогда прежде не забредала, он провел ее в обширную палату с бесконечными рядами окон, убегающими к сдвоенному трону, усыпанному синими самоцветами. То был сказочный Сапфировый престол.
– Солнечный чертог, – пояснил царь.
Конечно, Изомира слыхала об этом месте; и сейчас, оглядываясь, она испытывала молчаливый трепет. Чтобы пройти от дверей до стены, требовалось полных две минуты. Когда они подошли к величественному витражу за престолом, Изомира глянула за окно, и ей во всем своем величии предстала Гелиодоровая башня.
Свет Розовой и Лилейной лун озарял ее, бросая двойные тени на снег. Искрился намерзший на камни лед. Леса казались лишь чернильными черточками на стенах, а ночное небо над Башней словно бы сияло, и серебряный диск Лилейной луны висел над недостроенными стенами, точно венец.
– Разве она не прекрасна? – спросил царь.
– Прекрасна, – искренне согласилась Изомира. Прекрасна, но в то же время страшна и слишком величава.
– Я хочу, чтобы хоть кто-то понял, зачем я ее строю.
– Но, государь… вам кажется, что народ не понимает?
– Не подличайся, Изомира! Конечно, они не понимают. Как, да и почему? Они видели лишь мой облик благостного правителя. В то время как изнутри…
Девушка молчала, не осмеливаясь прервать самодержца.
– Что сделал я для Авентурии? – проговорил царь, помедлив. – Я не соединял царства союзами. Я не выиграл битвы на Серебряных равнинах. Я не спасал Авентурии от глада и потопа, и не усмирял роф скал. Я был не более чем чинушей. Разве есть у моих подданных причина меня помнить?
– Как можно забыть вас? – недоверчиво переспросила Изомира.
Царь продолжал, тихо и серьезно, словно разговаривая с тобой:
– Я всегда боготворил красоту земли, которой имею счастье править. Часто я плакал от радости, глядя на нее. Жизнь бы положил я, только б сохранить ее. Но теперь…
– Государь?
– О, город, как прежде, лежит у стен Цитадели во славе своей. Но сейчас, да и давно уже… не припомню, когда это началось, с чего… он не значит для меня ничего. Плоским он стал, бессмысленным. Россыпи крыш – прихоть геометра, солнечный свет безжалостней острой бронзы, и дождь на вкус – как пепел. Тебе так не кажется?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
