— Повезло тебе, хлоп! Если б еще на полдюйма — лежал бы с пробитой головой. По уху не бедуй. Зарастет.
Лекарь увел Алексашку, посадил в телегу, на которой стоял ящичек с лекарствами и тряпьем. Он обтер бороду, смочил онучу зельем и, приложив ее к уху, завязал сухой тряпкой.
— Не примерзнет? — с опаской спросил Алексашка.
— Зелье на водке. Не должно мерзнуть.
На перевязанную голову шапка надевалась туго. Кое-как натянув ее, Алексашка пошел искать седло.
3
Два дня падал снег и яростно гудел ветер. В глубоких сугробах, казалось, утопал весь посад и центр города. На третьи сутки улеглась непогодь и тяжелое, густо-серое небо повисло над Могилевом. О штурме малого вала Радзивилл и не помышлял. Не пробиться пехоте через глубокие рыхлые заносы. Теперь оставалось гетману ждать, когда пригреет первое мартовское солнце и осядут снега. И он ждал, обложив вал со всех сторон. Приблизиться к валу было опасно — русские стрельцы лежали с мушкетами и стреляли метко.
После того как за малым валом укрылся отряд воеводы, на третий день утром к дому, где стоял Воейков, пришли три горожанина.
— Проходите! — требовал часовой с мушкетом.
— Воеводу видеть хотим, — настаивали горожане.
— Звать не буду, — отрезал часовой. — Опочивает воевода.
Все трое отошли от дома. Притоптывая стынущими ногами, терпеливо ждали, пока не появился Воейков. Вышел он нескоро, и мужики изрядно окоченели. Но дождались. Поклонились ему в пояс.
— С каким делом? Кто такие?
— Я, Васька-хлебник, да Пашка-корзинщик, и Борис-ложечник пришли к тебе…
— Знаю, что пришли, — перебил воевода. — Говори зачем?
— Чтоб дозволил принять в войско… Будем биться вместе с ратниками… Люд Могилевский под королем жить не хочет.
Хотя воевода и торопился на вал, но горожане заставили умерить шаг. Он остановился.
— А ты за весь люд речь держишь? Почем знаешь, о чем думает люд?
— Знаю, батюшка воевода. Могилевцы в думах едины.
— Едины… — Воейков усмехнулся. — Поклонский от всех белорусцев крест царю целовал, а потом бежал, будто тать.
— Может, и целовал, — согласился Васька-хлебник. — Да мы его к государю не слали. Нам ведомо от архиепископа Иосифа, что от всех белорусцев ходил к царю дисненский игумен Афиноген. А Поклонский свою выгоду у царя искал.
— Ты не ищешь? Поклонский ворота большого вала открыл. Чем докажешь, что за меньшой вал не пустишь? — Воевода не спускал пристальных глаз с Васьки-хлебника. — Чем докажешь?
— Кровью, батюшка.
— Подумаю, — не торопясь, ответил Воейков, пощипывая бороду. — Ежели ты хлебник, скажи, есть ли запас хлеба в городе?
Васька растерялся от неожиданного вопроса. Но ему было нетрудно понять, что тревожило воеводу.
— Больших запасов в закромах не жди. То, что имеется на месячишко-два, может хватить. Ховать от тебя не будем. Что есть — на всех разделим.
— Хочу верить тебе. Если желаете стоять вместе с ратниками, перечить не буду.
— Цехмистеры пойдут и работный люд вместе с ними, — заверял Пашка-корзинщик. — Хотим под руку московского царя.
— Спасибо, люди! С божьей помощью удержим город.
Только участвовать в первом же бою Ваське-хлебнику не пришлось. Воевода приказал найти хлебника и привести в хату для разговоров. Ваську разыскали быстро. Разговор воеводы был недолгим.
— На валу обойдемся без тебя, — воевода кивнул головой. — Обойдемся. Пеки хлеб ратникам.
Васька шел домой в глубоком раздумье. Печь хлеб для него дело немудрое. В клети стоит пять бочек муки. На этом — все. А сколько могут продать лавники — Васька не знает. Помимо того, воевода не сказал, будет ли казна платить за хлеб. Спросить об этом Васька не осмелился.
Целую неделю каждым утром Васька укладывал в телегу большие круглые хлебины. Пышные, запеченные, цвета лесных боровиков, они отдавали таким ароматом, что за десяток саженей был слышен запах хлеба. Васька ехал к валу, и там сотники забирали выпечку. Несколько раз они сыпали в ладонь Васьки звонкую монету, которая наполовину не окупала затрат. Но теперь Васька не думал о выручке. За неделю ратники дважды отбивали Радзивиллово войско и отгоняли его от ворот.
В конце февраля Васька добавлял в тесто овсяную муку. Когда ее не стало, начал подмешивать отруби. Но и те в начале марта были на исходе. Теперь сотники делили буханку на двадцать человек. На ратника приходилось по небольшому ломтю.
Настал день, когда Васька-хлебник отправился к воеводе. Васька нашел его возле вала в окружении ратников, среди которых были и горожане. Воевода что-то читал, и Васька, приблизившись, стал слушать.
— …город обложен крепко… и держать осаду будем до того часа, пока сами не раскроете ворота и не сдадитесь на милость короля… А ждать осталось недолго. Нет у вас ни хлеба, ни мяса. Будут пухнуть от голода дети, бабы, и смерть станет косить невинный люд… Образумьтесь, ратные люди, образумься и ты, воевода. Не проливай лишней крови. — Воевода сложил листок. — Третье письмо шлет Радзивилл… Что будем делать?
Ратники молчали. Кто-то притопывал, и под ногами тихо поскрипывал снег. Трудный вопрос задал воевода. Отвечать на него надо сейчас, без промедления — возле ворот стоит мужик в коротком, подранном на локтях зипуне и ждет ответ, чтобы нести его в стан гетмана. Ратники знали, что в городе нет хлеба и все остальные харчи на исходе. Руки у людей стали слабыми и алебарды держат некрепко. Была единственная надежда, что из Шклова придет на помощь отряд воеводы Ромадановского, состоящий из трех полков. Но когда стало известно, что Ромадановский потрепан в бою с ворогом, перестали думать о помощи.
Медленным взором воевода обводил ратников, и, наконец, его зоркий, слегка прищуренный глаз задержался на Алексашке. У Алексашки словно оборвалось что-то внутри. Замерло сердце. Смотрел на воеводу, и показалось, что он спрашивает: «Ну, говори, мужик, что думаешь? Не молчи!..» Алексашка оторопел. А глаза Воейкова еще больше сузились: «Милость панскую ждешь?!.»
Алексашка вздрогнул и ответил:.
— Осаду держать будем!
Вздрогнула у воеводы бровь.
— Как думаете, ратники?
Толпа зашевелилась. Дохнула в холодный воздух паром из грудей.
— Биться готовы, воевода!
Расталкивая ратников, к воеводе пробрался Васька и упал в ноги.
— Могилевцы ждали тебя, воевода, и теперь верим, что не покинешь нас в тяжкую минуту. Ратникам помогать станем, животов не пожалеем. Молим, воевода, чтоб города не сдавал.
Воевода узнал Ваську.
— Ты ли, хлебник?
— Я, воевода… — Васька поднял вскудлаченную голову. — Ни муки, ни отрубей нет. Печи остыли. За мечом пришел к тебе, воевода.
Воейков пристально смотрел на Ваську. Пощипывая бороду стынущими пальцами, думал. Васька ждал, что скажет воевода.
— Значит, хлеба ждать нечего, — проронил Воейков.
Васька развел руками.
— Подмели все, подобрали до жменьки…
— Пойди-ка со мной, — приказал воевода.
Ратники расступились. Воевода отвел Ваську к хате.
— Как вижу, ты человек надежный и разговор можно вести с тобой не таясь. Нужен ты сейчас снова, и не для битвы. Скажи, дороги окрест города знаешь?
Васька нерешительно кивнул:
— Вроде бы знаю.
— В Быхов ходил?
— И в Быхов, и за Быхов хаживал. Когда хлеб вымок, рожь покупал в Быхове.
— Хочу, чтоб снес ты письмо в Быхов, писанное наказному гетману Ивану Золотаренко.
— Твоя воля, воевода.
— Таить от тебя не буду, — Воейков распахнул полушубок. Под ним сверкнула короткая кираса. — Большой осады не выдержим. Тощают ратники. Без подмоги не обойтись. Пока государево войско подойдет, кровью изойдем. Есть надежда на черкасов. Они ближе к Могилеву. — Из-под кирасы воевода вытащил листок. — Если будет Золотаренко спрашивать, что да как в городе — рассказывай все, что знаешь. Станет пытать, много ли войска у меня, ответь — полторы тысячи есть.
Васька спрятал письмо за пазуху.
— Сюда не ховай, — предупредил Воейков. — Если на залог попадешь, найдут и голову срубят.
