В начале августа 1942-го нашу дивизию перебросили к Черной речке, где нас отделяло от Невской Дубровки всего 16 километров. И вскоре мы поняли, что здесь готовится наше наступление, хотя местность для этого была совсем непригодная: сплошные леса с обширными участками болот, труднопроходимые даже для пехоты. Но все-таки 27 августа наступление началось – это была первая попытка по прорыву блокады. За два дня наступления в тяжелейших условиях нам удалось продвинуться на 7–8 километров. Но затем мы остановились, так как немцы поменяли тактику, а главное, нам не давала житья их авиация. Налет сменялся налетом, а от леса, где сражался наш полк, не осталось фактически ничего… К середине сентября до соединения Ленинградского и Волховского фронтов местами оставалось всего два километра, и я по сегодняшний день задаю себе вопрос, почему нам не отдали приказа закончить начатое? Почему мы остановились? Нам казалось, что еще всего одно усилие, один бросок, и блокада будет прорвана.
Но в это время немцы нанесли ответный удар, и в конце сентября мы оказались в полном окружении. Естественно, полностью прекратилось снабжение боеприпасами, продовольствием, медикаментами, и вскоре мы получили приказ отойти на исходные рубежи. Нашему полку поручили прикрывать отход дивизии. А надо сказать, что от полка к этому времени оставалось только около сотни солдат и всего пять командиров, старшим из которых был я, капитан… Выполнив задачу, мы с большим трудом, истощенные и уставшие, но все-таки вышли вместе с тяжелоранеными к сборному пункту.
Но оказалось, что никакого «коридора» там не было и в помине, а ведь там собралось несколько десятков тысяч солдат… Но от такого известия вся эта масса войск превратилась в неуправляемую толпу, которая никому не подчинялась… Слышны были только ругань, стоны раненых и крики о помощи попавших в трясину, но на них никто не обращал внимания… Положение усугублялось еще и тем, что вокруг этого пятачка были болота, и разбежаться было нельзя. А немцы постоянно обстреливали и бомбили эту толпу… Буквально каждый, каждый осколок находил себе цель… Трудно передать словами ад, творившийся там… Это была настоящая фабрика по производству человеческого мяса…
И вдруг на разбитую машину поднялся невысокий, худой человек в форме полковника и крикнул: «Кто желает идти на штурм немцев у Черной речки – за мной!» Задохнулся и добавил: «Кому повезет, будет жить». И эта серая масса людей всколыхнулась, поднялась и двинулась по болоту на немцев… Огонь был фактически в упор, напирающие сзади бойцы бежали по трупам погибших… Этот ужас невозможно описать словами… Фактически задавили немцев своими телами…
И все-таки на небольшом участке мы прорвались, и, несмотря на сильнейший фланговый огонь, достигли наших позиций. Но буквально все поле было покрыто телами наших солдат… И я хочу подчеркнуть, что этой толпой никто не командовал, каждый действовал на свой страх и риск, и выжили только те, кому сказочно повезло…
А в пункте сбора выяснилось, что от нашего полка осталось всего 7 (!) человек… Я до сих пор помню их поименно: комендант штаба Симяков, хирург полка Мария Ивановна, санинструкторы Вера и Аня, солдаты Трусов и Вакуленко, и я, полковой инженер… И все… Но сколько всего прорвалось из пошедших на прорыв наших солдат, я даже приблизительно сказать не могу, так как мы были настолько измождены, что сразу легли спать. Ни сил, ни воли не осталось и в помине, у меня даже не было сил доложить о прибытии. Но поспать мне не дали…
Меня разбудили и отвели в палатку к представителю СМЕРШа, с которым я, кстати, был знаком. И он стал задавать мне вопросы, не доходившие до моего уставшего сознания. Не перешел ли кто из наших солдат к немцам, и прочую ерунду. И меня просто поразило и взбесило, что его совсем не интересовало, сколько нас уцелело и как мы вышли из окружения… Видит Бог, что ни до того случая, ни после я матом никогда не ругался, но в тот раз я просто не выдержал и крикнул ему: «Пошел ты на …» и пошел спать… Конечно, такое поведение могло иметь для меня роковые последствия, и мысленно я уже представлял себя в штрафном батальоне. Но мне всю жизнь везло на хороших людей.
На следующий день меня вызвали к начальнику СМЕРШа полковнику Руденко, и встреча с ним не предвещала ничего хорошего… Но он задал мне только один вопрос: почему я повел так себя с его подчиненным? Я подробно рассказал ему, как все было, объяснил, в каком я находился состоянии и что нам довелось пережить, а он, к моему удивлению, меня очень внимательно выслушал. В конце разговора он встал и попрощался со мной так душевно и тепло, что я понял – все будет хорошо. А того уполномоченного, который пытался меня допросить, я так больше никогда и не видел. Кстати к вопросу о СМЕРШе. Кроме этого случая, я с ним особо и не сталкивался, их представители, конечно, в частях были, но глаза особо не мозолили и занимались своей работой.
Хотя нет, был еще один случай. Еще когда я служил командиром роты, то меня, как представителя части, направили для участия в показательном процессе военно-полевого суда. Судили молодого солдата, который в боях местного значения дрогнул. Во время заседания он все оправдывался: «Разрешите мне искупить вину, может, я немца убью…» Но «тройка» уперлась, нашли на ком свою суровость показывать… А я молодой еще был, глупый. Меня потом еще мой политрук, которому у нас дали прозвище Костыльтрест, сильно распекал: «Тебе что, жить надоело? Хочешь, чтобы тебя «врагом народа» сделали?» Но в тот раз я решился написать в протокол свое особое мнение, чтобы дать этому солдату возможность исправиться, так как особой его вины я там не видел. И оказалось, что эта моя запись имеет юридическое значение, и это дело нужно рассмотреть еще раз. И во время повторного рассмотрения дела командир нашей дивизии так сказал: «Я этого офицера не знаю, но он думает правильнее, чем вы. Пусть этот солдат даже никого не убьет, но от того, что он пойдет в атаку, и то пользы будет больше». В общем, спасли мы его, не дали расстрелять.
Но Черная речка и Синявино – это названия, которые навсегда остались в моем сердце. До сих пор эта трагедия помнится мне во всех подробностях… Участие в попытке прорыва – это самая трагическая военная операция, в которой мне довелось участвовать за всю войну…
Мы, оставшиеся в живых в той мясорубке, еще долго находились в шоковом состоянии, но интересно, что именно после выхода из окружения у меня вдруг появилось страстное желание жить.
В январе 1943-го нас пополнили, в основном сибиряками, и поставили в оборону вдоль Черной речки. Там мы простояли в обороне до мая 1943-го, сдерживая попытки немцев перерезать участок, соединявший Ленинградский и Волховский фронта. Хотя местность там была тяжелейшая, ниже уровня моря, и состоявшая из болот и торфяных полей. Поэтому вместо траншей мы возводили насыпные земляные заборы, гати для артиллерии.
