— Фаина? — постаралась не выразить удивления Мария Темрюковна. Кто бы мог подумать, что ее муженьку нравятся и такие девицы. — Будет она у тебя.
— И еще вот что, царица, пусть девки твои натрут ее благовониями и настоями разными. Не люблю я смердящих!
— Как угодно, государь, — наклонила голову Мария и украдкой взглянула на князя Вяземского, который уже приобнял боярышню за плечи, а та потянулась всем телом к сильной руке удальца, словно весенняя лоза к солнцу.
Уколола ревность великую княжну. Она едва совладала с собой, чтобы не плеснуть на платье боярышне кубок рейнского вина. Вот была бы потеха!
Однако вместо этого Мария Темрюковна пожелала:
— Скучно что-то у нас в палатах. Зовите гусляре, пускай о добрых молодцах попоют.
Привели гусляре, которые чинно сели на лавку и стали дергать струны, подпевая слащавыми голосами.
Мария Темрюковна уже была отравлена ревностью, и сладкое белое вино казалось прокисшим уксусом. Она думала о том, как накажет молоденькую боярышню: розгами лупить на дворе! Нет, повелит раздеть до исподнего и провести с позором по городу. А потом решила иное: сослать всю семью подалее от Москвы! Вологда! Вот где им место.
И улыбнулась боярышне так любезно, словно благодарила за поднесенное блюдо.
Иное дело князь Вяземский. Капризен. Горд. И у государя в любимцах ходит. Не совладать с ним. А единственное средство, так это быть еще более ласковой, да такой, чтобы затопить Афанасия в своей нежности, как в бушующем море-море-океане
Два дня назад, когда государь отъехал в Александров скую слободу, Афанасий Вяземский появился у царицы, и запретное это свидание еще более разожгло старую любовь. Мария Темрюковна обожала все острое, а тайная любовь — это тот перец, который придает пище неповторимый аромат.
От Афанасия Вяземского не укрылся зловещий взгляд царицы. Строга мать! В любви делиться не умеет. Она из той породы баб, которые лучше придушат милого собственными руками, чем отдадут его другой.
Князь Вяземский отстранил от себя боярышню.
— Квасу принеси! — коротко распорядился Афанасий.
И по суровому взгляду царицы сообразил, что следующая встреча начнется с упреков.
Царица не шутила. После полуночи она сама привела к Ивану Фаину, резким движением сбросила с нее покрывало, укрывающее полные плечи, и повелела боярышне:
— Слушайся государя. На сегодняшнюю ночь он твой муж и господин.
— Как скажешь, матушка, — поклонилась перепуганная девка.
Иван Васильевич молчал и, казалось, наслаждался растерянностью девки, а потом все же решил ей помочь:
— Подойти сюда… поближе Неужто твой государь на волка похож? Не проглочу, ты вот что… ладонями спину мне потри, да покрепче, чтобы кровь стылая по телу разбежалась. Люблю я это! Ох, какие у тебя ноги-то мясистые, а кожа какая гладенькая.
Некоторое время Мария Темрюковна стояла под дверьми, вслушиваясь в грубоватый голос мужа, а потом пошла в тайные покои, где ее дожидался князь Вяземский.
* * *
Теперь трапезы на царицыной половине стали проходить все чаще. Иван Васильевич пил много, вливая в себя кубок за кубком рейнского портвейна. Хмель только ненадолго мутил ему голову, а потом вновь требовал обильного вливания. Вино было для него что кровь в жилах: нет ее — и тело усохнет! Иван Васильевич пил вино самозабвенно, поглощая питие так, как если бы это был эликсир жизни.
Царица с Иваном была особенно ласковой, и ему только оставалось ломать голову, в чем причина перемены настроения государыни.
Мария Темрюковна и вправду вела себя хозяйкой дворца. Она умело распоряжалась боярышнями и старалась занять гостей таким образом, чтобы им было весело: Федора Басманова посадили между двумя восемнадцатилетними девицами, которые, спелыми гроздьями повиснув на его плечах, грозили сорваться прямо в руки при малейшем желании; Малюта Скуратов тоже не был отшельником и улыбался девкам во весь рот, выставив напоказ два сломанных зуба, когда красавицы ненароком дотрагивались до его пальцев, заросших черными короткими волосами.
В полном одиночестве сидел Афанасий Вяземский и потому выглядел угрюмее обычного. О ревности царицы князь узнал вчера ночью, когда стольники отвели пьянехонького государя под руки в Спальную комнату. Царица, не обращая внимания на присутствующих девок, набросилась на князя с упреками, и он не сомневался — не будь рядом боярышень, вцепилась бы пальчиками в густую бороду.
Марию Темрюковну во дворце называли «тигрицей». Так оно и было на самом деле. Пылкий темперамент Марии не раз заявлял о себе — и она била глиняные горшки не только об пол, но и о нерадивые головы сенных девок.
Князь Вяземский предпринял неловкую попытку придержать одну из боярышень за талию и тут же увидел, как яростью вспыхнули глаза царствующей тигрицы, и, не окажись рядом с ней самодержавного супруга, Мария Темрюковна бросилась бы через стол, чтобы когтями изодрать лицо князю.
Улыбнулся Афанасий Иванович и отпустил боярышню с миром.
С Иваном Васильевичем Мария вела ласковые речи, сама подливала ему вина и бережно брала государеву ладонь в свои пальцы, видно пытаясь их жаром раздуть затухающий фитиль любви. И только немногие во дворце догадывались об истинном желании царицы: она спроваживала Ивана Васильевича сразу, едва он начинал закрывать глаза. А часом позже, когда дворец умолкал замертво, потайная дверь в покои царицы отворялась, и на пороге стоял князь Вяземский.
Мария Темрюковна предлагала Ивану Васильевичу девок с тем терпением и настойчивостью, с каким черный евнух хочет угодить своему всемогущему султану, и редко самодержец уходил из покоев царицы один, не прихватив с собой одну, а то и сразу двух девиц.
Дикая натура Марии Темрюковны искала выхода — ей было мало князя Вяземского, и царица обратила свой взор на Федора Басманова, который ко всему прочему был и привлекателен, как греческий бог, и своей безбородый напоминал девку. Во дворце упорно толковали о том, что Иван и Федор частенько закрываются в государевых покоях и занимаются содомским грехом, и, глядя в его миловидное лицо, царице охотно верилось в молву. А к тому же он был постельничим государя, даже перед царицей закрывалась дверь в те места, куда любимец самодержца проходил беспрепятственно.
И однажды, когда Федор пришел к Марии Темрюковне с поручением, царица решила ввести постельничего в грех. Царица приблизилась к Федору Басманову своей тигриной походкой и поинтересовалась:
— Нравлюсь ли я тебе, Феденька?
Царица смотрела на Федора с той непосредственностью, с какой сытый зверь созерцает кусок аппетитного мяса. И если будет у царицы настроение, то она обязательно слопает Басманова вместе с портами и сорочкой.
Пересохло в горле у постельничего, однако он сумел выдавить:
— Как же госпожа может не нравиться холопу?
— Не о том ты говоришь, Федор, — ласково шептала царица. — О другом я хочу спросить, нравлюсь ли я тебе как женщина?
Все больше потел Федька Басманов. Опостылела ему содомия, до баб появился зуд, а вот с такой девахи, как Мария Темрюковна, не вставал бы до самой зари.
И тут окольничий Басманов понял, что попал в западню: откажись он от царицы — сведет Мария его со света или отправит в кандалах доживать свой век в Соловецкий монастырь; согласись — донесут государю, а это верная смерть под рукой Никитки-палача.
Огляделся Федор Яковлевич — наедине он с царицей. Комнаты Марии в роскоши государевым покоям не уступают. На стене, рядом с иконкой, часы висят, на которых две голые фурии держат циферблат — подарок польского короля; по углам — кувшины золотые, на которых сцены из Библии — подарок римского папы.
Федор Басманов вдруг подумал о том, а что, если и впрямь подойти к царице и сорвать с нее все платья — в одном исподнем Мария затмит и Венеру Милосскую.
— Чего же ты молчишь? — настойчиво допытывалась царица. — Подойди ко мне ближе.
Мария, не поднимаясь с царского места, вытянула навстречу руку.
Федор Басманов сделал шажок. Остановился. Потом еще шаг, и уже его ладонь почувствовала сильные пальцы царицы. Мария поднялась и ступила навстречу боярину. А он, уже не в силах совладать с искушением, крепко держал ее в своих руках. На ковер полетело одно платье, потом упало другое. Вот оно, наконец, и исподнее, которое позволено видеть одному Ивану Васильевичу, и в чем-то Федька дотянул до самого государя.
Не оставалось уже сил, чтобы противиться желанию, и Федор Басманов опрокинул царицу прямо поверх платьев, которые сделались постелью, и брал Марию с отрешенностью преступника, которому пожаловали последнее желание.
— Сильнее! Еще! Еще! Хорошо! — только шептала царица Мария.
Больше у царицы Федор Басманов не был, а встречая в коридорах ее ледяной взгляд, не переставал удивляться — та ли эта женщина, что извивалась под ним с такой горячностью.
