– Слипнутся иначе, – пояснил Митек, – да и невкусно без масла. Я и так из цельной муки варю, – вздохнул он, – а то Матвей ругается: нездорово, один крахмал. И чего ему: он-то свое питание получает, так нет – вмешивается, следит за чужим здоровьем. Ничего, – пообещал Бог-Митек молчащему Агафонкину, – мы с тобой для вкуса сыру натрем. Копченого.
Агафонкин кивнул и достал из шкафчика посуду, привычно накрывая на стол, как делал все детство – это была его обязанность. Только детство закончилось.
– Руки помой, с дороги-то, – посоветовал Митек. – А то заразы вокруг – не оберешься.
Он натер сыра в кастрюлю и поставил ее на стол поверх деревянной доски – не испортить покрытие.
Сели есть: Агафонкин в молчаливом ожидании своей судьбы, Митек – с аппетитом. Агафонкин, впрочем, есть не мог. И терпеть больше не мог. Он положил вилку с накрученными на нее макаронами, поднял глаза на Владыку.
– Не томи, – попросил Агафонкин, – не мучай: скажи свое решение. Что со мной будет.
– Уничтожу, – охотно ответил Митек, запивая макароны сладким черным чаем – он клал в кружку четыре куска сахара. А то и больше. – Развею по ветру. Сотру память о тебе в Книге Жизней.
Он подрезал себе колбасы.
– А как же любовь? – осведомился Агафонкин. – Ты же должен нас любить.
– Да ничего я вам не должен, – возразил Митек. – Напридумывали себе всякого. Это вы мне должны.
Он пристально посмотрел в угол и присвистнул.
– Будет прятаться, – сказал Митек. – Выходи, исчадье.
Агафонкин оглянулся: стена около шкафа покрылась паутиной трещин, принявшихся складываться в знакомый Агафонкину абрис. Трещинки отошли от стены, отделились, повисли в воздухе – голограмма, фантом – и, повисев, потяжелели, становясь объемнее, набирая массу.
– Владыка, – поклонился перебирающий тонкими ниточками-ножками в пустоте Гог, – я, собственно, не решался обеспокоить, хотел подождать своей очереди, но, знаете ли, желание видеть вас, предстать, так сказать, перед ликом превозмогло природную робость и хорошие манеры…
– Будет болтать, – прервал его Митек.
Он обернулся к плите:
– А тебе что, отдельное приглашение нужно?
Агафонкин заметил сгустившуюся тень между плитой и холодильником, где хранились швабра и совок. Тень налилась угольной серостью и сложилась в длинное тяжелое пальто, из которого выросло породистое лицо Магога под серой кепкой. Он кашлянул, отделился от тени и, сохранив достоинство, низко поклонился.
– Владыка, – сказал Магог, – заранее признаю.
– Верно, верно сказано, дружище Магог, – заверещал Гог, опускаясь на потертый линолеум кухонного пола. – Признаем заранее и готовы нести полную ответственность за содеянное, не надеясь, так сказать, на верховную милость, потому как не достойны, нет: не-до-стой-ны. Отнюдь.
Закончив, Гог поклонился, сложившись втрое (или больше). Шляпа дерби когда-то черного цвета чуть качнулась, но осталась на голове. На Гоге было ситцевое летнее платье с воланами, усыпанное яркими цветами и заправленное в плисовые шаровары. Он был бос.
– Опять нашкодили? – спросил Митек. – Вам что было велено?
Он покачал головой.
– Владыка, – Гог приподнялся над полом, – нам было дано задание мотивировать Алексея Дмитриевича…
– Напугать, – пояснил правдивый Магог. – До смерти.
– То есть, конечно, не без того, не без того, – согласился Гог. – Понудить, так сказать, милого нашему сердцу Алексея Дмитриевича отыскать и вернуть юлу.
Агафонкин взглянул на Митька. Тот шумно отхлебнул чай и недовольно сказал:
– Именно – напугать. Вернуть юлу. А вы? Конец света устроили? Кто дозволил?
– Виноваты-с, – признал Гог. – Нет нам прощения. И не нужно. Об одном просим, Хозяин мира: не лишать стажа. Не обнулять.
– Просим не обнулять, – глубоким баритоном поддержал друга Магог. Он достал из кармана серые ниточки и принялся связывать их в замысловатую цепочку, имеющую одному ему понятную будущую форму.
– Отвернуться на секунду нельзя, – ворчал Митек: – Кремль порушили, ОМОН положили… Как дети малые. Кто вас просил вмешиваться? Чего вы вообще вылезли?
– Они юлу потеряли, – указал Магог на Агафонкина. – Уронили в Безвременье. Стало быть, возможность для конца света. Думали разом и порешить.
– Именно, – поддакнул Гог. – Его, его вина – Алексея Дмитриевича: юлу они затеряли-с, а это, Владыка, сами понимаете, шанс. Шанс! Конец света, и мы – тут как тут. Так что если кого и наказывать, то его, Агафонкина, – предложил свой вариант развития событий Гог. Он чуть приосанился и произнес с напускной скромностью: – Мы, признаться, Владыка, просто выполняли свой долг. В качестве, так сказать, знамений. Но награды, награды, заметьте, не требуем! Отнюдь.
Он прикрыл глаза, но они убежали к ушам, и кустистые ресницы кинулись их ловить, гоняясь за ними по его меняющемуся лицу.
– Довольно балаболить, – вздохнул Митек. – Все: кыш обратно!
Друзья-знамения послушно растаяли, оставив после себя легкую дымку и запах кислой капусты.
– Куда ты их? – спросил Агафонкин. Он надеялся, что куда бы Митек его ни отправил, это будет другое место.
– Обратно, куда ж еще, – как обычно невнятно ответил Владыка-Митек. – Им там сидеть до скончания веков. Заслужили. – Он взял свою пустую тарелку со стола, поставил в раковину и залил водой, капнув туда жидкость для мытья посуды. – Будет тебе, Алеша, о других тревожиться: поговорим о тебе. Сам знаешь, что натворил.
Агафонкин знал.
– Тебя для чего посылали в разные События? – спросил Митек.
– Выемка, Доставка, – заученно ответил Агафонкин.
Митек посмотрел на него, прищурившись, и Агафонкину показалось, что глаза Митька – два туннеля Тропы, и он мог бы войти в его взгляд и путешествовать вдоль него.
Это, понятное дело, была иллюзия: глаза – это глаза.
– Я тебе с малых лет объяснял, что на Тропе можно, чего нельзя, – продолжал Митек. – Ну, ладно б не знал: можно и простить. Хотя тоже не стоит.
– Ты не все рассказывал, – только и мог ответить Агафонкин. – Ты про юлу не рассказывал.
Это, конечно, ничего не меняло: да и не обязан Бог все рассказывать.
– Не рассказывал, потому как ни к чему, – пояснил Митек. – Что тебя с толку сбивать? Так ты знаешь: есть Линия Событий, простой, в общем, понятный линейный мир. Два направления: туда-сюда. Пространство Минковского.
– А на самом деле?
– А на самом деле, – сказал Митек, – существует бесчисленное множество Линий Событий – вариантов жизней. Параллельно. Просто каждый знает только одну жизнь и не помнит про другие. Что у него много судеб. И что в каждой из них он – другой.
– Почему?
– А чего людей путать? – удивился Бог-Митек. – Они с одной-то жизнью еле справляются. Но я по-честному, – добавил он, – даю выбор: каждому в определенный момент представляется возможность выбрать свой вариант.
– А дальше, – спросил Агафонкин, – когда выберут?
– Я ж сказал, Алеша, – удивился его непонятливости Митек, – выбрав одну, люди забывают другие Линии Событий. – Он вздохнул: – Бывает, конечно, пробивается память о других жизнях. Обычно во снах.
Агафонкина что-то тревожило в этом объяснении. Митек что-то не договаривал.
– А что происходит с другими Линиями Событий? – поинтересовался Агафонкин. – Которые не выбрали?
– Чего о них говорить? – удивился Митек. – Раз их не выбрали.
здесь здесь это и есть главное вот что нужно узнать
– Расскажи, – попросил Агафонкин. – Ты ж меня все равно потом…
– Тоже верно, – согласился Митек. Замолчал, взял было губку мыть посуду, но Агафонкин не дал ему, как обычно, скрыться, спрятаться за повседневным трудом.
– Расскажи, – настаивал Агафонкин. – Расскажи, что становится с другими Линиями Событий. С другими вариантами наших судеб.
– Вы там тоже живете, – сказал Митек.
– Другие мы? – спросил Агафонкин.
– Ну да, – кивнул Митек. – Ты что не ешь? Макароны стынут.
– Значит, – сказал Агафонкин, – каждый из нас разделен на бесконечное множество самого себя? И живет везде одновременно?
– Вроде того, – подтвердил Митек.
– И здешний ты не знаешь тамошнего себя? Тогда какой смысл выбирать один вариант?
– Да никакого, – согласился Митек. – Выбор ваш ничего не меняет. Просто забываете о других себе и других своих жизнях, а жизни-то от этого никуда не пропадают.
– А ты? – спросил Агафонкин.
– А я с вами – везде. И тут, и там. Мириады моих ипостасей, хоть я и один. Един. – Митек вздохнул. – Трудно быть Богом: надо везде поспевать.
Он капнул на губку жидкость для мытья посуды и начал сосредоточенно оттирать прилипшие к стенкам кастрюли макаронные ошметки: они плохо отходили даже в горячей воде.
– Ты с нами живешь, – повторил Агафонкин.
– Ну, да, – согласился Митек, – с каждым из вас. В каждой жизни. С кем-то как сотрудник с работы или, скажем, сосед по лестничной клетке. А бывает, – повернулся он к Агафонкину, – бывает, и как случайный человек: дворник там во дворе или, к примеру, водопроводчик из домоуправления. В общем, – закончил Митек, – где кто понезаметнее, понеказистее – это обычно я и есть.
