В передней сидел у своего столика все тот же грустный вахмистр. Праквиц порылся в кармане, вынул оттуда оставшиеся две-три фишки, бросил их на стол и воскликнул, стараясь придать своему тону беззаботность:
— Вот! Это вам, приятель! Все, что у меня осталось!
Вахмистр поднял свои грустные выпученные глаза, покачал головой и вместо трех жетонов положил на стол три банковых билета.
Господин фон Штудман приоткрыл дверь на лестницу и прислушался.
Человек у меняльного стола сказал:
— Придется подождать. Сейчас вам посветят. Он как раз внизу, провожает господ.
Пагель, бледный, измученный, стоял перед зеленоватым зеркалом раздевальни и рассеянно смотрел на себя. Ему казалось, что из зала доносится постукиванье шарика, вот и голос крупье, юноша отчетливо расслышал, как тот возвестил:
— Семнадцать — красное — нечет…
Конечно: красное, его цвет. Его цвет! Сейчас он спустился по лестнице, потом уедет с ротмистром в деревню, а там они ставят на его цвет, но ему уже больше не играть.
А ротмистр, словно желая показать, что все случившееся прощено и забыто, хотя в его голосе и звучало крайнее раздражение, заявил:
— Да, Пагель, ведь и вам надо еще обменять фишки на деньги. Зачем им пропадать!
Пагель полез в карман и ощупью собрал в горсть все оказавшиеся там фишки.
"Почему не является этот тип, чтобы выпустить нас? — размышлял он. Конечно, им хочется, чтобы мы продолжали играть".
Не вынимая рук из кармана, он попытался сосчитать, сколько же у него все-таки осталось фишек.
"Если семь или тринадцать, я последний раз поставлю. Ведь я сегодня еще не играл по-настоящему", — подумал он со странным унынием.
Видимо, их было больше тринадцати, но сколько, он никак не мог установить. Он вытащил из кармана руку с фишками и перехватил взгляд ротмистра. Этим взглядом тот как бы показывал на дверь, говорил что-то.
"Но их ведь не семь и не тринадцать, — подумал Пагель, подавленный. Значит, надо идти домой!"
Тут он вспомнил, что нет у него больше никакого дома. Он посмотрел на дверь. Ничего не подозревая, Штудман вышел на лестницу и вполголоса стал звать стремного, светившего гостям.
Пагель посмотрел на лежавшие в руке фишки, пересчитал их. Оказалось семнадцать. _Семнадцать!_ Его число!
И в тот же миг его пронзило невыразимое ощущение счастья. Он добился своего — великий случай представился! (О жизнь, великолепная, неистощимая жизнь!)
Он подошел к ротмистру и сказал вполголоса, бросив взгляд в открытую дверь, которая вела на лестницу:
— Я еще останусь, я еще буду играть.
Ротмистр не ответил. Он быстро замигал одним глазом, словно туда попала соринка.
Вольфганг подошел к меняльному столику, вытащил из кармана пачку банкнотов, потом вторую и сказал:
— Фишек на все!
Пока их считали и пересчитывали, он обернулся к молчаливо присутствовавшему при этом ротмистру и заявил почти торжествующе:
— Сегодня вечером я выиграю целое состояние! Я знаю это!..
Ротмистр спокойно кивнул, будто он тоже это знал, будто это само собой разумелось.
— А вы? — спросил Пагель.
— У меня больше нет с собой денег, — ответил ротмистр. Тон у него был почему-то виноватый, и он боязливо покосился на открытую дверь.
— Я могу выручить вас, играйте на свой страх и риск! — И Пагель протянул ротмистру пачку денег.
— Нет, нет, — заторопился ротмистр. — Зачем так много, я не хочу так много…
(Ни один из них не вспомнил в эту минуту ту сцену у Люттера и Вегнера, когда Пагель тоже предлагал ротмистру деньги и тот с презрительным негодованием отверг его предложение.)
— Если вы действительно хотите выиграть, — настойчиво пояснил Пагель, у вас должен быть достаточный запасной капитал. Уж я знаю!
И снова ротмистр кивнул. Медленно потянулся он за деньгами…
Когда Штудман вернулся в прихожую, она была пуста.
— А где господа?
Вахмистр кивком показал на дверь в игорный зал.
Фон Штудман гневно топнул ногой. Он направился к двери. Но тут же решительно повернул обратно и с гневом сказал себе: "И не подумаю! Я ему не нянька! Хоть нянька ему и очень нужна!"
Затем направился к лестнице.
В эту минуту рядом открылась какая-то дверь, и из нее вышла девушка, у которой было столкновение с Пагелем.
— Вы можете свести меня с лестницы? — спросила она беззвучно, глухо, точно во сне, точно она была не в себе. — Мне нехорошо, я хочу на воздух…
И фон Штудман, эта вечная нянька, предложил ей руку.
— Ну, конечно! Я все равно собирался уходить!
Вахмистр снял с вешалки серебристо-серый палантин и набросил на ее голые плечи.
Безмолвно спустились они вниз, девушка тяжело опиралась на руку Штудмана.
8. ШТУДМАН КОЛЕСИТ ПО БЕРЛИНУ
Разумеется, стремный, тот самый, который светил им, когда они поднимались наверх, стоял за дверью и просто не откликался на их зов. Ведь каждому игроку, который намерен уйти, надо дать побольше времени, может, он одумается.
И сейчас, когда Штудман, под руку с девушкой, появился на площадке лестницы, на которую падал с улицы свет газового фонаря, стремный оказался опять на высоте. Валютную Пиявку, или Валли, он знал, а что деньги и любовь часто идут рука об руку, — тоже было ему известно.
— Машину? — осведомился он, игриво взмахнул протянутой за чаевыми рукой и добавил, не дав Штудману ответить: — Подождите здесь. Я приведу такси с Виттенбергплац.
Он исчез, и у Штудмана было время, чтобы обдумать положение: он очутился в темном отпертом подъезде незнакомого дома под руку с незнакомой особой. А наверху игорный клуб — и недоставало только, чтобы появились полицейские агенты с обыском.
Все складывалось крайне неприятно, да и вообще — сегодня неприятных событий и ситуаций хоть отбавляй. Что за проклятая жизнь! Никогда не знаешь, что может случиться в следующие четверть часа, и будет ли еще иметь значение то, что считалось таким важным за минуту до этого.
Встретив сегодня утром старого однополчанина, Штудман искренно обрадовался. И Праквиц вел себя затем в высшей степени порядочно, без его содействия Штудман так и не узнал бы ни о каком тайном советнике Шреке, его попросту и даже с позором выгнали бы вон. Прекрасной казалась ему также возможность бежать с Праквицем из этого ада в мирную деревню, и вот теперь тот же Праквиц торчит там наверху, просаживает глупейшим образом свои деньги — и уже успел обозвать его «нянькой»!
Он, видите ли, не нуждается в няньке — когда именно он и нуждается, и притом немедленно! Стоило фон Штудману представить себе, что оба опять сидят в игорном зале, стоило ему представить себе эти дурацкие пачки денег в руках юного Пагеля, а также крючковатый нос и хищный взгляд крупье, как он понимал одно: нянька там или не нянька, а его долг — сейчас же подняться наверх и положить конец этой самоубийственной игре. Но вот девушка, черт ее побери, девушка, она буквально повисла на нем. Она как будто не в себе — впрочем, не удивительно, после такого удара! Зубы стучат, она дрожит, тянет его за локоть и все шепчет что-то насчет «снежка». Снег — при этой вонючей, удушливой, влажной жаре, от которой сдохнуть можно! Ясно, что Штудману следовало немедленно подняться в зал и вызволить друга, но необходимо было сначала доставить эту девушку куда-нибудь в безопасное место, — ну хоть к родным. Однако напрасно пытался он узнать ее адрес, она не слушала его и только резко бросила: пусть оставит ее в покое, она не скажет, где живет, ни черта это его не касается!
Тут к дому подъехала машина и остановилась. Штудман не был уверен, что это заказанное им такси. Стремный не появлялся, девушка лепетала о снеге, и фон Штудман стоял в нерешительности.
Наконец стремный все же выскользнул из машины и вошел в подъезд.
— Извиняюсь, что ждать заставил. Показалось мне, что пахнет налетом. Вы знаете эту комиссию по борьбе с азартными играми? Ни одной ночи парням спать не приходится. Это голод их подгоняет.
Он начал насвистывать: "И тревожно я сплю, и мне снятся тяжелые сны…"
— Ну вот, а теперь живо, господин граф, полезайте-ка в эту трясучку. И меня не забудьте! Спасибо. Еще деньги, о которых старуха не знает. Ну, а куда теперь, сударыня?
Он напрасно ждал ответа.
Фон Штудман с сомнением смотрел на девушку, откинувшуюся в угол машины.
— Эй, Валли! — вдруг заорал стремный. — Куда ладишь теперь?
Она опять пробормотала, чтобы ее оставили в покое.
— Поезжай, милый человек! — бросил стремный шоферу. — По Курфюрстендамм! Там она живо повеселеет…
Автомобиль уже отъехал, и Штудман вдруг рассердился на себя, что не сошел.
Когда он потом вспоминал об этом, ему казалось, что они ехали и ехали долгие часы. Улицы за улицами, темные улицы и улицы, залитые огнями, пустынные улицы и улицы, кишащие людьми. Время от времени девушка стучала в стекло, выходила, заходила в ресторан или заговаривала с каким-нибудь мужчиной.
