Ротмистр кричит:
— Пагель, милый, кончайте! У вас же целое состояние!
Нет, ротмистр уже не стесняется кричать в этом зале, но Пагель только улыбается, глухой ко всему.
Он здесь — и очень далеко отсюда. Ему хотелось бы, чтобы это продолжалось без конца, — в безвременных вечностях, ведь для того мы и существуем! Волна счастья несет нас, мы плывем, освобожденные!
Невыразимое блаженство бытия! То же должно испытывать дерево, когда, после многих дней мучительного набухания соками, оно за один час распускается всеми своими цветами. Что такое крупье? Что такое деньги? Что такое сама игра? Катись дальше, шарик, катись, катись — а ведь мне было почудилось, что так постукивают кости мертвецов!
Играйте, трубы и барабаны! Красное? Конечно, красное, и еще раз красное. А теперь обратимся к черному — иначе жизнь теряет вкус, без небольшой примеси черного жизнь не имеет вкуса. Еще банкноты — куда же я все это дену? Чемодан надо было прихватить с собой — но разве можно предвидеть заранее?
Что тут нужно опять этому Штудману? Что он кричит? Полиция — зачем полиция? На что ему полиция? Почему все побежали? Стойте, дайте шарику докатиться — я выиграю еще раз, я выиграю опять, опять! Я вечный счастливец!..
Полицейские уже здесь. Игроки стоят онемев, точно живые призраки. Что нужно этому смешному человеку в цилиндре? Он что-то говорит мне. Все деньги конфискуются, все деньги? Ну, разумеется, все деньги игорные деньги ведь и существуют для игры; иначе какой же в них смысл — для чего же они!
Мы должны собраться и идти за вами? Разумеется, пойдем: если играть больше не будут, мы вполне можем пойти с вами. О чем ротмистр спорит с этим синим? Это же не имеет смысла! Раз нельзя играть, остальное безразлично!
— Идемте, господин ротмистр, не ссорьтесь. Видите, и Штудман идет, а он даже не играл, значит — пошли!
Как смертельно бледен крупье! Да, ему плохо придется. Он в проигрыше, я же, я был в выигрыше, — таком, как ни разу в жизни! Это было великолепно сверх всякой меры! Спокойной ночи!
Наконец-то я могу спать спокойно. Я достиг того, о чем мечтал, и я готов уснуть даже навеки. Спокойной ночи!
10. ТРОЕ НА АЛЕКСАНДЕРПЛАЦ
В маленькой приемной полицейского управления на Александерплац горела жалкая тусклая электролампочка. Она бросала свой красноватый свет на втиснутых сюда игроков, которые подавленно молчали, подремывали или взволнованно беседовали. Только крупье и его двух помощников увели куда-то, — всех остальных, когда они сошли с полицейского грузовика, загнали в эту комнату, двери заперли снаружи, чтобы сэкономить охрану, — и готово! А теперь ждите, пока до вас очередь дойдет.
Изредка, через большие промежутки времени, открывалась дверь в соседнюю комнату, письмоводитель с переутомленным, желтоватым, сморщенным лицом манил пальцем ближайшего игрока — тот исчезал и уже не возвращался. После бесконечного ожидания письмоводитель делал знак следующему.
В управлении было очень много работы, не хватало чиновников, не хватало полицейских. В связи с убийством унтер-офицера Лео Губальке был произведен ряд облав, к сожалению — поводов для этих облав было более чем достаточно: полиция закрывала спортивные кружки, производила обыски в квартирах укрывателей краденого, проверяла ночные клубы, прочесывала ночные танцульки, обследовала дома свиданий, пассажирские залы на вокзалах, ночлежки для бесприютных…
С площади непрерывно доносилось тревожное, резкое верещание полицейских машин, которые отъезжали или возвращались с новыми партиями арестованных. Все комнаты, все помещения были битком набиты — изнуренные секретари, полуспящие письмоводители, серые от усталости машинистки вкладывали в пишущие машинки все новые листы, перегибали желтоватые страницы актов и допрашивали осипшими голосами, до того тихо, что их едва можно было понять.
Драка
Разврат
Противоестественный разврат
Кража без взлома
Карманное воровство
Ограбление со взломом
Ограбление трупов
Нищенство
Уличная кража
Ношение оружия
Нечестная игра
Запрещенная азартная игра
Скупка краденого
Распространение фальшивых денег
Торговля наркотиками
Сводничество, профессиональное и случайное
Вымогательство
Сутенерство
…Бесконечный список, утомительное, убийственное меню преступлений, пороков, беззаконий, нарушений… Служащие чуть не засыпали за своими машинками, над своими протоколами… Затем они вдруг начинали кричать, пока голос не отказывался служить им… И все выше поднимались волны лжи, обмана, уверток, доносов…
(А в государственной типографии, в пятидесяти, в ста вспомогательных типографиях работали печатные станки, они заготовляли для следующего дня новую гору денег и великодушно, в одуряющем избытке, выбрасывали ее изголодавшемуся, обнищавшему народу, с каждым днем теряющему последнее чувство чести, последнее достоинство…)
— Черт бы их всех побрал! — воскликнул ротмистр фон Праквиц, вскочил и в десятый раз стал метаться по комнате. То, что ему приходилось лавировать, избегая столкновений с десятком людей, метавшихся так же, как и он, отнюдь не могло улучшить его настроения. Задыхаясь, остановился он перед обер-лейтенантом.
— Как ты думаешь, долго нам еще придется торчать здесь? Пока эти господа соблаговолят нас выпустить, да? Это неслыханно, арестовать меня…
— Спокойствие, главное спокойствие! — умолял его фон Штудман. — Да я и не думаю, что мы арестованы.
— Конечно, арестованы! — воскликнул ротмистр еще с большим раздражением. — На окнах — решетки и двери на запоре, а ты — "не арестованы"! Смешно! Тогда я хотел бы знать, что ты называешь арестом, да, пожалуйста!
— Успокойся, Праквиц, — настойчиво повторил фон Штудман, — твое волнение ничему не поможет.
— Успокойся, успокойся… — передразнил его фон Праквиц с внезапной досадой. — Хорошо тебе, у тебя нет семьи, нет тестя. Я бы посмотрел, как бы ты был спокоен, будь коммерции советник Хорст-Гейнц фон Тешов твоим тестем!
— Он же ничего не узнает, — утешал его обер-лейтенант, — уверяю тебя, им важно только удостоверить нашу личность, и нас сейчас же отпустят. Никаких последствий это иметь не будет.
— А почему же меня не отпускают? Вот мои бумаги, вот, я их в руке держу! Мне нужно идти, у меня поезд уходит, я транспорт людей отправляю! Эй вы, послушайте-ка! Господин, как вас там! — накинулся он на письмоводителя, как раз вошедшего из соседней комнаты. — Я требую, чтобы меня немедленно отпустили. Сначала у меня отбирают все мои деньги…
— После, после, — равнодушно сказал письмоводитель. — Сначала успокойтесь… Теперь идите-ка _вы_! — И он поманил какого-то толстяка.
— Я, видишь ли, должен сначала успокоиться, — взволнованно обратился фон Праквиц к Штудману. — Это просто смешно. Как я могу при таких порядках успокоиться?
— Нет, в самом деле, Праквиц, — серьезно остановил его фон Штудман. Возьми себя в руки. Если ты будешь так бушевать, мы попадем последними. И я тебя прошу еще об одном: не кричи ты на чиновников…
— А почему бы мне на них не прикрикнуть? Я еще с ними поговорю! Держать меня под арестом столько часов!
— Всего полчаса.
— Впрочем, они к крику привыкли. Все это бывшие унтер-офицеры и вахмистры — видно же.
— Но ты здесь над ними не начальник, Праквиц. Они же не виноваты, что ты пойман за азартной игрой.
— Они нет. Но взгляни, пожалуйста, на Пагеля, на этого прелестного юношу! Сидит себе, словно все это дерьмо его не касается, покуривает и посмеивается, точно Будда какой-то… Чего вы там усмехаетесь, Пагель?
— Я думаю о том, — сказал Пагель, улыбаясь, — что сегодня все вышло как-то по-сумасшедшему. Целый год я стараюсь раздобыть хоть немножко денег — сегодня я получаю их, кучи, целые кучи, и — хлоп! — деньги конфискуют, и нет их!
— И вы еще смеетесь? Ну, у вас, знаете, особая любовь к смешному, Пагель!..
— И потом еще одно, — продолжал, не смущаясь, Пагель, — сегодня днем я собирался жениться…
— Вот видите, Пагель, — воскликнул ротмистр торжествующе и вдруг пришел в отличное настроение, — я по вас увидел, еще у Люттера и Вегнера, что вы расстроены какой-то историей с женщиной.
— Да, — сказал Пагель. — А сегодня вечером я узнал, что моя будущая жена за что-то арестована и ее отправили в Алекс… И сам я тоже теперь сижу здесь…
— А за что же ее арестовали? — с любопытством спрашивает ротмистр, так как его интересуют не столько рассуждения о событиях, сколько сами события.
Но фон Штудман качает головой, и Пагель молчит.
Ротмистр опомнился:
— Простите, Пагель, меня это, конечно, ничуть не касается. Но как вы можете именно сейчас сидеть здесь с таким довольным видом и ухмыляться, это, признаюсь, выше моего понимания. Ведь все это, наоборот, очень печально…
