Еще неохотнее возвращалась она обратно, бросала шоферу "Поехали!", и машина снова мчалась вперед. Девушка всхлипывала, ее зубы громко стучали, она бормотала, ни к кому не обращаясь, бессвязные слова.
— Что вы говорите? — спрашивал ее фон Штудман.
Но она не отзывалась. Она не обращала на него никакого внимания, он для нее не существовал. Штудман давно мог бы сойти и вернуться в игорный клуб. Если он и сидел тут, то не ради нее. Он не был столь слепым почитателем женского сословия, как ротмистр фон Праквиц, и отлично знал, кто сидит рядом с ним. Да, знал он теперь и то, вернее угадывал, за чем девушка охотится. Он вспомнил, что о «снежке» шла однажды речь и в отеле. Арендатор уборной при кафе гостиницы промышлял этим. Разумеется, он вылетел, — идти так далеко навстречу желаниям своих гостей в это безумное время не может даже самый модный отель — итак, фон Штудман понимал теперь, в чем дело.
Нет, если он еще сидел в машине, если куда-то еще ехал, если от раза к разу ждал все напряженнее, получит ли, наконец, девушка то, что она ищет, то все это лишь потому, что никак не мог принять необходимого решения. Но уж как только девушка добьется своего, он это решение примет, так или иначе, — да, примет!
Замечание стремного относительно агентов уголовного розыска навело фон Штудмана на мысль, а осторожные расспросы, с которыми он обратился к шоферу, в нем эту мысль укрепили — что самое лучшее было бы призвать этих самых агентов и заставить их закрыть игорный клуб. Судя по тому, что он слышал раньше и что подтвердил водитель, игрокам едва ли грозило что-нибудь серьезное. Запишут их фамилии, ну возьмут небольшой штраф — и все; солоно придется этим хищникам и грабителям крупье, — и поделом!
И Штудман повторял себе, что это самое правильное решение вопроса.
"Какой смысл еще раз тащиться туда! — спрашивал он себя вновь и вновь. — Я только поссорюсь с Праквицем, и тогда его и вовсе не оторвешь от игры. Нет, из первого же кафе позвоню в полицию. Праквиц получил бы полезнейший урок, ничего он так не боится, как излишнего шума — и если полиция займется установлением его личности, это отобьет у него всякую охоту играть! Он все еще воображает, будто сидит в офицерском собрании, а на самом деле здесь одни мошенники да шулера… Это хоть излечит его".
Ничего, ни одного слова нельзя было возразить против таких соображений! Содержатели клуба будут наказаны, а легкомысленный Праквиц, вкупе с юношей Пагелем, который, видимо, окончательно запутался, получат предостережение. И все-таки в душе фон Штудмана продолжалась борьба — он никак не мог собраться с силами и выполнить свое решение. Хотя такой поступок был бы совершенно правильным, что-то в нем упорно сопротивлялось, ибо это было бы не по-товарищески. Друга не отдают в руки полиции, даже из самых лучших побуждений. Потому он и откладывал: сначала надо устроить девушку.
Он смотрит на нее с ожиданием, но у нее — опять ничего. Она долго шепчется с шофером.
— Слишком далеко, фройляйн, — услышал Штудман его ответ. — Я сменяюсь.
Она шепчет все настойчивее, и он наконец сдается.
— Но уж, фройляйн, в последний раз…
Они едут, едут… Пустынные, почти темные улицы, разбитые фонари, ради экономии горит только каждый шестой — восьмой.
Девушка рядом с ним машинально бормочет:
— О господи… господи… господи… — и после каждого «господи» бьется головой о заднюю стенку машины.
Штудман уже видит себя в телефонной будке кафе, вот он снимает трубку, вот говорит: "Дайте, пожалуйста, полицейское управление, да, комиссию по борьбе с азартными играми".
А может быть, там и автомата нет, придется звонить из буфета; и люди подумают — промотавшийся игрок, хочет отомстить…
Выглядеть все это будет очень непорядочно — но это и есть единственно порядочное, по-ря-доч-но-е! Штудман все вновь повторяет это слово. Раньше было лучше: порядочное и вид имело порядочный. Сегодня он тоже вел себя порядочно: он мог бы убить этого шалопая-барона, а за свою порядочность скатился пьяным с лестницы. Окаянная жизнь!
Скорее бы уже очутиться со спасенным им Праквицем в деревне, где его ждут сельская тишина, мир и благоволение.
Наконец машина останавливается, девушка выходит, нерешительно направляется к одному из домов. Вот она споткнулась и выругалась. В неверном, мигающем свете фон Штудман видит только темные фасады зданий. Ни одного кафе. Ни одного прохожего. Что-то вроде лавочки, вероятно аптека.
Девушка стучит в окно, оно вровень с землей, рядом с дверью в лавочку; ждет, снова стучит.
— Где мы? — спрашивает фон Штудман шофера.
— У Варшавского моста, — сердито отвечает тот. — Это вам платить за такси? Наездили гору золота!
Штудман обещает уплатить.
Окно в подвальном этаже открылось, оттуда высунулось крупное бледное лицо над белым пятном сорочки; человек, видимо, злобно ругается. Девушка молит, клянчит, даже в машине слышно какое-то жалобное завывание.
— Не даст, — сказал шофер. — Как же, среди ночи с постели подняла. И в каталажку сажают за это. Такая разве будет держать язык за зубами. Ну вот, говорил же я!
Человек в бешенстве прокричал: "Нет, нет, нет!" — и с силой запахнул окно. Девушка стоит еще некоторое время на том же месте: ее плач, безутешный и злой, доносится до сидящих в машине. Нянька, фон Штудман уже наготове, вот она сейчас упадет… Он выходит из машины, чтобы поддержать ее…
Но она уже подле него, подбежала быстрыми, мелкими, торопливыми шажками.
— Что это значит? — восклицает он.
Но она уже вырвала у него трость, она бежит, не дав ему опомниться, обратно к окну — все это молча, с тихим всхлипыванием. Это тихое всхлипывание особенно ужасно. И вот одним ударом она разбила окно. Со звоном, с оглушительным дребезгом стекла посыпались на камни…
А девушка кричит:
— Спекулянт! Жирная свинья! — кричит она. — Давай снежку!
— Поедем, сударь, — говорит шофер. — Полиция наверняка услышала! Видите, в окнах свет…
По темным фасадам действительно там и здесь вспыхивают окна, чей-то жидкий, визгливый голос кричит: "Тихо!"
Но уже стало тихо, те двое у разбитого окна беседуют шепотом. Бледнолицый человек уже не бранится, разве что вполголоса.
— Нда-а, — бурчит шофер. — С такими свяжешься, приходится делать по-ихнему. Ей-то ведь наплевать, если придет полиция и закроет лавочку… Лишь бы только нанюхаться… Поехали, а?
Но Штудман опять не может решиться. Пусть девушка скандалистка и бог знает что вытворяет, не может он просто взять да и укатить, бросить ее тут, на улице, когда вот-вот из-за угла появится полиция. И потом он хочет услышать свой приговор: если она раздобудет «снежку», он зайдет в первую же открытую пивную. И опять он видит себя с трубкой в руке: "Пожалуйста, уголовный розыск — комиссия по борьбе…"
Ничего не попишешь. Надо все-таки спасти Праквица, у человека есть обязанности…
Но вот девушка возвращается, и Штудману незачем спрашивать, достигла ли она своей цели. Уже по одному тому, как она вдруг смотрит на него, заговаривает с ним, по тому, что он снова для нее существует, догадаться не трудно: она получила «снежок» и уже успела нанюхаться.
— Ну кто же вы? — спрашивает она вызывающим тоном и протягивает ему палку. — Ах да, вы друг того молодого человека, который побил меня! Хорошие у вас друзья, нечего сказать, даму по морде бьют!
— Право же, — возражает Штудман вежливо, — это не молодой человек, и он, кроме того, не мой друг, — а избивал вас один из тех двух, что стояли около крупье.
— Вы имеете в виду Локенвилли? Ах, пожалуйста, не морочьте меня, я не вчера родилась! Нет, именно ваш друг, который привел вас — ну, я с этим сопляком еще посчитаюсь!
— Может быть, поедем? — предлагает Штудман.
Ничего не поделаешь, он вдруг чувствует, что смертельно устал, устал от этой бабы и ее наглого вульгарного тона, устал от бесцельного блуждания по гигантскому городу, от беспорядка, грязи, скандалов.
— Конечно, едем, — заявляет она тотчас же. — Вы что же, воображаете, я пешочком потащусь до самого Вестена! Шофер, на Виттенбергплац!
Но теперь взбунтовался шофер, и так как ему не нужно разыгрывать кавалера, и так как седок выразил готовность заплатить за транспорт шофер не стесняется и обстоятельно выкладывает ей все, что он думает насчет таких вот кокаинеток, которые окна бьют, и добавляет, что давно высадил бы ее, кабы не господин…
На даму эта брань не действует. Брань для нее дело привычное, а скандалы, можно сказать, ее стихия! Это освежает, а только что принятый яд придает крылья ее воображению, так что ворчливому, неповоротливому шоферу за ней не угнаться. И водительские права-то она у него отнимет, и хозяину-то на него нажалуется, и есть у нее такой друг, который… и номер машины она запишет, и пусть шофер не удивляется, если у него завтра утром шины будут искромсаны!
