нужно за ум браться, я решил попросить моего педагога Виктора Карловича Монюкова порекомендовать меня Кедрову. Михаил Николаевич принял в своем мхатовском кабинете: «Олег, не прочтете ли монолог Хлестакова?» Я вздрогнул — и оттого, что именно Хлестакова, и что вообще должен что-то читать… Тогда, после истории с Кедровым, я был взбешен и поспешил с Ним объясниться: «Неужели ты не понимаешь, что твою роль я сыграю не хуже Невинного?» — «Понимаю. Но я должен и о других думать, они тоже в рот смотрят». В Его голосе звучало что-то механическое, даже раздраженное. И весь Он был какой-то нахохленный. «У нас еще будет не одна встреча, куда так спешить?» Я обрадовался, а Он небрежно так, по плечу: «Ладно, я все устрою, попрошу душу Тряпичкина, он на Почтамтской живет…» — «Так это… в Петербурге? То есть — в Ленинграде?» — «Это один хрен. Надо туда обязательно ехать. Без Петербурга ты будешь не человек. Поверь, этот совет от чистого сердца. Извини, у меня во многих местах сейчас репетиции…» И поминай, как звали. Хотел ухватить его за фалду, но он опять выскользнул.
Круг третий: …прячется
В Ленинград из Киева приезжает Юрий Сергеевич Лавров и не просто наугад роль называет, а именно эту… целенаправленно: Иван Александрович Хлестаков!! Я, конечно, вскипаю — не на Лаврова, а на того черта… Чувствую, Он рядом, под кроватью прячется. Бывало, раньше на постели валяется, теперь пошелохнуться боится. Начинаю Его отчитывать: «Ты думаешь, я Большой драматический ради тебя брошу? Я что, на самоубийцу похож? Давай прощаться, ничего у нас с тобой не получится!» В этот момент кто-то проскользнул в щель. Дверь скрипнула. Я подумал, что на этом между нами все кончено.
Круг четвертый: …гадит по-крупному
После премьеры «Ревизора» БДТ сразу предстояли гастроли в Москве. Товстоногов меня вызвал. Разговор состоял из двух-трех фраз:
— Олег, вы, наверное, обижены… Я должен признать сегодня свою ошибку.
— Да, вы ошиблись, Георгий Александрович. (По-моему, он такого ответа не ожидал. Шеф загасил сигарету и тут же закурил новую. Терять мне было нечего…)
— Вы можете войти в спектакль и сыграть Хлестакова в Москве? Очень ответственные гастроли…
— Я бы не хотел больше к этой роли возвращаться. Буду в Москве играть «Генриха» и «Мещан».
— Понимаю вас…
И всё. У меня гора с плеч.
Биограф Товстоногова Наталья Старосельская считает, что если бы Борисов согласился сыграть Хлестакова в Москве — «…он сыграл бы по-своему, разрушив единство рисунка спектакля. <…> Но разрешить драматически сложившуюся ситуацию Товстоногов считал своим долгом — он дорожил атмосферой в театре и прибегал к дипломатии, чтобы погасить конфликт, не дав ему разгореться…».
Оставляя в стороне весьма спорный вопрос относительно разрушения единства рисунка спектакля, стоит, полагаю, заметить, что предложение Товстоногова Борисову сыграть Хлестакова на гастролях в Москве не имело отношения к стремлению Георгия Александровича «погасить конфликт».
Во-первых, никакого конфликта не было. Если, конечно, не считать таковым поход Басилашвили в кабинет к режиссеру с ультимативной, можно сказать, просьбой определиться и назначить «на Хлестакова» кого-то одного. Борисов же не конфликтовал. После двух сыгранных в очередь прогонов Олег Иванович, узнав, что на премьеру назначен не он, просто перестал ходить на репетиции (Басилашвили говорит, что Борисова перестали на них вызывать, но это не так: Борисов перестал появляться в репетиционные часы «Ревизора»; другое дело, что Товстоногова это не смущало) и с ролью — для себя — распрощался.
Во-вторых, предлагая Борисову сыграть в Москве, Товстоногов фактически признавался не в одной своей ошибке, а в двух. Первая связана с не совсем, приходится констатировать, мотивированным назначением двух честолюбивых артистов на одну из самых заметных в мире театра ролей. Тем более что в момент обещания роли Борисову Товстоногов даже намеком не обмолвился о том, что собирается обратиться и к Басилашвили — в то время, по всей вероятности, ему из его окружения еще не посоветовали свести вместе двух «Хлестаковых». Вторая ошибка — основная — запоздалое понимание того, что именно борисовский Хлестаков способен в полной мере избавиться от водевильных элементов и сбалансировать спектакль, добавив ему необходимой жизненности, убрав из него тяжесть и скуку. Вот с какой стати Товстоногов просил Борисова сыграть Хлестакова на московских гастролях? Не из-за звонка же Райкина, которого, в случае полной уверенности в Хлестакове — Басилашвили, можно было вежливо поблагодарить за совет и, по возможности, забыть об этом. Нет, Товстоногову в какой-то момент (и не только, к слову, ему в БДТ) стало ясно — после нескольких спектаклей, что Хлестакова должен играть Борисов.
Олег Басилашвили рассказывает, что по ходу репетиций его отношения с Борисовым становились все более напряженными. «Мне очень жаль, — говорит Басилашвили, — что так случилось. Олег Борисов интереснейший человек, прекрасный артист, я не хотел быть его оппонентом. И нас разлучила именно эта роль». Удивительное дело, но Басилашвили считает, что Товстоногов его, «как волнореза, пускал вперед», а за ним шел «корабль по чистой воде». Так Олег Валерианович в иносказательной форме обвинял Борисова в том, что тот использовал его, Басилашвили, наработки.
«Порядок репетиций, — говорит Басилашвили, — был таков: я репетировал первым, меня вело мое импровизационное чутье. На следующий день то же самое повторял Олег Иванович, но уже лучше. Он осваивал рисунок роли, переводил его на себя, плевелы отбрасывал, главное брал. Я смотрю на это и думаю: „Так. Я вчера потел, импровизировал. Теперь берут полуфабрикат, из него делают продукт и показывают“. Я стал волноваться, даже обижаться».
Это суждение даже в трактовке не нуждается: Басилашвили старался, «потел, импровизировал», создавал полуфабрикат, а Борисов приходил, брал от Басилашвили главное и из полуфабриката делал продукт и показывал… До какой же степени надо было не знать (или — не хотеть знать и понимать) Борисова, чтобы фактически приписать ему поступок плагиатора, не умеющего создавать свое, а пользующегося тем, что сделали до него, потея и импровизируя, и приходящего на готовенькое?! До какой же степени надо было не понимать (или — не хотеть понимать), насколько иной, по сравнению с водевилем, представлением которого занимался Басилашвили, была трактовка роли Хлестакова Борисовым?!
На одной из первых репетиций «Ревизора» Товстоногов попросил Борисова сделать следующее: «Олег, начинайте ходить по сцене так, словно вы чем-то огорчены. Вам ни до чего нет дела. Полная апатия… Незлой, голодный, никому не нужный человек. Может быть, живот болит. По лицу ничего не определить. Ходите, ходите по сцене и никого не замечайте. Так все человечество ходит — из угла в угол…» «Почему он потом, — записал Борисов в дневнике, — отказался
