— Вы сказали «я тоже не решался». На что, Эрих?
— На то, что должен был бы сделать. Если подлеца не может покарать закон — его должны карать люди. Он нарушил рыцарский кодекс, я — блюду его… стараюсь, по крайней мере.
— И вы что же — намеревались послать вызов фон Шедельбергу?
— Я думал об этом, — вздохнул тот с тоской и на миг поднял глаза, тут же отведя взгляд снова. — Но какой я ему противник… Чего бы я достиг? Только собственной смерти, ничего при том не доказав и не добившись справедливости.
— А вот это верный подход, — заметил Курт; тот покривился:
— Знаю. Но на душе все равно было мерзко… И поэтому — да, я обрадовался, когда узнал, почему те люди велели мне явиться к ним. И — да, я рассказал, что знал. То, что слышал от фон Шедельберга.
— Участвовали оба, — заметил Курт. — Почему покаран только один?
— Фон Хайне лишь наблюдал. И даже пытался возразить… — неохотно пояснил Эрих и докончил с прежней горячностью: — Но не остановил! Ничего не сделал, даже пальцем не пошевелил!
— Однако Фема это во внимание не приняла, так? — уточнил Курт, и тот сжал губы. — По их мнению, он не виновен.
— Пусть живет. Пусть дрожит. Он лишь чудом сохранил свою жизнь, и пусть теперь боится; зато он сам никогда ничего подобного не сделает, потому что знает, что и на таких, как он, есть управа.
— Вы повторяете их слова, Эрих, верно? — убежденно предположил он. — Так они сказали. Вы с этим не согласны, ведь так?
— Да, не согласен, — откликнулся тот тихо. — Я считаю — он виновен так же.
— Они оставили фон Хайне в живых, чтобы он не молчал, — наставительно выговорил Курт. — Это как раз тот случай, когда Фема не станет карать за словоохотливость; если он вздумает поведать кому-то, что случилось и как — им это лишь на руку. Это прославит их.
— Вы снова обвиняете их в холодной расчетливости? Ну, пусть и так, однако один виновник все же наказан, та семья больше не подвержена опасности с его стороны; это много больше, чем могло бы быть.
— Думаю, я вас понимаю, — кивнул он во вздохом. — И полагаю также, Эрих, что и вы меня поймете… Несколько вопросов. Как они связались с вами? Где происходило это судилище? Оставили ли они вам возможность связи на будущее?
— Будете травить их? — с затаенным негодованием бросил тот, и Курт качнул головой:
— У меня здесь другое дело. Мне не до них. Но когда вокруг действует некая сила — сила немалая, серьезная — я должен знать о ней, должен знать ее и… Быть может, мне самому придется когда-нибудь обратиться к ним же. Мне или нам.
— У Инквизиции собственная сила, тоже немалая; к чему вам они?
— Вы живете в предместье Ульма и все еще полагаете, что у Конгрегации есть власть? — уточнил Курт с улыбкой. — В таком случае, вы вернейший из всех католиков и наипреданнейший из подданных, коли уж такого мнения о нас… Вы нам льстите. Не всегда и не везде, Эрих, есть у нас власть и есть сила. И любой, с кем можно договориться о взаимопомощи, ценен.
— Я никого из них не знаю, — ответил тот не сразу, вновь медленно двинувшись вперед. — Ко мне подослали какого-то немого и глухого человека… или, быть может, он притворялся; не знаю. Я растерялся и не задумался об этом. Мне просто передали записку, и я явился в место, что было в ней указано. Ничего конкретного — подлесок, опушка, человек в маске; мне завязали глаза и долго водили, посему я не могу сказать, куда в конце концов вывели. Там и состоялся их суд.
— И что же? Они упомянули о том, как можно снестись с ними впредь?
— Нет, — откликнулся тот мгновенно, и Курт вздохнул.
— Неправда, Эрих, — с мягким укором заметил он. — Можете собою гордиться, вы истинный рыцарь: ложь — не ваш конек. Чего вы боитесь? Их мести? Они о нашем разговоре не узнают. Того, что я устрою засаду на них? Я уже говорил — сейчас они не мое дело. Что засаду устроит Конгрегация в будущем? Мы не настолько глупы — это оборвет единственную нить, через которую можно наладить отношения с этой и в самом деле влиятельной организацией. Итак, Эрих, еще раз: как связаться с ними?
— Та самая опушка, — ответил тот спустя полминуты молчания. — Там есть дерево с дуплом… Туда можно положить записку. Это все… А теперь — можете ли и вы дать мне слово, майстер инквизитор? Слово — что не попытаетесь использовать услышанное от меня, чтобы и в самом деле сделать засаду на них в том месте?
— Боитесь… — заметил он, и Эрих нервно дрогнул губами. — Понимаю. Не бойтесь. Если их тайное место будет раскрыто, обвинить в этом они могут не только вас — поверьте, не только вам Фема предоставила возможность донести, и вокруг вас наверняка еще не один и не трое, кому известно все то же дерево на опушке, то же дупло, тот же способ связи.
— Так значит, вы…
— Не значит, — возразил Курт, не дав ему договорить. — Не стану делать ничего подобного, как уже и сказал вам. Мог бы дать и слово, но… Совет на будущее, Эрих: не следует слишком доверять инквизиторскому слову. Обещаниям — иногда можно; клятвам, торжественным словам — не стоит.
— И вы говорите такое? — растерянно проронил тот, на миг остановившись. — Неужели и вы, майстер инквизитор… Неужели совсем не почитаете все то, чему служите?
— Напротив, почитаю всей душой. Служу — всей душой. Отдаю — все, вплоть до души. Если будет надо, если того потребует восстановление той самой справедливости — готов и поступиться словом, и нарушить клятву. Это будет грех, но это будет мой грех. Камень на моей совести. Разобраться со своими прегрешениями я смогу после, если будет отпущено на это довольно жизни.
— А если не будет? Вы готовы отдать собственную душу на погибель?
— Если это потребуется. Если так будет надо. Если никак иначе… Хотите, скажу ересь? — предложил он с улыбкой, и Эрих настороженно покосился на собеседника, вновь придержав шаг. — «Как скажешь брату твоему: „дай, я выну сучок из глаза твоего“, а вот, в твоем глазе бревно»; вы помните это? Никогда не думали, что, напротив, верхом христианской жертвенности является озаботиться сперва ближним своим, а уж после — собою?.. Я, конечно, не образец добродетели, — усмехнулся он, когда тот смятенно замялся, — однако же, моя работа состоит в том, чтобы извлекать сучки, а сколько бревен останется при этом во мне самом — вопрос второстепенный. И если ради того, чтобы вынуть этот самый сучок, собственные глаза придется засыпать телегой бревен — я это сделаю, потому что так надо.
— А иначе — нельзя? Не ставя спасение других и собственную душу на разные чаши весов?
— Пытаюсь, — уже серьезно ответил Курт. — Пытаюсь, как могу. Вы еще мало видели в жизни, Эрих, так поверьте мне на слово: порою невозможно влезть в болото, чтобы вытащить тонущего, и не выпачкаться при том по уши.
— Или не утонуть самому?
— Случается и такое. Такова жизнь. Такова моя служба.
— Я вам не завидую, — тихо проронил Эрих, и он невесело усмехнулся:
— Да, завидного мало. Но кто-то же должен это делать — должен, чтобы не приходилось другим.
Тот не возразил, лишь молча вздохнув и вновь уставясь себе под ноги, и Курт тоже умолк надолго, давая ему как следует переварить услышанное и размышляя над тем, что услышал сам. Вывод из прошедшего разговора был очевиден: смерть одного из приглашенных не имеет отношения к делу, не имеет связи с расследованием, и Адельхайда вместе с давшим ей указания руководством, скорее всего, правы — не имеет никакого касательства к происходящему и присутствие в ульмской епархии «человека, похожего на Каспара».
На то, чтобы пересказать Адельхайде свои выкладки, Курт сумел найти лишь минуту — за коротким обедом царила тишина, в которой каждое слово, произнесенное даже шепотом, слышалось всем, и лишь после трапезы, проходя по освещенному коридору, он сумел вкратце изложить полученную информацию. «К нему надо бы подпустить вербовщика, — подвел итог Курт, — пока парня с такими заскоками если не Фема, то тевтонцы не прибрали к рукам», и та кивнула: «Вот вы этим и займетесь — по окончании дела, раз уж он к вам так благоволит».
По завершении обеда гости разбрелись по комнатам, и пообщаться удалось лишь с кучкой так же, как и он, скучающей молодежи, устроившей вялую тренировочную потасовку на заднем дворе дома. Поклонение новопосвященного рыцарства обеспечилось после участия майстера инквизитора в их игрищах, для чего пришлось совершить над собою некоторое усилие и отказаться от самых эффективных и действенных приемов, каковые в этом окружении были бы сочтены, без сомнения, бесчестными, подлыми и низкими. Никакой отдачи, однако, кроме короткой разминки и беспредметного обсуждения тайн следовательской и рыцарской личной жизни, от проведенного во дворе часа Курт не получил.
К трапезе гости были созваны много раньше, чем вчерашним вечером, и начиналось застолье еще более пасмурно и тихо; судя по взглядам, бросаемым присутствующими друг на друга, за минувшие полдня фон Лауфенберг успел разругаться с фон Эбенхольцем, барон снова поцапался с сыном, фон Хайне равно не переносил всякого в этой зале, фогт косился на местного замкового капеллана с неодобрением, и лишь молодежь у дальней оконечности стола чуть слышно перешептывалась между собой, поглядывая на высшее общество настороженно. Владелица твердыни, кажется, не замечала ничего, и в тишине по временам слышался ее режущий слух сильный голос, повествующий о былых днях, о ценах на зерно и еврейских поползновениях на господство над добрыми христианами…
