К трапезе гости были созваны много раньше, чем вчерашним вечером, и начиналось застолье еще более пасмурно и тихо; судя по взглядам, бросаемым присутствующими друг на друга, за минувшие полдня фон Лауфенберг успел разругаться с фон Эбенхольцем, барон снова поцапался с сыном, фон Хайне равно не переносил всякого в этой зале, фогт косился на местного замкового капеллана с неодобрением, и лишь молодежь у дальней оконечности стола чуть слышно перешептывалась между собой, поглядывая на высшее общество настороженно. Владелица твердыни, кажется, не замечала ничего, и в тишине по временам слышался ее режущий слух сильный голос, повествующий о былых днях, о ценах на зерно и еврейских поползновениях на господство над добрыми христианами…
Когда от ворот послышался звук рога, Курт вздрогнул от неожиданности, вопросительно покосившись на Адельхайду; в замковых правилах и особенностях он так и не разобрался, и теперь ожидал реакции хозяев напряженно, не зная, на какое продолжение вечера надлежит рассчитывать.
— Быть может, Александер, — предположил фон Эбенхольц, и фон Хайне мрачно усмехнулся:
— Кроме двоих — все здесь. Надеюсь, это не фон Шедельберг. Это было бы неуместно.
— Граф! — с укоризненным ужасом ахнула хозяйка, и тот передернул плечами, отведя взгляд в стол:
— Прошу прощения.
Зал оживился, выкарабкавшись, наконец, из безмолвия; присутствующие вертели головами, озираясь на окна, едва лишь затемненные сумерками, на тяжелые дверные створки, и когда на пороге появилась высокая тонкая фигура в немыслимо вычурном камзоле, над столом пронеслись довольные восклицания.
— Александер! — с радостным упреком возгласил фон Лауфенберг, махнув приветственно рукой и едва не задев при этом локтем своего соседа. — Это попросту свинство; где тебя носит?
— И я рад вас видеть, Вильгельм, — широко улыбнулся тот, прошагав к столу, и уважительно склонил голову в сторону владелицы замка: — Баронесса фон Герстенмайер; мое почтение… Я вижу, меня уже и не ждали, — заметил он, не обнаружив стула поблизости от хозяйского места, и оный стул явился тотчас, принесенный неведомо кем и откуда. — Je demande pardon, задержали неотложные дела.
Голоса вокруг шумели все беззаботнее, и пока подле стола затихала короткая суета с усаживанием припозднившегося гостя, Курт разглядывал новоприбывшего пристально и придирчиво. Фон Вегерхоф сегодня был не тем, кого он видел всего два дня назад в полупустой трапезной ульмского дома. Его обыкновенная бледность стала уже не такой явственной, потускневшие за последние дни глаза оживились, а на щеках выступило даже некоторое подобие здорового румянца.
— А где-то, — чуть слышно пробормотал он Адельхайде, — придя в себя в каком-то переулке, какая-то ночная пташка еще долго думала — отчего же так болит шея.
— Одной пташкой, думаю, не обошлось, — так же тихо отозвалась та.
— Ты проворонил все самое интересное, — громко заметил фон Лауфенберг. — Снова. Принять участие хоть в одном турнире тебе претят какие-то принципы? У тебя их, кроме рыцарских, еще уйма — торгашеские, монашеские…
— Турнир? — покривился фон Вегерхоф брезгливо. — То есть, грохот, толкотня и свалка на забаву зевакам? Fi. Как вульгарно.
— Мой супруг, — высокопарно возразила хозяйка, — в молодости своей прославился мужеством и благородством в турнирах! И мне жаль видеть, что новое поколение относится к этому торжеству отваги с таким пренебрежением.
— Le Chevalier sans peur et sans reproche[152] — это весьма эпично, — согласился тот легкомысленно. — Не следует так сокрушаться о молодом наследии, баронесса — взгляните на Эриха. Я уже успел услышать о его подвигах.
— О, да, — язвительно усмехнулся фон Лауфенберг. — То, как он проехался по грязи всей физиономией — это, несомненно, величайшее из достижений. Такой мощной борозды в земле не оставлял еще никто за всю историю турниров.
— И вы удивляетесь, что я не участвовал? — сморщил нос фон Вегерхоф, не дав юному рыцарю разразиться ответной тирадой. — Грязь, кровь, испорченное платье и сотрясение мозга… Que c'est vilain[153].
— Слава, — все же вклинился Эрих оскорбленно. — Возможность вознести честь своей дамы. Приз, в конце концов. Неужели вам ничто не близко?
— Слава нужна юным, — отмахнулся тот. — Приз — неимущим. А дамы, чья честь требовала бы возвышения, у меня нет.
— И напрасно, — наставительно проговорила баронесса фон Герстенмайер. — В ваши годы, барон, пора становиться мужчиной, пора думать о семье и потомстве. Подумайте о будущем вашего рода; вы единственный фон Вегерхоф, оставшийся в живых, и что же будет, если с вами приключится несчастье?
— К примеру, если свернут шею на турнире, — согласился стриг, адресуясь к фон Лауфенбергу, и тот пренебрежительно фыркнул. — Семейная жизнь, баронесса! Господь с вами; я еще слишком мало пожил, чтобы собственными устами изречь перед алтарем «да, казните меня».
— Вам нужна серьезная женщина, — категорично возразила та, и Курт услышал, как Адельхайда рядом с ним вздохнула с усталым недовольством. — Такая, какая могла бы вас воспитать.
— Думаю, из этого возраста я уже вышел. А если я и соберусь когда-нибудь жениться — Dieu préserve[154]! — баронесса, ни в коем случае не на серьезной женщине — они всегда делают жизнь невыносимо унылой. Уж лучше легкомысленная; эти, по крайней мере, не дают расслабиться.
— Жениться, барон, надо на женщине с хорошей родословной.
— Боюсь, хорошую родословную я способен оценить лишь при покупке лошади, — улыбнулся тот, и фон Лауфенберг передернул плечами:
— А разница невелика. Те же требования: хороший круп, красивая поступь и здоровые жеребята.
— Граф, — с подчеркнутой укоризной произнесла Адельхайда, и тот склонился в ее сторону:
— Вы — не женщина, госпожа фон Рихтхофен. Вы сказка.
— Я предпочитаю жить в реальности, — заметил фон Вегерхоф. — Она не имеет обыкновения заканчиваться неправдоподобно хорошо.
— И что же дурного в хорошем завершении?
— Ничего, госпожа фон Герстенмайер, — улыбнулся тот. — Ровным счетом ничего.
Владелица нахмурилась, оторопело хлопая белесыми редкими ресницами, однако что ответить так и не нашлась, умолкнув и надолго впав в задумчивость.
— Быть может, турнирные забавы и не самое большое увлечение Александера, — вмешался Курт с усмешкой, — но на двухцветном ристалище он ни разу не пал, насколько мне известно. Помнится, господин фон Лауфенберг, вы намеревались его сокрушить. Надеюсь, сегодня мы это увидим?
— А вам так по сердцу смотреть, как меня бьют, майстер инквизитор? — покривился граф. — Вчерашнего вечера вам показалось мало?
— Сдаетесь до боя? — уточнил фон Вегерхоф удивленно. — А я рассчитывал на острую баталию.
— Сдаюсь? Я?.. Не дождешься. Как только ты будешь готов, я устрою тебе хорошую взбучку.
— А я, пожалуй, не стану позориться, — вздохнул фон Эбенхольц. — Для моих старых нервов это слишком.
— Что это с вами? — удивленно озирая помрачневших гостей, осведомился стриг, и фогт кивнул в сторону Курта:
— Спросите своего друга, барон. Вчерашним вечером он более двух часов попирал наше самоуважение; после этого садиться за игру с вами не просто самонадеянность, а безрассудство.
— Гессе? Неужто? — уточнил тот и, когда Курт развел руками, широко улыбнулся: — Моя школа.
— Рано или поздно ты сделаешь ошибку, — уверенно сказал фон Лауфенберг. — Все ошибаются когда-нибудь.
— Завтра начнут разъезжаться по домам, — шепнула Адельхайда со вздохом, и Курт непонимающе нахмурился:
— Серьезно? Откуда такие выводы?
— Гости пресытились; думаю, и вы это заметили, — пожала плечами та. — Начинают скучать, и даже появление Александера не спасет ситуацию… К тому же, завтра пятница, последний день на то, чтобы приготовиться к завершению Пасхальной октавы, а кроме того, эти празднества длятся вот уж четвертый вечер, и примитивная благопристойность требует избавить, наконец, хозяйку от своего присутствия. Ну, и, в конце концов, простая statistica. Когда эти пиршества начинают завершаться так рано, еще до темноты, это означает, что присутствующие исчерпали запасы сил и намерены возвратиться к обыденной жизни, к делам, к каждодневным необходимым заботам. Фогт уж точно уедет — у него этих забот немало; фон Лауфенберг также не может оставить имение надолго — слышали сами, майстер Гессе, в его владениях сейчас неспокойно. Фон Хайне останется, правду сказать: этот не покинет стен замка, пока его прямо не попросят…
— Иными словами, — подытожил он хмуро, — на то, чтобы разобраться в деле, нам остается этот вечер и завтрашнее утро. Я верно понял?
— Да, если наш подозреваемый не окажется среди оставшихся. Молитесь, майстер Гессе, чтобы именно это и произошло.
