Я тут на стенку лезу, позвони!
Очень содержательно, сестренка.
– Почему ты не звонишь? Почему твой дурацкий телефон опять выключен? Пожалуйста, послушай это и позвони мне!
У меня вырывается стон.
– О’кей, постараюсь подвести итог. Лучше сядь, иначе упадешь. Это не Билли!
Я сажусь.
– Я могла бы и сразу заметить, но все так быстро завертелось, было так странно и страшно. Но послушай!
Да, да, да, я слушаю, думаю я, как будто так могу повлиять на голосовое сообщение. Говори уже!
– Мы торчали в задней комнате с детективом, и отец Билли прислал этого типа, Тристана. А тот… – Эмили издает какой-то звук, который в моей голове вяжется только со словом «истерика», – знал, что Билли украла браслет. То есть якобы украла.
Боюсь, я мало что понимаю, однако запись продолжается. Вот бы Эмили еще прекратила, блин, постоянно делать эти драматические паузы!
– Но вот браслет тогда уже давно убрали, а Билли о нем не упоминала, и детектив тоже. Что может означать только одно.
Шерлок, боюсь, ты помешался. Человек же неспособен подмечать настолько мелкие детали с такой точностью. Или способен?
– Тристан, этот странный кусок психа, все инсценировал. И я как раз объясняла это папе Билли, когда ты вдруг так быстро убежал. И отец Билли…
Я готовлюсь к худшему.
– Ладно, сперва он меня высмеял, поиздевался и повел себя как сексист. В высшей степени! Но я настаивала, и тогда он пообещал «кое-что проверить». Сначала я подумала, что он просто пытается от меня отделаться, чтобы я оставила его в покое, но через час он мне позвонил и… не хочу говорить, что он был дико зол, хотя…
Эмили! Меня начинает подташнивать.
– Он был дико зол. Но не на меня. На самого себя. А теперь правда сядь, Седди, потому что дальше все будет как в психологическом триллере того режиссера, который тебе нравится, как его там? Найт Шаламалла?
Манодж Найт Шьямалан. Не так уж трудно запомнить.
– Плевать, как его зовут, ты понял. Уинстон Фолкнер взял и проверил историю звонков служебного мобильного телефона Тристана. И угадай, кому сегодня утром звонил Тристан. Незадолго до того, как мы с Билли пошли в «Harrods»? Во-первых, на номер Билли. А во-вторых? Ну?
У меня в голове пусто, если не считать странного звона. Как паническая атака, только лучше.
– Он звонил парню, который работает детективом торгового зала в «Harrods»! И Фолкнер не стал тянуть время, а сразу бросился туда и провернул свою гадкую грозную адвокатскую уловку, и что рассказал тот тип… Седрик…
Энтузиазм Эмили дает трещину, и я вдруг слышу, как она шмыгает носом, а по голосу становится понятно, что сестра плачет.
– Они уже проворачивали это раньше. В прошлом году. Тогда Тристан позаботился о том, чтобы охранник обязательно поймал Билли. Он заплатил тому мужику, чтобы тот жутко ее напугал, облапал и… сделал ей больно… только чтобы потом Тристан мог ее спасти. Прости, Седди. Но этот парень… Насколько он болен? Насколько мерзкие те люди, которые ему подыгрывали? Теперь Фолкнер собирается крепко взяться за Тристана и заявить на него в полицию. Детективов он моментально сломал, они дадут показания. Оба! Он скоро мне позвонит, а я сразу сообщу вам все, что узнаю.
Я опускаю телефон. Без понятия, сколько потребуется времени, чтобы хаос у меня в голове улегся, а я на фоне ярости, презрения и ненависти к этому… субъекту сделал выводы, которые помогут нам двигаться дальше.
Включаю следующее сообщение.
– Не знаю, ясно ли выразилась. У меня голова кругом. Но ты же понимаешь, что это означает? Билли сегодня ничего не крала. А главное, она ничего не подсовывала мне! Детектив в «Harrods» – этот подлый мелкий… – он куплен. Тристаном. Он подкинул нам браслет, поскольку Тристан явно считал, что сможет вернуть Билли с помощью своей психоаферы.
Прикинувшись спасителем и внушив ей чувство, что без него она не справится.
В этом есть смысл, и еще какой. Во мне просыпается желание тоже кое-что внушить этому подонку. Принять синильную кислоту, например.
– Седрик? Что случилось? – Билли стоит в комнате, я не услышал, как она вошла. В удобных пижамных штанах, майке и с полотенцем на волосах она смотрит на меня, как призрак. – Что-то… Скажи что-нибудь, Седрик, пожалуйста.
Я выдыхаю и качаю головой. Наверное, у меня действительно сейчас такой вид, словно я готов кого-нибудь убить.
– Ты… Ты ничего не сделала.
– Что?
Я протягиваю к ней руку, Билли, помедлив, подходит ближе, и я усаживаю ее к себе на колени и обнимаю. В первую очередь чтобы успокоиться самому и не заорать посреди ночи на весь спящий отель.
– Ты не можешь вспомнить свой рецидив, потому что не было никакого рецидива.
– Но… Ты просто выдумываешь, да? Чтобы я так не стыдилась, чтобы…
– Нет. Эмили и твой отец все выяснили. Ты абсолютно невиновна. Я могу включить тебе голосовые сообщения. Но хочу, чтобы сначала ты перевела дыхание и приготовилась. Это не ты. Правда… Она гораздо хуже.
БИЛЛИ
Я сижу, поджав ноги, на диване у окна, жую шоколадный батончик, который Седрик купил мне в автомате в коридоре, и жду, пока он отправит последние сообщения, чтобы никто больше за нас не волновался. Мне нужно извиниться перед некоторыми людьми, однако это подождет до завтра. Если попробую сделать это сейчас, скорее всего, буду просто заикаться и нести всякие глупости.
Десять минут назад я чувствовала такую усталость, что боялась заснуть на ходу, упасть и просто остаться лежать на коврике.
Сейчас же, после длинных голосовых сообщений Эмили, я уверена, что больше никогда не смогу уснуть. Никогда.
У меня в крови все кипит, такое ощущение, будто там дерутся какие-то мелкие противные зверюшки.
Меня охватывает такая невероятная благодарность за то, что я не подкидывала ничего Эмили, не потеряла рассудок и не делала того, о чем не могу вспомнить. У меня не было рецидива.
Постепенно я начинаю вновь осознавать, что вполне могу себе доверять. Хотя в то же время ощущаю в животе укол новых сомнений: как я позволила себе так слепо поддаться панике? Тристан собирался разрушить мой разум, чтобы управлять мной так, как ему захочется. Как я могла попасться на его удочку? Просто не понимаю, как он посмел так со мной поступить. Я даже не чувствую гнева или ненависти. Я в полной растерянности. И вместе с тем меня накрывает волна облегчения, потому что отец наконец-то мне верит. Он наконец-то на моей стороне. Это новое для меня чувство и такое хрупкое, что
