В это время в моду стали входить реактивные самолеты. На них в прошлом году Савицкий отлично выполнил групповой пилотаж. На фоне реактивных наш на поршневых Ил-10 был бы менее эффектен. Сталин обратил на это внимание и больше заинтересовался групповым пилотажем в составе девятки МиГ-15 из Кубинки. Наш пилотаж был отклонен, чем, конечно, был огорчен Филиппов. Ведь в случае успешного его выполнения часть заслуг выпала бы и на его долю.
В Малино он меня уже не отпустил и предложил остаться в дивизии вторым инспектором по технике пилотирования. Хоть эта должность и не была командной, я дал согласие, так как хотел скорее уйти от Корзинникова и Казакова. Теперь моей основной обязанностью являлся контроль за состоянием летной подготовки в дивизии, профилактика летных происшествий и предпосылок к ним, пpaвильность методического обучения летчиков, соблюдение последовательности выполнения упражнений курса боевой подготовки, сроков проверок техники пилотирования. Кроме того, я мог выполнять работу инструктора.
Я был обязан проверять технику пилотирования у всех летчиков дивизии, кроме комдива и его заместителей. Таким образом, я в любое время мог проверить ее и у Корзинникова с Казаковым, дать им оценку, вплоть до отстранения от полетов. Мог даже закрыть полеты в полку, если усмотрел бы в их проведении какие-то грубые нарушения, которые могли привести к летному происшествию.
На эту должность обычно подбирались летчики с большим опытом летной работы, отлично владеющие техникой пилотирования, короче, летчики-асы. Поляков же не очень соответствовал своей должности. Занимал он ее еще со времени формирования дивизии. Командными навыками не обладал, зато имел высшее военное политическое образование. Видимо, это и сыграло решающую роль при назначении. Филиппова он не устраивал как раз по уровню летной подготовки применительно к служебному положению.
Летать он как следует не умел, полетов побаивался и вызывал у летчиков усмешки, когда те видели, как он чудачил на посадке или в полетах. В одном из них Поляков заблудился и плюхнулся на весеннее пахотное поле, где оторвал подошвы у трофейных немецких унтов, в которых обычно приходил с фасоном на полеты. При возвращении с вынужденной пришел к нам в полк в грязнущих унтах с закрученными проволокой подметками.
Чтобы не смешил людей, Корзинников приказал старшине полка выдать ему обычные, не первой свежести, кирзачи. В них он и появился перед Филипповым, рассказав без утайки обо всем, что с ним произошло. Наверное, после этого случая Батя и решил усилить засидевшегося инспектора вторым, должность которого только что ввели. Не всем требованиям, предъявляемым инспектору, отвечал и я. Но из всех кандидатур на эту должность Филиппов почему-то выбрал меня. Я хорошо понимал, какого инспектора он хотел бы иметь в дивизии. Поэтому, вступая в должность, поставил себе цель оправдать его надежды.
Когда я появился в полку, там уже все знали о моем назначении на новую должность. Летчики жали руки, поздравляли. Некоторые говорили, что давно ждали этого. Отношение ко мне Корзинникова и Казакова сразу изменилось. Как-то я зашел в помещение эскадрильи во время предварительной подготовки к полетам. Казаков сразу отрапортовал мне, а по окончании занятия спросил: «Какие будут замечания по предварительной подготовке?» В положении проверяющего я оказался впервые, но к этому был подготовлен и вел себя должным образом. Во время словесного обмена с Казаковым летчики не спускали с нас глаз. Им, конечно, было интересно наблюдать за нашим разговором. В класс я тогда зашел не покрасоваться в новой должности, а случайно. Мне надо было взять свою летную книжку, хранившуюся в эскадрилье. Я хотел сделать это потихоньку, но не получилось.
В начале сентября на транспортном самолете Ли-2 командир звена связи управления дивизии Вася Чернобрысов (в шутку называемый «комдивом» или Вася на «Дугласе») перевез меня с семьей и всеми вещами, среди которых был старенький мотоцикл БМВ Р-35, в Подольск, где волею судеб я остался жить навсегда. Во время полета я сидел на правом сиденье пилотской кабины, а мамаша с дочкой стояли за нашими спинами. Им было интересно посмотреть землю, как она выглядит с высоты птичьего полета. Дочке было тогда около двух лет, но она помнит этот момент до сего времени. Комнату нам выделили в поселке Дубровицы в двух километрах от аэродрома и в стольких же от города.
Место было живописное, но квартира оказалась не совсем удачной. Ранее здесь находилась бухгалтерия авиационно-технического батальона, и она не очень годилась для проживания. Квартира располагалась на первом этаже трехэтажного дома с очень плохим отоплением и к тому же была угловой. Кухня, вода и туалет отсутствовали. Для утепления, как и в годы войны, пришлось пользоваться небольшой буржуйкой, дрова для которой пришлось добывать на улице. Прожили мы в ней ровно полтора года, постепенно попривыкли, обжились.
Леонид Семенович Поляков, подполковник, был лет на десять старше меня. Был очень говорлив, что сразу выдавало бывшего политработника. Всегда он все знал, всегда умел поговорить с людьми. При этом говорил больше сам, нежели слушал других. Терпеть не мог критики в свой адрес, зато любил покритиковать других, а иногда и принародно поругать. Умение говорить и смазливая внешность привлекали к нему женщин. Обладая такими данными, он считал себя покорителем дамских сердец, чем нередко бравировал перед сослуживцами.
На войне он себя не очень показал. За время пребывания на фронте был награжден только орденом Красной Звезды, хотя воевал с 1942 года. Для летчика-штурмовика это очень мало. Меня он встретил хорошо. При первой же встрече сказал: «Ты знаешь, я летун хреновый и летаю мало, давай распределим обязанности: я буду заниматься бумагами, а ты больше полетами. Думаю, что ты не будешь против. А потом со временем поднатаскаешься в работе с бумагами». Его предложение мне понравилось. Оно было логичным.
Однако вскоре получилось так, что и то и другое пришлось делать мне. Он быстро приспособился и старался увильнуть от работы. Каждый раз, своевременно приходя на службу, делал вид, что что-то делает. На самом же деле создавал только видимость. Ни одного дня не проходило, чтобы я не видел его в каком-нибудь кабинете играющим в шахматы или травившим с кем-нибудь байки. Поняв это, я перестал обращать на него внимание и стал выполнять свои обязанности так, чтобы не было стыдно перед Филипповым и остальными работниками штаба дивизии. Пользуясь служебным положением, я стал летать столько, сколько хотел.
Во второй половине августа произошла катастрофа транспортного самолета типа «Дуглас» в районе Читы. На нем в Москву летела китайская делегация. Самолет задел за сопку, и все пассажиры погибли. Сталина это привело в бешенство. Под горячую руку был снят с должности Главком ВВС Главный маршал авиации Вершинин. Сместили и начальника Главного штаба ВВС. Вместо снятых были назначены Жигарев и Руденко. Новое руководство решило провести профилактические мероприятия в масштабе всех ВВС. Начали оно с того, что стали проводить разборы по ВВС военных округов своих летных происшествий и предпосылок к ним.
На совещании ВВС Московского округа, проводившемся с руководящим составом соединений и частей, присутствовал и я. Проходило оно в штабе ВВС МВО в довоенном здании аэровокзала. Нам было известно, что совещание будет проводить сам В. Сталин. Из окна большого зала на втором этаже, где оно должно было проходить, мы увидели, как к центральному входу подъехало несколько высококлассных импортных легковых машин. На них приехали Главком, командующий ВВС и сопровождающие их лица. Пронеслась команда: занять места в креслах. Из коридорных дверей показался Сталин, за ним Жигарев, Руденко и еще несколько генералов, которых я не знал.
Начальник штаба ВВС МВО генерал Простосердов, к нашему удивлению, стал рапортовать не Главкому, как это положено, а Сталину, что вызвало в зале небольшой шумок. Совещание Сталин начал без обычного в подобных случаях разрешения вышестоящего начальника начать работу, на что все присутствующие в зале так же обратили внимание. Видимо, такого элементарного, не писаного, но обычно соблюдаемого воспитанными культурными людьми порядка он просто не знал. Вместо этого он запросто, по-мужски, как будто среди друзей, стал вести беседу с людьми.
В выступлении командующий часто упоминал имя отца, называя его «товарищ Сталин». Все выступавшие говорили примерно одно и то же, не делая никаких конкретных предложений. Слушать их было уже неинтересно. Кое-кто начал подремывать. Некоторое оживление внес его заместитель генерал Редькин. Он в красках рассказал, как несколько дней назад поломал на взлете Як-11 под боком у командующего. Произошло это здесь, на центральном аэродроме. «Самолет только подпрыгнул, а я подумал, что он уже оторвался, и тут же убрал шасси. Машина просела, зацепилась винтом за бетонку и легла на фюзеляж. Поломка произошла по моей вине. Я проявил недисциплинированность. Ведь хорошо знал, на какой высоте надо убирать шасси, а тут поторопился. Иной раз и летчики ломают машины. С этим надо кончать», – самокритично распинался Редькин. Его монолог вызвал улыбки в зале, в том числе и у сидевших в президиуме генералов. Для разрядки Сталин приказал показать нам кинофильм, в котором был снят пилотаж на реактивных машинах во время воздушного праздника в Тушине.
