Мария Самбрано. Между зрением и слухом. Из книги “Философия и образование: рукописи”. Перевод и вступление Бориса Дубина. — “Иностранная литература”, 2011, № 12.
Настоящее эссе этой великой испанки датировано 1964 годом. Ниже — финал.
“Слышимое трогает душу сильнее видимого. Крик жертвы потрясает еще острее, чем ее вид. Слово может сказать больше, чем присутствие человека въяве, если речь идет о том, чтобы ему поверить, поверить в него. Слышимому веришь больше, чем видимому. Это не имеет отношения к традиционной формуле веры, гласящей, что верить — значит верить в невидимое. Однако и сама эта традиция опирается на услышанное и сохраненное слово. Между видимым и видящим всегда есть промежуток. Промежуток не просто физический — он существует и для слуха, — а душевный, это область действий того, кто видит. Физически подступая к предмету, чтобы лучше его рассмотреть, видящий в то же время отдаляется от него, чтобы выделить ему пространство, дать место. <...> Слышимое, наоборот, входит прямо в душу, в самую глубину. Когда что-то рождает в нас двигательную реакцию, движение — если речь о видимом — заставляет приблизиться, неважно, касаемся мы его на самом деле или нет. Если же речь о слышимом, то мы тоже к нему приближаемся, но не затем, чтобы коснуться. Смысл движения здесь в том, чтобы явиться или предстать перед скрытым, — это оно оповещает слух о том, что нам предстоит увидеть. Входящее через слух зовет присоединиться — вот почему Одиссей запечатывает себе уши воском, чтобы не слышать песни сирен. Голос — носитель судьбы”.
Михаил Толстоухов. Рука злого гения. — “Вышгород”, Таллинн, 2011, № 5.
Это поразительное свидетельство работы Псковской православной миссии в 1941 году было написано весной 1954-го русским священником, окончившим свои дни в США. Дата его смерти неизвестна. Настоящие избранные страницы его воспоминаний связаны с Пушкиногорьем и Эстонией. Страшное чтение.
Людмила Фостер. Сборник материалов о государственном терроре в СССР. — “Посев”, 2011, № 11 (1610).
Это рецензия на книгу “Государственный террор в Советском Союзе, 1917 — 1984”, составленную Е. Л. Магеровским и выпущенную в прошлом году в Нью-Йорке Русской академической группой в США. Тираж — 1000 экземпляров. В 610-страничный том вошли научные статьи по самым разным, в том числе весьма неожиданным, темам, воспоминания бывших заключенных, анализ структур правительственных органов и прочие материалы. Среди авторов статей есть и безымянные исследователи. Составитель не успел закончить свой многолетний труд, он умер в Нью-Джерси в 2009 году. Книгу можно приобрести пока только в США, в Толстовском фонде.
Олег Чухонцев. О Слуцком. — “Знамя”, 2012, № 1.
Из второго post scriptum’а:
“К тому же не только великими крепится дух. Дельвиг, и Вагинов, и Катенин, да та же мало кому известная идиллик Татьяна Ефименко, — имена могут быть разные, — они остались не только в истории литературы, но живут и в нашем (моем) сознании — кто стихами, кто интонацией, кто легендой. Напиться ведь можно и из ручья или небольшой речки, там и вода чище, и даже ловчей, чем из великой или взятой в гранит. „Поэт-монументалист” Слуцкий, по замечанию Николая Силиса, „и знакомства поддерживал с поэтами-монументалистами. Леонид Мартынов, Эдуардас Межелайтис — эти и многие другие для него были отмечены печатью вечности”. Суждение забавное, а дальше — взгляд профессионала: „Он и стихи свои читал монументально, размеренно ударяя по каждому слову так, будто забивал сваи деревянной ‘бабой‘”. И все-таки, извиняюсь за банальность, выражать время можно по-разному, да это и не главная забота поэта. Смею думать, даже гражданского. Не потеряться бы за монументами! Слава Богу, Слуцкому достало интуиции и ума, иначе говоря, таланта не только для злобы дня, но и для прорыва — сквозь злобу дня — в экзистенциальное. Туда, где и обитает настоящая лирика. В этой области он сделал приблизительно то же, что Шаламов в лагерной прозе. А то, что он скверно прочитан, не его вина”.
Составитель Павел Крючков
