– Подожди, – помолчав, сказала Ливия, – придет время, мы что-нибудь придумаем.
– В каком-то смысле я больше спокойна за Элия, – промолвила Тарсия, глядя на сидящего рядом мальчика. Он был наказан за то, что подрался с сыном одной из рабынь Ливии.
С яркими, как летнее небо, озорными глазами, светлыми вихрами и обиженно оттопыренной нижней губой, он казался таким смешным оттого, что постоянно подпрыгивал и дергался в разные стороны, готовый сорваться с места.
– Да, этот не пропадет! – улыбнулась Ливия, потом спросила: – От Элиара есть вести?
– Пока нет. Мы так редко видимся, что, боюсь, он совсем меня забудет.
– Полагаешь, у него есть другая женщина? – осторожно спросила Ливия.
Гречанка усмехнулась:
– Скорее, другие. Как ты думаешь, госпожа, если мы видимся раз в несколько месяцев? А за армией следует толпа таких женщин, как… как настоящая мать Элия!
– И как ты к этому относишься? Тарсия пожала плечами.
– Что я могу поделать! – И прибавила, показав на сидящего рядом мальчика: – Лишь бы он больше не приносил мне вот таких сорванцов!
Женщины невольно засмеялись.
– Я беременна, – вдруг сказала Ливия.
Тарсия внимательно посмотрела на свою госпожу: лицо Ливий в ореоле тщательно уложенных локонов выглядело осунувшимся и бледным, но в широко распахнутых глазах застыло выражение неожиданной страстной силы.
– Луций очень хочет сына.
– Значит… все хорошо?
– Но я жду ребенка не от него. Во всяком случае, мне так кажется.
Тарсия замерла. Потом, встрепенувшись, подтолкнула Элия: «Иди, играй!» Мальчишка вскочил с места и мгновенно унесся прочь – листья вихрем взметались по дорожке из-под его быстрых ног.
– Я не сказала бы тебе об этом, – медленно проговорила Ливия, глядя на носки своих башмаков, – если б ты не была свидетельницей всех моих метаний. Я встретилась с ним на пути к Акрополю; мы отправились на берег моря – там все и произошло. – Она помолчала. – Знаешь, Тарсия, он изменился. Раньше, когда я говорила с ним, мне иногда казалось, будто я вхожу в комнату, дверь которой закрыта для всех. А на этот раз…
– Он не впустил тебя туда? – выдержав паузу, спросила Тарсия.
– Впустил, – чтобы показать, что там все стало другим. Он всегда глядел куда-то вдаль, словно рассматривал что-то, доступное ему одному. Теперь он притворялся, что смотрит только на меня, но все равно меня он… не видел. Но и чего-то другого – тоже. Он пытается жить настоящим, обыденностью. Получится ли у него, не знаю. Прежде не получалось.
Тарсия сидела, не шелохнувшись. В воздухе медленно, словно на тоненьких ниточках, кружились осенние листья. Ливия усмехнулась:
– Я говорю загадками, да? Отвечу проще. Тогда я была так ошеломлена нашей встречей, что просто не могла думать о том, какие слова он произносит. А теперь вспоминаю и… не могу его понять. Он преподает в риторской школе – этим всегда занимались вольноотпущенники, но никак не римские патриции! При этом утверждает, что доволен, почти счастлив. И еще он женился – на рабыне-гречанке.
– На рабыне?!
– Да, она была его рабыней, он дал ей свободу. Она наверняка молода и красива, но в остальном… Кем она может быть для него? Служанкой, да еще женщиной для постели. Да он и говорил о ней, как о рабыне. В общем, несмотря на слова любви, которые он произнес не раз и не два, его сердце было спрятано за всеми мыслимыми и немыслимыми оболочками, – что там сейчас скрывается, я так и не сумела понять. Он стал совсем иным или лгал, мне… да и себе тоже.
– Что ты намерена делать, госпожа?
Глаза Ливий потемнели, а губы слегка искривились. Она небрежно бросила в пустоту и серость дня:
– Мне надоело притворяться. Луций не подозревает о моей встрече с Гаем Эмилием, не знает даже о том, что Гай жив. А мне так и хочется швырнуть правду ему в лицо!
Тарсия мягко прикоснулась к холодной руке Ливий своей мягкой и теплой ладонью:
– Нет! Подумай о ребенке! Мужчины не прощают таких вещей! Он не примет малыша, и тебе придется уйти из дома. А Асконию оставит у себя и запретит тебе видеться с нею.
– Да, ты права! – в голосе Ливий зазвучали жесткие нотки. – Он ничего не узнает. Луций отнял у Гая все, потому будет вполне справедливо, если сын Гая в конце концов получит то, чем мы владеем!
– Но может родиться девочка.
– Тогда за третьим ребенком я тоже съезжу в Грецию.
– Мне кажется, ты хочешь отомстить им обоим, госпожа, – тихо сказала Тарсия после длинной паузы. – Только зачем? И за что? Муж хорошо относится к тебе, а Гай Эмилий… да, он женился, – по-видимому, не вынес одиночества и отчаяния, – но я уверена, что он по-прежнему любит тебя, тебя одну. Чтобы соединиться с ним, ты будешь вынуждена пожертвовать слишком многим, ты это понимаешь, а потому оставь все, как есть, не пытайся изменить жизнь: она никогда не бывает полной, чего-то всегда не хватает, и с этим приходится мириться. Так уж устроен мир. Разве я не права?
Ливия ничего не ответила. Вскоре Тарсия собралась уходить. Луций недолюбливал гречанку, и, зная об этом, она старалась приходить в те часы, когда его не было дома.
Позвав мальчиков, она отправилась в свой безымянный переулок. Карион шел рядом, а Элий вприпрыжку бежал впереди, его то и дело приходилось одергивать и окликать. В первый год жизни он часто болел и казался слабеньким, но потом так выправился, что Тарсия только диву давалась.
Сейчас она размышляла не о Ливий и не о том, как выучить Кариона, а совсем о другом: о том, что до вечера нужно сходить за водой, починить одежду мальчиков, о том, где подешевле купить хлеба и овощей, как засолить на зиму маслин и заготовить побольше чурок для жаровни. Ее жизнь была густо оплетена сетью мелких хлопот, не дающих ни думать, ни отдыхать. В том сосредоточился особый смысл, было зерно ее существования, она это понимала, а потому не помышляла роптать. Она жила радостью, когда глядела на подрастающих сыновей, и надеждой, когда ждала Элиара.
Уложив детей спать, Тарсия села чинить одежду. В это время в дверь негромко постучали. Молодая женщина привстала:
– Кто?
– Это я.
Что-то разом отпустило ее внутри, и она быстро протянула руку к запиравшему дверь крюку.
Уже стемнело; по стенам растекалось дрожащее красноватое свечение пламени, пылавшего в маленькой жаровне, оно отражалось в глазах и обводило лица тончайшей каймой.
– Надолго? – сразу спросила Тарсия.
– Завтра утром поеду обратно. Пока мне не положен отпуск, но я заплатил декуриону. И он взял с меня слово, что я не задержусь.
…В этом неярком свете лицо и плечи Тарсии казались янтарными, а волосы стелились по подушке сотнями и сотнями перепутанных золотых нитей. Они с Элиаром лежали в постели и молчали. Это было не тревожное, а умиротворенное, сближающее молчание: Тарсии казалось, что в такие мгновения она всем телом ощущает неспешное течение жизни, без слов отдается на его милость и волю.