Юрий Каграманов. Стоит мир до рати? — “Посев”, 2009, № 1 <http://www.posev.de> .
Сравнительный анализ косовской и грузино-абхазской истории. О нынешних европейских самообманах.
Вероника Капустина. Щекотка. Рассказ. — “Знамя”, 2009, № 3.
В “Знамени” В. К. печатается впервые, у нас публиковались и стихи, и проза ее. Рассказу предшествует вступление Самуила Лурье (собственно и рубрика-позиция этого номера журнала так и называется “Карт-бланш Самуила Лурье”). Приведу это яркое вступление целиком. По-моему, о самом С. Л. оно говорит не меньше, чем о Веронике Капустиной.
“Прочитал — практически ничего не разобрал, только почувствовал сильное волнение. Просто от того, что так здорово написано, абсолютно ни единого лишнего не то что слова, а знака. Такой плотный текст, а точней сказать — такой твердый. Точно камень.
И носишь его в уме, как непонятную тяжесть.
Вот сейчас перечитал и поразился: какой прозрачный. Причем во всех ракурсах. Или в измерениях — не знаю, как сказать. На уровнях, пусть. Прозрачен текст, прозрачна (притом до самого конца оставаясь таинственной!) ситуация, прозрачны персонажи — не изображенные, между прочим, никак. Словно включен прибор какого-то инфразрения, и сквозь тела — да, не изображенные, но почему-то все равно источающие жар и запах, — так вот, сквозь тела, говорю, отчетливо просвечивают воспаляющие их т. н. мысли — т. е. на самом деле желания. Пытающиеся завернуться в речь, но она спадает.
Не только про жуткое предчувствие — хотя описан самый настоящий — убогий тоже по-настоящему — пир во время чумы.
Не только про тело как мучительный инструмент. Не про то, что, например, кожа страдает — от пошлости, например, — совершенно как т. н. душа (смотря у кого, конечно, — вы правы). Даже не про то, как унизительна бывает причиняемая человеком человеку боль. И в каком зловещем родстве состоят страх, стыд и смех.
А прежде всего и главным образом про такой вот странный, опасный, невыносимый способ видеть происходящее до глубины его реального смысла — вот про что эта вещь. Это очень короткий рассказ.
Отчасти жаль, что Вероника Капустина пишет по-русски. Есть страны, где проза такого класса ценится исключительно высоко”.
Максим Лаврентьев. Литература вырождения. — “Литературная учеба”, 2009, книга первая (январь-февраль).
“Требование толерантности принимает порой не только глупую, но и агрессивную форму. Так, одна моя добрая знакомая, недавно вернувшаяся в Россию из Италии, рассказала следующий любопытный эпизод. Долго живя в иноязычной среде, она пробовала писать стихи на итальянском. Естественно, с соблюдением всех необходимых, по ее мнению, технических правил. Свои поэтические опыты она решила продемонстрировать местным любителям литературы, периодически собирающимся в специализированном клубе (надо заметить, что большинство из них — люди весьма пожилые, ибо на Западе поэзией интересуются в основном пенсионеры). Каково же было удивление моей знакомой, когда вместо одобрения она услышала упрек: так — в рифму, соблюдая размер, — писать теперь нельзя, ведь это может оскорбить и унизить тех, кто так писать не умеет”.
Польско-русская война. Беседа Томаша Дятловицкого с профессором Янушем Тазбиром. — “Новая Польша”, Варшава, 2008, № 12.
Редкое и по выбору участников беседы, и по охвату тем интервью.
“— Кто первым начал не любить вторых — мы русских или они нас?
— Одновременно <…>”
Борис Пушкарев. Несостоявшаяся Россия. — “Посев”, 2008, № 12.
Рецензия на книгу Ивана Грибкова и Бронислава Каминского “Хозяин брянских лесов” (“Московский писатель”, 2008) — о т. н. “Локотской республике” — попытке самоуправления под немцами. Поразительные факты и цифры.
Дина Сабитова. Карлсон как пройденный этап. — “Что читать”, 2009, № 1.
Отличная статья о том, какие именно книги следует читать вслух младшим дошкольникам. Оказывается, многие мамы, стесняясь “малышовости”, отнимают у них именно то, что им нужно, и “перескакивают” сразу через пять ступенек, то есть через пять лет, перекармливают более “взрослой” литературой.
Тут же и представление составленной М. Ясновым детской стихотворной антологии “Я иду в школу” (СПб., 2009) с элегантной цитатой из стихов Н. Хрущевой:
Словно облака клочок —
Одуванчик,
Увидал его жучок:
“О! Диванчик!”
Александр Ткаченко. Ошибка Сальери, или О том, как рождается зависть и как с ней бороться. — “Фома”, 2009, № 3.
“Завидовать можно лишь тем, кого не любишь, к кому испытываешь пусть легкую, но все же неприязнь. А там, где есть любовь или хотя бы стремление к ней, зависти уже нет места”. На сайте “Фомы” этой статьи одного из лучших авторов журнала почему-то нет, а жаль.
Елена Фанайлова. [Говорят лауреаты “Знамени”.] — “Знамя”, 2009, № 3.
Наградили Е. Ф., в частности, за нашумевший “Балтийский дневник”.
“Я полагаю, что опыт Некрасова, как и опыт Маяковского с его открытым социальным и политическим языком (но вне идеологической ангажированности), становится актуальным для России двухтысячных с ее необуржуазным и одновременно посттоталитарным опытом. Этот опыт слишком серьезен, чтобы им пренебречь, сделать вид, что мы до сих пор существуем либо в мире либеральных и хаотических надежд девяностых, не оправдавших себя на нашей родине, либо в неоглобальном мире, либо в мире классической Европы, которой, как нам ни грустно, больше не существует, либо в универсальном азиатском мире, который тоже есть русская интеллектуальная утопия. Русским хорошо бы разобраться и со своими травмами последнего двадцатилетия, и со своим трагическим прошлым по крайней мере последнего столетия, и со своим антигуманным антирелигиозным постреволюционным опытом (нынешнее неоправославие мало что меняет в этой картине, скорее, ее путает)”.
Не правда ли, чем-то похоже на Генри Киссинджера? Вот только чем бы еще помочь этим русским , прямо не знаю, стихов-то я не пишу, за демократию не борюсь, все больше по дому.
“Для этой рефлексии можно и должно, как мне кажется, пользоваться очень простым и доступным языком, чем проще, тем лучше, примерно еще как зонги Бертольта Брехта <...> Фашизация европейского мира с начала двухтысячных не является секретом для европейских интеллектуалов и богемы. Фашизация русского мира до сих пор табу в широких русских артистических кругах. И это, полагаю, одна из причин того, почему поэтический цикл под названием „Балтийский дневник”, довольно простым языком рассказывающий о реальной встрече автора в аэропорту и в самолете с русскими фашистами (аналогичный случай по прочтении цикла рассказывала мне уважаемый автор старшего поколения, кинодраматург Наталья Рязанцева), а затем — с семьей маленького русского мента, употребляющего вполне фашистские методы в своей ежедневной работе, стал причиной истерических реакций в отношении автора и опубликовавшего его журнала „Знамя” в русском Интернете. У нас нет фашизма в его ежедневных бытовых проявлениях, как не было секса в Советском Союзе. Оставим в стороне нервические общественные реакции, русские фашисты реагируют на любое упоминание слова на букву Ф в Сети. Реакции литературного истеблишмента, литконсенсуса, не менее нервические, состоят, на мой взгляд, в неготовности признать новую реальность, которая не имеет отношения к удобной, сложившейся в уникальном постсоветском и постевропейском пространстве России модели литературы. Для меня лично возникает вопрос, который восходит к проблематике, волновавшей Дмитрия Александровича Пригова: поэт — лирическая трепетная лира, воспевающая аутические переживания персонажа (я бы сказала еще жестче: богемное ничтожество), или современный интеллектуал, конкурирующий с серьезными медиа и способный сформулировать и серьезные задачи человека в его индивидуальном переживании мира, и проблемы общества? Нравится нам это или нет, проблематика второй половины девятнадцатого века опять оказывается актуальной.
Текст „Балтийского дневника” не возникал из интеллектуальных соображений. Он физиологически, почти биологически начинается со слов, а вернее, зафиксированных ими ощущений: „Я ем водоросли, пью водоросли, за волосы пру недоросля”. Эту точку из всех известных мне читателей текста смогла обнаружить только вдова писателя Александра Гольдштейна Ирина, которая сейчас, после Сашиной смерти, начала писать выдающуюся экзистенциальную прозу, человеческая цена которой — утрата близкого человека. Из этой же точки безвозвратной утраты начинается корпус „Балтийского дневника”, обрастающий подробностями, которые человек вне личной трагедии вряд ли смог бы разглядеть и, не будучи профессиональным литератором, вряд ли смог бы их описать”.
