достанет, и потому шел куда глаза глядят, зашел в канцелярию, оттуда телеграфируют: «Сейчас разорвался снаряд и убил 8 чел.». Перепугав и переполошив всех с ½ часа, обстрел прекратился, наделав раненых и убитых около 15 чел. Самое скверное впечатление – это суматоха, беготня, трусость, не только солдат, но и офицеров. Но Слава Богу! Первое боевое крещение обошлось благополучно и я остался цел, хотя в 2-х саженях от меня нашел неразорвавшийся снаряд. Как видно, наши войска наступают, канонада поднялась невероятная. Говорят, 40-й корпус прорвал линию окопа противника. Около 12 часов дня нам подали подводу, и мы уехали из дивизии, получив предписание в учебный батальон – в тыл за 25 верст. По правде сказать, вздохнули посвободнее…
Н. Караушев, 17 июля
На нашем фронте теперь возобновились сильные бои, ждем мира, а его наверное не будет до тех пор, пока нас всех выбьют, немцы сдаются в плен лишь тогда, когда ему наставишь штык в грудь, и то он стреляет. Как надоело здесь слушать адский гул тяжелых орудий. Сколь перенесли горя и нужды. Сколько пролито крови нашей за толстые карманы богачей.
Н. В. Брешко-Брешковская, 19 июля
Два года войны. Вот третий наступил. Когда же конец? Что будет с нами, когда война кончится? Я даже слышать об этом не могу, плакать готова. Такое счастье! Неужели же не дождемся мы этого? Апокалипсическое время. Сказано в газете, верно так, но меня это больно не пугает. Все в воле Божьей. Так жаль, что не удалось сегодня пойти в церковь, помолиться такой великий день. А два года тому назад я задыхалась от волнения и восторга, читала об объявлении войны, глупая. Я спокойна и почти весела и жду чего-то великого.
Б. В. Никольский, 20 июля
По газетным намекам ясно, что Брусилов готовит решающий удар. Хорошо бы. Гвардия-то у него, судя по траурным объявлениям.
С. И. Вавилов, 20 июля
Утром и с 5 до 8 вечера носимся, как загнанные зайцы, под аэропланами. Положение глупое, противное и трусливое. По-видимому, в каждой халупе по шпиону с телефоном. Мечутся генералы: дивизионный и бригадный, расходясь на дистанцию в расчете, если убьют одного – останется другой, мечемся и мы.
Ну а остальное по-прежнему. Стодол, пыльная солома, станция, большая стрельба и ничтожные продвижения.
В 30-м корпусе за один день вчерашнего безрезультатного боя 3000 убитых и раненых.
Е. М. Шуберская, 20 июля
Солдатский лагерь Heuberg. <…> Лагерь разделен на блоки, причем французы совсем отделены от русских, и запрещено сообщаться. Лагерь очень растянут; склады пищевых продуктов очень далеко от кухонь, провизию приходится возить очень далеко, а так как в лагере нет ни лошади, ни автомобиля, то телеги везут сами пленные, что, конечно, тяжело, – тем более, что приходится идти в гору; почта тоже стоит далеко в стороне, вообще весь лагерь как-то очень разбросан.
Помещения, то есть бараки, баня, кухни, устроены хорошо; лазарет тоже хороший – чистый и светлый; больных было мало, человек 50 русских и французов вместе. Есть барак-церковь, два алтаря, православный и католический; священник приезжает, но не часто. Библиотека очень скудная, потребность в чтении большая, и книг очень просят, в особенности учебников и исторических. <…>
При мне много сидело под арестом, почти исключительно за побеги; устроены, кроме камер, прямо бараки с закрытыми окнами, где помещается сразу по 100 человек; бараки небольшие, воздух очень тяжелый, темнота полная, люди там сидят от 2 до 5 недель. Кроме того есть так называемые штрафные бараки; там у людей нет тюфяков, спят просто на полу, но не заперты.
В. А. Теляковский, 22 июля
Настроение в Москве неважное. Дороговизна все делает дальнейшие шаги. Последние перемены в министерствах, назначение Штюрмера, уход Сазонова и Наумова, назначение А. Бобринского производят удручающее впечатление. Неважные сведения получаются из провинции, глухое недовольство при наружном спокойствии – дурной знак. Казанский видел Похвиснева, директора почт и телеграфов, вернувшегося из Саратовской губернии, – говорил, что настроение в провинции плохое.
Л. А. Тихомиров, 23 июля
На фронте – противно читать, какое-то полное бездействие. На Стоходе даже успехи немцев. Ни Куропаткин, ни Эверт ничего не делают, не поддерживают Брусилова. Кажется, общего командования западным фронтом нет. Но почему, когда при Государе находится и Алексеев, и – кажется – Иванов? Могло бы быть согласование действий и особенно нужно теперь, когда у неприятеля Гинденбург получил командование всем фронтом от Риги до Румынии.
Чернышев, 24 июля
Про военные события ничего не слышно, должно быть взять Ковель не такая простая история, и очевидно немцы придают этому большое значение, неужели придется зимовать еще, как это тяжело. На нашем фронте какое-то затишье быть может перед бурей, по всем признакам у нас ничего и не будет, едва ли на нашем фронте найдутся даровитые головы, которые бы справились с серьезностию операцией, которая связана с таким важным пунктом как Барановичами, и немцы его дешево не отдадут. Вечером получил из штаба дивизии бумагу такого содержания, что немцы предполагают совершить газовую атаку, если только это действительно правда, то нам удовольствие будет ниже среднего. Отдал приказание чтобы маски были для людей и нашили из мешков торб, которые бы служили для лошадей тоже масками, но едва ли это лошадей убережет. Для людей маски тоже довольно примитивного устройства и я тоже сомневаюсь, чтобы они могли оказать какую-либо пользу.
Т. Кирьянов, 24 июля
Два года мировой войны, чуть не ежемесячные мобилизации, ежеминутный убой и калечение людей. Нужно еще удивляться, как еще люди живут и не пухнут с голода, а по всей вероятности, скоро настанет и этот бич людей, а будущее родины – ведь это сплошной ужас, если к новому году имели 17 миллиардов долга и уж должны были уплатить к новому году более ½ миллиарда, что же будет, если война еще затянется на год?
Это, брат, пахнет тем, что и наши дети будут рабами кабалы. Рассчитывать на какую бы то ни было компенсацию со стороны противника, при столь колоссальных расходах, не приходится, так как ни одно государство не в состоянии уплатить.
Вы наверное удивляться будете моим взглядам на будущее при столь окружающих меня обстоятельствах, – что же, друг думать о том, что вот-вот меня убьют, ужасно надоело, с каждым часом все больше апатии к жизни
