Иными словами, Белла и Борис в один день побывали в среде американской культурной элиты Лос-Анджелеса, не имевшей отношения ни к России, ни к Советскому Союзу, и, как в кино, стали свидетелями ограбления. Потом они общались лишь со славистами и русскими эмигрантами, в том числе из первой волны. На вечеринке у Ворта я познакомила Беллу с Еленой Шаховской: образ этих женщин, разговаривающих на диване, я до сих пор вижу как фотографию, оставшуюся в моем воображаемом альбоме. Если заглянуть глубже, очень возможно, этот «снимок» отражает мое желание стереть барьер между старой эмиграцией и русскими из Советского Союза. В случае Беллы это было просто – она действительно ни внешне, ни манерой говорить не походила на советскую женщину. С Аленушкой Шаховской и ее дочерью мы прибыли в Америку на бывшем военном пароходе, а затем жили рядом в Монтерее, где моя мать и муж Аленушки преподавали русский язык в военной школе.
Белла Ахмадулина в новом белом пиджаке (1977)
Борис и Белла, проводившие много времени у меня в Санта-Монике, познакомились и с моими родителями. И тем и другим было интересно присмотреться к «заграничным» русским. Помнится, перед большим выступлением Беллы в UCLA мы поехали покупать ей белый пиджак (мы его видим на фотографии) и черные брюки, которые мама потом подшивала, а как-то вечером пригласили гостей на ужин, закончившийся танцами, – мать любила вспоминать, что папе понравилось танцевать с Беллой. Впоследствии Ахмадулина передавала им через меня свои книги стихов с трогательными дарственными надписями, а когда мы с отцом на его восьмидесятилетие ездили в Торжок и навещали заодно Москву, Белла и Борис были нашими проводниками вместо Аксенова, который к тому времени эмигрировал.
* * *
Летом того же 1977 года мы с отцом и моей подругой Джуди Карфиол поехали в Союз. Джуди – внучка Ливая Страуса, запатентовавшего знаменитые джинсы Levi's, то есть – дословно – «Левины» (принадлежащие Леви); Белла, Борис и Вася, познакомившиеся с ней еще в Лос-Анджелесе, это знали, а другим русским я обязательно рассказывала. В Эл-Эй Вася сказал, что придумал рекламу Levi's для будущей России: «Слева лев и справа страус, а все вместе – Леви-Страус».
Тогда же Бернардо Бертолуччи привез на Московский кинофестиваль свой новый фильм «1900», очень не понравившийся Белле из-за «левизны». Мессерер устроил у себя в мастерской прием для московской артистической богемы, на котором оказался и Бертолуччи со своей итальянской переводчицей. На него мало кто обращал внимание, хотя он был самым интересным из собравшихся художников. Как его давняя поклонница, я села к нему поговорить. В какой-то момент подошла Белла и попросила меня передать ему ее впечатление от фильма. Выражалась она резко; я смягчила. Поняв это, она настояла на точном переводе[445]. Как вечный посредник, а может быть, и от смущения, я постаралась объяснить ему политическую подоплеку ее восприятия, на что он ответил: «Я знаю»: разумеется, Бертолуччи знал о политических настроениях русской либеральной интеллигенции. Меня они скорее раздражали, потому что в них проявлялось нежелание, или неспособность, отделить официальные советские ценности от критики западными жителями своего общества, особенно в связи с Вьетнамской войной (как будто те не имели на это права!); советские интеллигенты, выступавшие против власти в основном в своем кругу, поддерживали борьбу с коммунистами (в данном случае во Вьетнаме) до победного конца.
Другим вечером Белла с Борисом и Васей, Джуди и я отправились на большой прием по случаю кинофестиваля в гостиницу «Россия». Когда мы шли через Красную площадь, какой-то молодой человек упал перед Беллой на колени со словами: «Вы наша муза!» В те времена она действительно для многих ею являлась. К тому же Белла была красивой, изящной женщиной. В другой мой приезд молодой человек пригласил ее в ресторане на танец, сказав, что она его любимый поэт. Он оказался военным в отпуске; Белла для него была чем-то вроде кинозвезды.
В мастерской Мессерера, где они с Беллой жили, висели его картины, на которых были изображены старые патефоны, а на комодах лежали ее «неимоверные» «штучки-дрючки» (ее слова, которыми я иногда пользуюсь). В Лос-Анджелесе Бориса увлекали расписные автомобили, входившие тогда в моду, и он предлагал мне разрисовать патефонами мою старую «тойоту». Мы, конечно, ездили в калифорнийскую Венецию, известную среди прочего своими стенописью и набережной, где народ, в основном молодежь, катается на роликах. Белла уговорила меня взять ролики напрокат: так мы с ней прикоснулись и к этому искусству.
* * *
Когда мы с отцом и братом ездили в Торжок в 1987 году, Белла с Борисом повезли нас к Веничке Ерофееву. Ему совсем недавно вырезали раковую опухоль на горле, а в то утро его жену увезли в больницу из-за нервного расстройства. Несмотря на медицинские обстоятельства, Борис попросил меня купить в валютной «Березке» водки, которую Ерофеев с удовольствием попивал. У него еще была повязка на горле, а в голосообразующем аппарате села батарея, и он старался громко шептать. В комнате было страшно накурено: сидевшая рядом с Ерофеевым Белла, которую он любовно, если не влюбленно, постоянно называл «дурочкой», курила одну сигарету за другой. Это была моя первая и единственная встреча с автором «Москва – Петушки», грустная и в чем-то гротескная; мой глуховатый отец время от времени довольно громко спрашивал: «Что мы здесь делаем?», «Скоро ли мы поедем?». С одной стороны, ему было не по себе в этой по определению стеснительной обстановке, с другой – он Ерофеева не читал и мало что о нем знал. Кончилось тем, что Ерофеева расстроила я, сказав что-то о своей дружбе с Лимоновым, тогда еще отнюдь не представлявшим собой «камня преткновения» для интеллигенции. Прошептав раздраженно, что он Лимонова однажды побил на лестнице, Ерофеев вышел из комнаты и не хотел возвращаться. Я, конечно, смутилась, и вскоре мы – на счастье папы – ушли и поехали в Переделкино.
Еще в тот приезд мы с братом пошли в гости в мастерскую Мессерера на улице Воровского (Поварской), недалеко от ЦДЛ. Пришли туда и сын Аксенова Алеша – узнать, как дела у отца, – Булат Окуджава и Женя Попов. Само собой, я принесла водку и сигареты. Приехавший на машине Булат не знал, выпивать ему или нет, и все-таки решил хорошо выпить, а потом идти домой пешком. Выпивка регулярно перемежалась словами «Во парень!», относившимися к Черненко, при котором не было сухого закона. Его ввел Горбачев. Белла тогда, как говорится, поддала, но и все остальные тоже.
Буквально через десять лет Булата не стало; недавно умер Аксенов, затем Белла. С ней я последний раз виделась в первый год XXI века, а с Борисом в 2012 году встретилась на конференции в честь восьмидесятилетия Васи в Доме русского зарубежья, а в октябре 2015-го – на выставке театральных и кинохудожников.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
