Дурацкие скачки и следы, указавшие путь немцам от тракта до самого лесного поселка, были мгновенно забыты. Боги гневаются и во всем виноваты чужаки – такое объяснение больше устраивало общину. Удобно и не столь обидно… К тому же пылающие жаждой мести души пруссов оказались благодатной почвой для обличительных речей. Даже дядьку Адама и его стрелков вайделоты под горячую руку причислили к пособникам чужеверцев и гнали прочь. А на Сыма Цзяна люди Глянды вообще взирали теперь с плохо скрываемой ненавистью. Боевой посох опального первосвященника больше не пугал взбудораженную толпу.
Воины Бурцева не прятали оружия, пруссы – тоже. И те, и другие ярились все сильнее. Дабы избежать бессмысленного кровопролития, нужно было оставить негостеприимное селение. Но сначала схоронили павших. Кое‑как прикопали в мерзлой земле на приметном месте подальше от поселка и Священного леса. Потом начались сборы. Собирались под тяжелыми взглядами недавних союзников.
– Этих бедолаг понять можно, – вздыхал Дмитрий. – Тевтонские кнехты почти всех их баб и детишек порезали. Да и мужиков положили немало. Так что пруссаки сейчас злые – жуть. Виноватых в своем горе ищут. Кому угодно и во что угодно поверить готовы. Но могли бы хоть спасибо сказать, что ли. Ведь кабы не мы, немцы тут все по бревнышку разнесли бы и вообще никого в живых не оставили. А то что же получается? Мы, значит, кровушку за их деревеньку проливали и нас же отсюда в шею турнули? Может, Василь, проучить их, а? Показать, на чьей стороне правда и сила? Пруссов ведь с гулькин нос осталось.
– Не сметь! – строго зыркнул Бурцев. – Хочешь, чтоб потом нас всю дорогу пруссаки из других селений донимали? Нет, Дмитрий, раз просят уйти – уйдем с миром. Здесь не наша земля и не наше право. Вот только…
Эх, было бы кому уходить.
Дмитрий верно говорил: новгородской и степняцкой крови пролилось под прусским частоколом немало. Почитай, половина дружины полегла. Много раненых, есть тяжелые, с полдюжины человек и вовсе вот‑вот должны испустить дух. Саней же у пруссов не допросишься, а брать силой не хотелось. Да и куда им с санным обозом‑то по глухой лесной стороне? Пришлось вязать носилки и вешать между конями. Благо, лошадей – и своих, и тевтонских – набрался целый табун. Лошадей всегда хватает, когда людей мало.
Но все‑таки… Куда раненых везти‑то? До Руси путь не близкий и не легкий. Почитай, ведь только‑только из Взгужевежи вышли. И пол‑Пруссии, наверное, еще не прошли. Нет, изрубленным в схватке с тевтонами людям оставшуюся дорогу не осилить. Ничего не поделаешь, нужно половинить и без того поредевшую дружину. Раненых под охраной придется отправить обратно к Освальду – добжиньский пан не откажет в приюте, позаботится о союзниках. А остальные? Остальным в негостеприимных прусских краях ждать нечего. Пока есть возможность, надо идти дальше. Возможность была… Во всех их бедах одно хорошо: в замке, закрывающем дорогу на Русь, нынче почти никого не осталось. Штурмовать, конечно, тевтонскую твердыню – кишка тонка. Но пройти мимо и отбить в случае чего слабенькую погоню сил, авось, еще достанет.
Относительно себя и краковской княжны Бурцев решил твердо: идти им с Аделаидой на Русь. В «Башне‑на‑Холме» делать полячке нечего. Под каменными сводами опостылевшего Взгужевежевского замка у княжны окончательно сорвет крышу, да и добжинец может ведь не устоять перед соблазном. Так зачем лишний раз искушать пана Освальда? Хватит, блин, истории с влюбленным Фридрихом фон Бербергом.
Поделить невеликое войско не составило труда. Новгородскую вольницу назад все равно уж не повернуть. А вот дисциплинированные кочевники будут сговорчивее. До родных степей им еще далеко – значит, не станут пока считать каждый переход и, коль прикажет Бурцев вернуться во Взгужевку, – вернутся. Монгольские нукеры из личной гвардии Кхайду‑хана в самом деле не стали противиться воле обладателя ханской золотой пайзцы «юзбаши Вацалава». Татарские стрелки – тоже.
Но Бурангуловых всадников все же разделили поровну: хорошие лучники везде будут к месту. Сам Бурангул возглавил десяток, следовавший с Бурцевым, окончательно превратившись из сотника‑юзбаши в десятника‑унбаши. Збыслав и дядька Адам со своей ватагой тоже примкнули к новгородцам. У обоих был строгий наказ от пана Освальда: провести союзников на Русь.
Пять десятков татаро‑монгольских бойцов – каждый о‑дву‑конь – готовились к возвращению в добжиньские земли. Готовились серьезно: от этого зависела не только их собственная судьба, но и судьба раненых, которых надлежало сопровождать степнякам. Начальником над полусотней Бурцев поставил самого старшего нукера Шэбшээдея – отважного, хитрого и опытного степного лиса, чье лицо после боя за прусское селение изуродовала неглубокая и не так, чтоб опасная, но жутковатая рана – след от скользящего удара рыцарского топора.
Дядька Адам определил в проводники кочевникам молодого Богдана – парня не шибко толкового, дурашливого даже, но дорогу от прусских земель к «Башне‑на‑Холме» знающего досконально.
– А еще бы это, пан Вацлав… – смущенно кашлянул над ухом Збыслав, – отправил бы ты во Взгужевежу старика‑китайца. Бурангул с Дмитрием говорят, он хитрости всякие разумеет – как крепости строить, брать и оборонять. В походе проку от такой мудрости немного, а вот пану Освальду, глядишь, и пригодится заморский мудрец. Может, башню воротную восстановит.
Бурцев усмехнулся. Сыма Цзян – пригодится, это уж как пить дать. Да и раненым тоже не помешала бы китайская народная медицина.
– Сыма Цзян, – обратился Бурцев к желтолицему старику. – Ты, помнится, хотел посмотреть на древнюю башню арийских магов?
В узких глазках вспыхнули огоньки. Китаец быстро‑быстро закивал:
– Моя хотела, хотела моя.
Сыма Цзян собрался в путь первым.
Глава 28
Аделаида исчезла неожиданно – еще на подходе к Наревскому замку тевтонов. Только что вот вроде ехала на виду – особнячком, надутая и разобиженная на весь белый свет. Но стоило Бурцеву задуматься об ушедшей к Взгужевеже полусотне с ранеными, как княжна пропала. Будто и не было ее вовсе.
Куда и когда подевалась полячка, не заметил никто. Дозоры ушли далеко вперед, а отставшие бойцы все больше за тылами присматривали. Лишь Дмитрий, по старой походной привычке поглядывающий на все четыре стороны, неопределенно махнул куда‑то влево:
– Там вон твоя ненаглядная. Только‑только свернула. По нужде, небось, отлучилась.
Бурцев тоже повернул коня. Нужда – она ведь разная бывает. Из головы не шло обещание Аделаиды исправить их неугодный небесам брак. А ну как к фон Бербергу намылилась дочь Лешко Белого?
– Помощь нужна? – Дмитрий участливо глянул на него.
Еще чего! Бурцев мотнул головой. Приказал:
– Не останавливайтесь – следуйте дальше. Мы скоро нагоним.
– Вы только далеко не заезжайте, – донесся сзади голос новгородца. – Дядька Адам говорит, болота тут уже начинаются непролазные, топи незамерзающие.
Потом Бурцев слышал только хруст снега и треск веток под конским копытом.
На след Аделаиды он напал сразу. Увы, ничего хорошего снежный покров, вспаханный быстрой скачкой, не сулил. Княжна не просто отлучилась на время – она явно решила покинуть отряд и, едва скрывшись из виду, погнала коня во всю прыть. Бурцев застонал. Ну что за наказание ему с этой девчонкой?!
Он пришпорил трофейного тевтонского жеребца. Звать полячку сейчас бесполезно. Крики только всполошат беглянку, заставят затаиться. Нет, догонять нужно молча. А волю словам дать позже.
Ели и сосны сменились лиственным редколесьем. А потом и вовсе одинокого всадника со всех сторон обступили сухонькие, кривенькие, неказистые деревца. Белое покрывало внизу набухло, стало мокрым, грязным. Под копытами хлюпало и чавкало. Из‑под земли парило. Тяжелый туман стелился в низине. Видать, приближались те самые незамерзающие болотистые места, о которых предупреждал Дмитрий. А тут еще снег пошел – да густыми хлопьями. Такой враз завалит любые следы. Ох, не вовремя…
Бурцев все же закричал. Уже, блин, не до жиру – главное предупредить Аделаиду об опасности. Если еще не поздно. Если не въехала уже княжна в какую‑нибудь гиблую топь. Он кричал, а крик будто увязал и тонул в сыром воздухе сырого болотного леса. И Аделаида… Княжна как сквозь землю провалилась. Словно в воду канула. Сквозь землю? В воду? О коварных трясинах думать не хотелось, но страшные мысли и образы настырно лезли в голову.
И вдруг тяжкая обволакивающая тишина кончилась. Далекое ржание умирающей лошади – дикое, дерущее душу – и визг перепуганной девушки слились в один щемящий пронзительный звук. Секунду‑другую конь Бурцева упирался, хрипел, мотал головой, чуя смертельную опасность и не желая двигаться дальше, но всадник раз за разом всаживал острые колесики шпор в растерзанные бока. И животина пошла. Сначала осторожно переступая ногами по замерзшему болоту, потом, повинуясь воле наездника, все быстрее, быстрее… Сломя голову он гнал обезумевшего коня по корке хрупкого льда над зыбкими хлябями. И думал только об одном. Успеть! Не опоздать!
