– Вы избавили меня от необходимости писать завтрашнюю передовицу.
Гербштайн протянул руку, отобрал у Майкла листок, положил в свою папку и занялся другой работой.
Майкл стоял, разинув рот. Прошло целых десять секунд, прежде чем он понял, что его отпустили. Тогда он попятился и осторожно закрыл за собой дверь. Ноги сами отнесли его к столу и подогнулись под ним. Он тяжело сел в свое вращающееся кресло и потянулся за сигаретой. Пачка была пуста, он смял ее и бросил в корзину для бумаг.
Только тут до него дошло все значение случившегося, его охватил озноб и чуть затошнило.
– Передовица, – прошептал он, и его руки задрожали.
Десмонд Блейк за своим столом негромко рыгнул и спросил:
– Где заметки об этом американском парне, как там его зовут?
– Еще не закончил, мистер Блейк.
– Слушай, парень. Я тебя предупредил. Хорош ковырять в заднице, если хочешь здесь чего-нибудь добиться.
На следующее утро Майкл поставил будильник на пять утра и вышел на улицу, набросив на пижаму плащ. На углу улицы он ждал вместе с мальчишками, пока из фургона с надписью «Мейл» не выбросили пачки газет.
Сжимая в руке газету, он взлетел по лестнице и запер за собой дверь комнаты. Ему потребовалась вся храбрость, чтобы раскрыть газету на странице с редакционными материалами. Он дрожал от ужаса, полагая, что мистер Гербштайн мог передумать или что это просто был розыгрыш.
Под гербом «Мейл», на самом верху полосы, большими буквами было напечатано: «МУЧЕНИК РОДИЛСЯ».
Он быстро просмотрел статью, потом начал сначала и прочел ее вслух, произнося каждое слово, пробуя его на язык, как редкое благородное вино. Раскрыв газету на редакционной статье, он поставил ее рядом с зеркалом, когда брился, потом взял ее с собой в греческий ресторан быстрого питания, где завтракал каждое утро, и показал мистеру Косте. Тот вызвал с кухни жену.
– Эй, Майкл, вы теперь важная шишка, – обняла его миссис Коста; от нее пахло жареным беконом и чесноком.
Ему позволили воспользоваться телефоном в задней комнате, и он дал оператору номер Вельтевредена. После второго звонка трубку взяла Сантэн.
– Майки! – радостно воскликнула она. – Где ты? Ты в Кейптауне?
Он успокоил ее и прочел статью. Наступила долгая тишина.
– Передовица, Майкл? Ты меня не разыгрываешь? Я тебе этого никогда не прощу.
После его заверений Сантэн сказала:
– Не могу вспомнить, что так взволновало бы меня в последние годы. Позову твоего отца, ты должен рассказать ему сам.
Трубку взял Шаса, и Майкл прочел статью и ему.
– Это ты написал? – спросил Шаса. – Отлично написано, Майки. Конечно, я не согласен с твоим заключением: Гаму должны повесить. Однако ты почти убедил меня в обратном. Сможем поговорить об этом, когда встретимся в следующий раз. А пока поздравляю, мой мальчик. Возможно, ты все-таки принял верное решение.
Майкл обнаружил, что стал в редакции кем-то вроде небольшой знаменитости – даже редактор отдела остановился у его стола, поздравил и несколько минут обсуждал с ним статью, а хорошенькая маленькая блондинка в приемной, которая раньше даже не подозревала о его существовании, улыбнулась и поздоровалась с ним, назвав по имени.
– Послушай, малыш, – сказал ему Десмонд Блейк. – Раз перднешь – целый скотный двор не заменишь. В будущем я не хочу, чтобы ты передавал статьи через мою голову. Все дерьмо, что ты напишешь, сначала идет ко мне на стол, ясно?
– Простите, мистер Блейк. Я не…
– Да! Да! Я знаю, что ты этого не хотел. Только ничего о себе не воображай. Не забывай, чей ты помощник.
Сообщение о помиловании Мозеса Гамы вызвало в редакции адский переполох, и продолжалось это целую неделю. Майкла тоже втянули в это, и иногда его рабочий день заканчивался в полночь, когда начинали работать печатные станки, а начинался на следующее утро, когда на улицах появлялись первые газеты.
Однако он обнаружил, что возбуждение высвободило в нем неограниченные запасы энергии и он никогда не уставал. Он научился работать быстро и аккуратно, а его слова постепенно приобрели ловкость и гладкость, которые были очевидны ему самому.
Через две недели после помилования Гамы редактор снова пригласил его в свой кабинет. Майкл научился не стучать в дверь: всякая трата времени раздражала Леона Гербштайна и заставляла его воинственно рычать. Майкл сразу вошел, но, так как не полностью освоил усталый цинизм, который, как он знал, отличал всякого матерого журналиста, с радостным нетерпением спросил:
– Да, мистер Гербштайн?
– Что ж, Майки, у меня есть кое-что для тебя.
Всякий раз, как мистер Гербштайн называл его по имени, Майкл испытывал радостное потрясение.
– Мы получаем много запросов от читателей и заграничных корреспондентов. Из-за интереса к делу Гамы люди захотели больше знать о политических движениях черных. Знать разницу между Панафриканским конгрессом и Африканским национальным конгрессом, знать, кто есть кто – кто такие Тамбо и Сисулу, Мандела и Мозес Гама и кого они представляют. Все такое. Вы, кажется, интересуетесь черной политикой и любите копаться в архивах; к тому же я не могу отвлекать от дела своих лучших людей такой работой. Так что беритесь.
Гербштайн занялся другими делами, но Майкл уже был настолько уверен в своих силах, что смог постоять за себя.
– Я по-прежнему работаю под началом мистера Блейка? – спросил он.
Он уже знал, что, если назовешь начальника «сэр», Леон Гербштайн только сильнее рассердится.
Гербштайн покачал головой, даже не взглянув на него.
– Вы сами по себе. Все отсылайте мне. Действуйте без спешки – любое время, не превышающее пять минут, меня устроит.
Вскоре Майкл обнаружил, что архивов «Мейл» недостаточно; они только помогли ему понять, какой сложности и объема задание он получил. Но благодаря им Майкл смог по
