она про себя упрямо повторила – шлюха!
Он был моим, шлюха, а ты украла его у меня.
Якобус что-то говорил ей, но она с трудом понимала, что. Она продолжала смотреть на Манфреда Деларея. Каждый раз, как слышался его громкий смех, сердце у Сары сжималось, и она краем глаза продолжала следить за ним.
Манфред давал прием; даже одетый в этот глупый передник, с кухонной вилкой в руке, он был в центре всеобщего внимания и уважения. Каждые несколько минут к собравшимся присоединялись новые гости, почти сплошь влиятельные и известные люди, но все раболепно окружали Манфреда и внимательно прислушивались к его мнению.
– Мы должны понять, почему он это сделал, – говорил между тем Якобус, и Сара заставила себя сосредоточиться на сыне.
– Кто сделал, дорогой? – спросила она.
– Мама, да ты ни слова не слышала, – мягко улыбнулся Якобус. – Иногда ты бываешь такой рассеянной…
Сара всегда испытывала неловкость, когда он так фамильярно с ней разговаривал: дети ее друзей никогда не позволили бы себе такой тон в разговоре с родителями, даже в шутку.
– Я говорю о Мозесе Гаме, – продолжал Якобус, и все, кто находился поблизости и услышал это имя, повернулись к нему.
– Этого черного разбойника наконец повесят, – сказал кто-то, и все сразу согласились:
– Ja, самое время.
– Мы должны преподать им урок – проявишь милосердие к каффиру, и он будет считать, что ему все сойдет с рук.
– Они понимают только одно…
– Я думаю, будет ошибкой повесить его, – внятно сказал Якобус, и наступила ошеломленная тишина.
– Коби! Коби! – Сара потянула сына за рукав. – Не сейчас, дорогой. Людям такие разговоры не нравятся.
– Потому что они их никогда не слушают и не понимают, – рассудительно объяснил Якобус, но большинство подчеркнуто отвернулось от него, а дама средних лет, двоюродная сестра Манфреда, резко сказала:
– Послушай, Сари, ты не должна разрешать сыну говорить так, будто он коммунист.
– Пожалуйста, Коби, – взмолилась Сара, вновь назвав сына уменьшительным именем, – ради меня.
Манфред Деларей заметил волнение и вспышку враждебности среди гостей, посмотрел за костер, на котором шипело мясо, и нахмурился.
– Как ты не понимаешь, мама! Мы должны об этом говорить. Иначе никто никогда не услышит, что есть другая точка зрения. Никто из них не читает английские газеты…
– Коби, ты рассердишь дядю Мэнни, – взмолилась Сара. – Пожалуйста, прекрати.
– Мы, африкандеры, заперты в собственном, придуманном мире. Мы считаем, что если издать достаточно законов, черные перестанут существовать, останутся только наши слуги…
От костра подошел Манфред, его лицо потемнело от гнева.
– Якобус Стандер, – прогремел он. – Твой отец и твоя мать мои самые старые и дорогие друзья, но не злоупотребляй моим гостеприимством. Я не позволю пороть изменническую чушь перед моей семьей и друзьями. Веди себя прилично или уходи немедленно!
Мгновение казалось, что молодой человек не послушается. Но потом он опустил взгляд и пробормотал:
– Прости, ом Мэнни.
Однако когда Манфред повернулся и пошел назад к костру, юноша сказал так, чтобы слышала только Сара:
– Видишь, они не слушают. Не хотят слушать. Боятся правды. Как заставить слепого увидеть?
Манфред все еще внутренне кипел от гнева из-за дурных манер молодого человека, но, вспомнив о взятых на себя поварских обязанностях, вернул себе прежнее грубоватое добродушие и продолжал весело болтать с гостями-мужчинами. Постепенно его раздражение улеглось, и он уже почти забыл о Мозесе Гаме и длинной тени, которую тот сюда отбросил, но тут из длинного дома, какие строят на ранчо, прибежала младшая дочь.
– Папа, папа, тебя к телефону.
– Я не могу подойти, skatjie, – ответил Манфред. – Нельзя же, чтобы гости умерли с голоду. Прими сообщение.
– Это ом Дэни, – настаивала его дочь. – Он говорит, что должен поговорить с тобой немедленно. Это очень важно.
Манфред вздохнул, добродушно ворча развязал передник и протянул вилку Рольфу Стандеру.
– Смотри, чтоб не подгорело! – сказал он и зашагал к дому.
– Ja! – рявкнул он в трубку.
– Не хотелось тревожить тебя, Мэнни…
– Так зачем ты это делаешь? – спросил Манфред.
Дэни Леруа – старший офицер полиции, один из самых способных офицеров.
– Этот тип Гама…
– Пусть черного ублюдка повесят. Он сам этого хочет.
– Нет, он предлагает сделку.
– Пусть кто-нибудь другой с ним поговорит. Не хочу тратить на него время.
– Он будет говорить только с тобой, и мы считаем, что он может сказать тебе что-то очень важное.
Манфред ненадолго задумался. Чутье требовало немедленно отказать, но разум взял верх.
– Хорошо, – неохотно согласился он. – Я встречусь с ним. – Встреча с поверженным врагом сулила извращенное удовольствие. – Но его все равно повесят – ничто этому не помешает, – негромко предупредил он.
* * *
Администрация тюрьмы конфисковала плащ вождя, сшитый из шкур леопарда, и Мозес Гама был в тюремной робе из грубого неотбеленного коленкора.
На нем тяжело сказалось долгое напряженное ожидание результата апелляции. Вики впервые заметила белые прядки в его густых курчавых волосах. Лицо у него было осунувшееся, глаза глубоко ввалились, их обвело темными кругами. Сочувствие к мужу грозило переполнить ее, и ей захотелось протянуть руку и коснуться Мозеса, но их разделяла стальная сетка.
– Мне в последний раз разрешили посетить тебя, – прошептала она, – я могу пробыть всего пятнадцать минут.
– Этого достаточно: теперь, когда приговор утвержден, говорить не о чем.
– О Мозес, мы ошибались, считая, что англичане и американцы спасут тебя.
– Они
