Веммер Анна
Мы никогда друг друга не любили
1. Виктор
Я — не положительный герой. Это уж точно.
Во многом из-за того, что среди тех, чей поздний подростковый возраст пришелся на девяностые, положительных мало. Мы зубами выгрызали себе место под солнцем. Мы бились насмерть, плевали на закон, с легкостью отбрасывали моральные ценности. И творили историю. Не романтизируйте эту фразу, история бывает разной, но чаще всего — кровавой. Мы творили именно такую, и я этим не горжусь, но и не вижу смысла стыдливо замалчивать, делая вид, будто состояние и бизнес у меня появились как в сказке из инстаграма: путем упорной работы и веры в себя.
А еще я любил одну женщину. А сейчас ненавижу ее дочь.
Свою жену.
Вот поэтому я и не герой.
Я не могу на нее смотреть, ведь она — копия матери. Те же каштановые мягкие кудри, те же губы, и даже шрам, черт подери, на том же месте возле верхней губы — чистое совпадение, но какое-то магическое. Та же точеная фигурка, большие глаза и высокие скулы. Эти скулы как дорогая специя к изысканному блюду: мне чудится в облике жены нечто восточное. Кажется, среди ее пра-пра и вправду затерялся кто-то с необычной для наших мест внешностью. Ее это не портит. Выделяет из массы однотипных тюнингованных девиц, это несомненно, но точно не портит.
Но я все равно не могу на нее смотреть. Слишком злит, слишком больно, как будто внутри кто-то проворачивает раскаленный прут. Надя, моя любовь, мое наваждение и проклятье. Мы познакомились, когда мне было двадцать, а ей едва исполнилось восемнадцать. Красивая история: невинная дочурка дипломата, студентка-переводчица и парень-бандит, которого одновременно и боялись и хотели ее подружки. Мы влюбились до потери пульса, до грязного секса в подъездах, до общей мечты уехать к морю.
К морю не получилось. Однажды я пришел, а Нади нет. Просто нет, и все.
— Нет ее, уехала, — буркнул новый владелец здоровенной пафосной квартиры в паре шагов от Невского.
— Куда? — тупо спросил я, до конца не осознавая смысла его слов.
— Понятия не имею. Уехали и все. А квартиру продали.
Вот так закончилась любовь всей моей жизни. Никакой эпичной развязки, никакой перестрелки, никакой трагичной беременности. Думаю, родители Нади просто узнали, что дочь связалась с детдомовцем-отморозком, вот и спешно увезли ее подальше. Я пытался ее найти, видит бог, пытался. Мы даже влезли в канцелярию универа, чтобы выяснить, куда она перевелась, но в те времена с документами царил такой хаос, что родителям Нади даже не нужно было прятать следы, это успешно делали за них раздолбайство и нищета. Всем было плевать.
Стало вскоре и мне.
Она умерла — так я решил для себя. Девяностые прошли, а с ними и бурная юность. Из Витого я превратился в Виктора Викторовича, из бандита — в бизнесмена, олигарха и политика. С политикой, правда, не сложилось, зато появились связи и строительная компания «Остров Девелопмент» прочно укрепила позиции.
«Она умерла», — повторял себе каждый раз, когда заводил интрижку с очередной моделькой.
«Она умерла», — произносил это вслух, сидя перед камином в загородном доме.
«Она умерла», — смотрел на ее могилу во сне.
Нади не существовало, она была призраком, воспоминанием. Разъедающим душу, изматывающим. Порой хотелось выть от того, что я больше не в силах чувствовать хоть вполовину так же ярко, как тогда, с ней. А порой я смеялся сам над собой, потому что если бы кто-то сказал моему окружению, что Виктор Островский страдает по студентке из юности, то это приняли бы за дурацкую шутку.
Иногда — это были самые сладкие мгновения — мне казалось, что я ее забыл.
Но однажды…
Пять лет назад я окунулся в кошмар наяву, хотя поначалу этого даже не понял. Что это было? Вечеринка? Какая-то конференция? Я смутно помню, но помню одно: организатором выступал Леонид Рогачев, довольно серьезная в наших кругах фигура. До этой встречи мы не пересекались, но были друг о друге наслышаны. Я надеялся заручиться его поддержкой для выхода на иностранные рынки, и до поры до времени все шло прекрасно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А потом я надрался. Вместе с другом мы напились до зеленых чертей, и в самом этом факте не было ничего предосудительного: не мы одни, на такие сборища едут в том числе и до этого. Весь загородный отель гудел и пьяненько подпевал песням из бара. Но только я, уползая к себе в номер, встретил призрака.
Она, Надя, растерянно стояла посреди коридора, и хлопала себя по карманам. Это совершенно точно был призрак, ведь за восемнадцать лет женщина просто обязана измениться! Я изменился, из юнца превратился в мужчину, заимел несколько шрамов и все чаще плевал на отрастающую щетину, а она осталась такой же, как была.
В светлом платьице, босая, Надя стояла почти возле самой двери моего номера и морщила нос — верный признак того, что собиралась заплакать.
— Ну вот, я, кажется, ключ потеряла… — хныкнула она.
До меня даже не дошел смысл ее слов, пьяный мозг пришел к единственному верному выводу: это очередной сон. Еще одно наваждение, холодные руки потерянной любви дотянулись и сомкнулись у меня на горле. Еще никогда она не являлась мне во сне живой.
Я протянул руку, коснулся ее щеки пальцем — и Надя отшатнулась, будто не узнала меня и даже испугалась. Но она должна была узнать. Большие серые глаза смотрели прямиком из прошлого, и словно не было этих двадцать лет. Словно я не вытравил ее из сердца алкоголем, доступными девушками и спортом. Словно я не выгрыз себе это чертово место под солнцем, я стоял перед ней, чувствуя себя тем парнем, который в миг растеряв всю крутость, стоял возле ее дома и пытался осознать простую истину.
«Нади больше нет».
Я помню ее губы, в которые впился поцелуем.
Помню руки, хрупкие запястья, которые сумел обхватить одной ладонью.
Помню пьянящий запах ее духов и бархатистую кожу.
Помню ее в своих руках, помню, как сорвало крышу от ее близости.
Горло словно сдавила невидимая рука, я так и не решился произнести ее имя, боясь, что сон закончится. Потребует расплату похмельем, а я совершенно не готов отпустить свою девочку.
Я помню, как проваливался в темный омут глубже и глубже, помню ощущение ее волос между пальцами. Помню грозу за окном.
Помню, как клялся себе, что больше не отпущу ее, даже если для этого придется остаться во сне навсегда.
Но совсем не помню, как она сопротивлялась, плакала и умоляла меня остановиться.
Совсем.
Зато хорошо помню все, что было после. Конечно, девчонка побежала к отцу, едва я в пьяной горячке отключился. Конечно, ее отец едва не пристрелил меня на месте, но знаете, что самое смешное? Я искренне считал, что времена, когда сильные мира сего жертвовали всем ради наживы, давно прошли, но оказывается прошлое не готово отпускать ни страну, ни ее детей.
Леонид Рогачев предложил мне выбор.
— Женишься. Если залетела — рожаете ребенка и для всех играете счастливую семью. Мне скандалы не нужны, и позор тоже.
Я не мог смотреть на девчонку, которая сидела в соседнем кресле, опустив голову, но кожей чувствовал ее страх и обиду. И внутри даже что-то шевелилось. Что-то, похожее на жалость или сожаление, хотя эти чувства, как я думал, давно умерли вместе со способностью к эмпатии. Эта девушка, лишь похожая на мою Надю, еще не понимала, как в угоду выгоде можно принести в жертву собственную дочь.
Леонид Рогачев и Надя поженились буквально через год после ее переезда. Между ними не было особой любви, но была дружба, а это для брака — уже фундамент. Две влиятельные семьи объединились, и в одной из них выдохнули: беспризорный мальчишка был забыт. Буквально сразу Надя забеременела, а вскоре супруги узнали, что ждут девочку.
— Надька хотела красивое имя. Она вообще жила мечтами. Книжками всякими. Сказала, хочу назвать дочь Авророй. Как богиню утренней зари. Назову Авророй, и мы уедем жить к морю. Мы тогда с ней жутко поругались. Какое море? Работа, бабло с неба не сыплется, только отвернешься — уже сожрали. Это ты думаешь, что после девяностых стало проще. А я тебе, Виктор, так скажу: никуда твои девяностые и не уходили. Да и что это за имя? Аврора! Как ее в школе дразнить будут?! Крейсером?!
