Сергей Юрьенен
Ива Джима
Автор, приславший аттачментом начало возможного шедевра, и в данный момент, должно быть, подлетающий к столице Соединенных Штатов, выбрал для встречи место, произносимое не сразу (Iwo Jima), но виденное уже не только в голливудском фильме про войну, но и своими глазами, пусть издали и в лобовое стекло машины – ночью, на горизонте, зоной прожекторного света, в котором переливалось звездно-полосатое полотнище триумфа, как показалось тогда, не только над империей Восходящего солнца, но и над всеми вообще…
Вот заодно и посетим.
Думает он наутро после праздника 4 Июля, который был отмечен с нездешней силой – не парой банок того, что сходит в Америке за пиво. Совместим акт родовспоможения с паломничеством. Ритуал, в конце концов, умней асоциалов, бегущих общепринятого. Недаром ведь ходил на поле Куликово будущий автор «Гулага». Простые души, те вообще не мудрствуют лукаво. Сосед по квартире Али ночь отстоял под проливным в очереди к Капитолию, чтобы лично проститься с любимым президентом, двумя словами развалившим нашу империю зла. Ничего плохого она, кстати, Али не сделала, в его африканское зажопье геополитически добраться не успев, и если мок и дрог там новый иммигрант среди ветеранов антикоммунизма, то только в силу своего безошибочного – как бы сказать? – мифологического инстинкта. Сейчас, правда, когда Рейган, согласно опросу нации, посмертно стал величайшим американцем всех времен, Али осознал, что хоронил эпоху титанов. Героев и богов. Не все погребены, конечно, так что похоронный процесс идет. Тем временем если не боги, то герои, пережившие свою эпоху и с арены сброшенные, прозябают на отшибе.
Где, собственно, и расположен Ива Джима.
Неблизок туда конец. И одной духоподъемности ради (думает он, сбривая под душем и с муде: чем черт не шутит, даже и в Америке), никогда бы в такой зной не оторвался от монитора и кондиционера.
Тем более с похмелья.
Квартира внизу освободилась, перед дверью выставлена палка. Видимо, та самая, которую жилец Джо Паркер, съехавший в другой квартал, отнял в бою с испаноязычной пацанвой. Здоровая суковатая дубина, в обломах которой узнается ветвь, снесенная недавним ураганом. Неудивительно, что парню швы пришлось на свою компьютерную голову накладывать.
Но лучше, чем выстрел в лицо.
Снаружи при ярком свете царит такая безвоздушность, что, с крыльца спустившись, хочется обратно – к кондиционеру, к монитору. В слепящую, так сказать, тьму.
При свете же можно позволить и себе short cut – сократить – через преступную «аллею» – тесный, на одну машину, проезд между захламленными задними двориками и кирпичными стенами. С неровного асфальта тут сметают использованные презервативы и шприцы, но не беднягу-крысу, разъезженную до неузнаваемых размеров, но однозначно смердящую на солнце.
Зато в метро повсюду эр-кондишн.
Привалившись плечом к стеклу, он открывает книжку, прихваченную в путь.
*
Так, видимо, и к Луи-Фердинану подступала старость: все, на хер, вызывает раздражение. Мало того, что Америка оказалась не такой, какой воображалась, можно сказать, всю жизнь, но вот и этот покетбэк… написанный британцем из новейших поколений. Придумано неплохо, кстати. Иммигрантские боги Старого Света в смертельной битве с местными. Но опять же ненавистный жанр, где отлавливаешь только крупицы реализма, на котором был взращен и который настолько здесь непроханжэ, – да и в России тоже, – что выживает только отдельными блестящими страницами, в целом же выдавая и продавая себя то как триллер, то под видом фэнтэзи. Трэнд, однако, любопытный. Еще один европеец, который снискал международное внимание после того, как перенес свои фантазии из лондонской подземки сюда – за океан. Упростив заодно свой бритиш инглиш. И ведь не только по экономическим причинам, ради завоевания рынка самой читающей в мире страны. И английскому придумщику, и миру, потребляющему его продукт, интересней про Америку. Любопытно, что повсеместно целыми регионами впадая в антиамериканизм, мир упрямо проецирует свои фантазмы на экран под названием «Once upon a time in America», считая, что там, за последней границей, может случиться все, что нет предела кошмарам и мечтам на безграничном экране воображения from coast to coast, от побережья Восточного до Западного. Только почему же отсюда, изнутри, из самой, что ни на есть Америки, где через полгода просыпаний вдруг с шоком обнаруживаешь, что натюрморт над твоей кроватью изображает отнюдь не китчево-мясистую розу, которую до этого прозрения ты видел старосветскими глазами, но кактус – ебанырот, и это всерьез и надолго, а в виду персональной перспективы до самого конца… – КАКТУС – запечатленный старательно-бездарной кистью в момент эфемерного цветения, – экран этот скукоживается, меркнет, тускнеет и все, что вяло на нем творится, перемежаясь, выстрелами «братьев», не более увлекательно, чем советский производственный фильм эпохи зрелого-развитого?
Вот на фоне подобного уныния – и будучи, что следует оговорить в порядке прояснения, фигурой не совсем безвестной в русскопишущем виртуальном мире – и получаешь внезапно текст аттачментом. Сырец, конечно, но от которого дыбом волосы встают. Про то, что превосходит воображение самое разнузданное. Чего реальней не бывает.
Про войну. Текущую…
*
Арлингтонское кладбище, как и предполагалось, имеет свою собственную станцию метро, возникнув из которой он сразу видит нечто странное. Высоту неба прямо над головой буравит искорка. Реверсионный след настолько вертикален, что все это похоже на стрелу со сверкающим наконечником.
Что за НЛО?
Вдох не продохнуть. Горячий вакуум. Моментальная зависть к скорбно-красивому старичку, всех похоронившему, чтобы остаться в одиночестве на заднем сиденье в микроклимате длиннющего черного «линкольна» с черным же водителем. Несмотря на то, что дышать снаружи не просто тяжело, а нечем, неба над ним столько, как не было, кажется, нигде в минувшей жизни. Какой-то беспредельный океан. Малообитаемый, но вызывающий настороженность вот этой своей способностью являть совершенно неожиданные летающие тела. Не всегда безразличные к тем, кто на дне. Вроде того, что в роковой день 9/11, когда лично он разлагался еще в Старом Свете, не ведая, что судьба готовит шанс Number Two, прошило непробиваемую геометрию Пентагона.
Погибшие при развенчании мифа лежат, надо думать, здесь.
Кладбище военное, но погребены и к армии Соединенных Штатов имеющие отношение только по касательной. Пьер Л'Анфан, французский архитектор Вашингтона. Пендерецкий – да, тот самый… Кеннеди. Космонавты, здесь называемые астронавтами.
До звезд долететь не успевшими.
С левой руки отлого поднимаются холмы с рядами белых надгробий «правительственного» образца. Бесконечными. Сколько же американцев погибло за все за это, чем и он теперь тут наслаждается. Невероятно. Что смогло заставить их, всех и каждого, столь неформальных и по виду, скорее, безалаберных…
И без заград-отрядов?
На этом распахнутом просторе живых немного. Семья туристов проходит навстречу, девчонка-подросток явно не в духах. Косорылится на принудительность святынь. Двое муниципальных служащих неясного пола в защитных серебряных скафандрах косят газоны чем-то невероятным. Косами, похожими на оружие какой-нибудь «Войны звезд» – на космические миноискатели. В ответ на внимание косильщик поднимает защитную маску и оказывается белозубо улыбающейся черной девушкой. На самом повороте к мемориальному холму путь пересекает бегун в никуда, по пояс оголившийся и в белоснежных носках, навернутых до середины голеней, загоревший так, что можно тоже принять за черного, тем более, что накачался, как только в тюрьмах они – до поразительной, распирающей себя широкоплечести. На бреющем полете проносится этот лже-черный через пространство, пустое и зеленое. Этаким жизнеутверждающим символом. Самодостаточным. Слитком энергии, которая не обязана радеть о высшем смысле и всеобщем благе.
Ну вот и Ива Джима.
Вcходя к вершине, он понимает, что было бы ближе, выйди он на Rosslyn – глубокоземной станции, сокрытой под скоплением малых небоскребов на границе города и штата Виржиния, откуда идут автобусы в международный аэропорт имени Даллеса, которого так склоняли по радио детства, что отложился в неразложимую архетипичную структуру, которую теперь, на склоне лет, приходится разнимать с усилием, поскольку аэропортовский Даллес совсем не тот, который Аллен, директор ЦРУ, а брат его родной Джон Фостер, госсекретарь при Эйзенхауэре, здесь же, на Арлингтонском, накрывшийся ярко-зеленой травой забвения. Пропускная способность воздушных врат Америки, названных этим именем, под тридцать миллионов в год, но кто, хотелось бы знать, из перелетной этой биомассы способен сегодня вспомнить титана Холодной войны, который доктриной взаимного гарантированного уничтожения не исключено что спас всех нас?
