Оковы
Валентин Маэстро
Иллюстратор Анита Крейтусе
© Валентин Маэстро, 2017
ISBN 978-5-4483-9312-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Автор: Валентин Яковлевич Горюнчик, проживаю в Латвии, г. Рига, тел. 371—28785151
Эл.почта:[email protected]
Книга 1. «Оковы»
Псевдоним: Валентин Маэстро.
Художница Анита Крейтусе
Рига, 2007.
Ежегодно огромное количество невиновных осуждается к лишению свободы и даже к высшей мере из-за несовершенства системы органов задержания, следствия и суда…
Данная книга – о части этой проблемы. Она написана на основе реального события: произвола суда.
Вот цитата из жалобы незаконно осужденного: «… суд… в лице судьи Холцманиса и прокурора Спирковой… по оговору со стороны Грязнова и Куранова признал виновным меня в том, чего я не делал, и лишил меня свободы, обосновав приговор утверждением, что преступление я МОГ совершить…»
Так происходит и сегодня, только
факты замалчиваются. Происходит се —
годня и также будет завтра, если мы
не наведем порядок. Не наведем, тог-
да завтра схватят тебя…
***
Сашке было не до сентиментальной болтовни теперь: дверь раскрылась, на улицу вышли две женщины.
В висках застучало от ускоренной пульсации: «Она!»
Рука его медленно потянулась к пистолету, снял с предохранителя.
Последний раз на темном, затянутом рваными тучами небе памяти, словно освещенное всполохом яркой молнии, промелькнуло в мельчайших подробностях, определилось каждое сегодняшнее движение его, минувшие события…
***
«В некотором царстве, в некотором государстве, в некоторой державе с величественным названием Соловецкий Союз Республик Советских жил-был царь-распределитель Никитов Брежний Лесталинович.
Опираясь на Тщеславие и Корысть, подпитываясь Раболепием подданных, он взобрался на трон, который был вознесен в заоблачную высь. Трон-кресло в пуховых перинах, отделанный бриллиантами, был закреплен на высокой горе. Гора-шар, наподобие огромного дирижабля, одним концом была укреплена за землю и вознесенностью своей подчеркивала цареподобность распределителя, которого видели все жители державы. Находясь над всеми, он держал в руках скипетр-жезл и иногда, поглядывая вниз по-отечески строгим взглядом, взмахивал им.
Царство сие отличалось от других государств не только расположением трона и сидящим в нем. Было и другое, приближающее на словах державу к Утопии – это объявленное для всех равноправие, и, необычное для других континентов, стран, одностороннее движение по улицам, дорогам.
Все дороги на земле радостной этой, как и улицы в городах, были кольцеобразные и вели к постаменту. Народ имел всеобщее право идти только вперед, к держащему скипетр, и если кто-то забывал что-то дома, позади себя, путь был один: мимо постамента, по кругу, идя вперед, добираться до жилья.
За порядком в колоннах и направлением движения следила шеренга, выбранных всеобщим прямым голосованием, начальников, которые отличались от простых пешеходов лицами своими. Правая сторона их физиономии, обращенная к идущим по кольцу, горела важностью всезнания, взор глаза был строг; левая – глаз которой ловил малейшие указания с трона – была сама угодливость.
Люди организованно идут к постаменту, но… Стоп! Взмах скипетра-жезла. На светофорах загорается красный. Все замерли.
Сверху доносится четкая фраза: «Мы самый счастливый народ!»
Ликующим хором пешеходы и начальники скандируют указанное: «Мы! Самый! Счастливый! Народ!»
Тишина. Взмах жезла. Зеленый. Движение продолжается.»
1 часть. Картина
Глава 1. Холст
Транспортер остановился. Перекур.
Санёк, сняв рабочие рукавицы, посмотрел на часы – четыре утра – и направился к комнате мастеров, где он, подгоняемый сроками сдачи, сочинял во время таких вот перекуров курсовую по истмату.
Навстречу мчался дежурный по смене.
– Тебе звонили, – бросил он на ходу.
– Кто? – коротко, как можно спокойнее спросил Саша, а чувства тревоги, беспокойства, нетерпения, прочно удерживаемые в узде сознанием, будто подстегнутые сообщением, разорвали уже путы и понеслись в гущу занозистых предположений.
– Женщина. Еще позвонит.
Стараясь восстановить душевное равновесие, Санёк зашел в кабинет, устроился за столом, вытащил из шуфлятки папку, раскрыл ее.
На первом листе, кроме названия «Права и достоинство человека в рабовладельческом обществе», не было ни строчки.
Тяжело вздохнув, разложил перед собой исписанные скорописью черновые наброски, выписки.
Взял одну из страниц и, стараясь освободиться от беспокойно-вопрошающих чувств – Кто звонил? – заставил себя вчитаться, вникнуть в смысл написанного:
«…две тысячи лет назад случаи произвола не только не осуждались законом, а наоборот, считались нормой в тогдашнем праве, что подтверждается описаниями в достоверных источниках.
В качестве конкретного примера автор приводит происшедшее с одним из свободных граждан, который, спасая свою жену – Мариам, – попадает вместе с ней в рабство, где дождался рождения сына и, внешне смиренно отзываясь на данную ему кличку «Скиф», исполняя тяжкую повинность раба, мучительно ищет возможные пути освобождения…»
Прочитав и поняв, что волнение не только не проходит, а с каждой минутой все больше овладевает им, отбросил ручку.
«Кто звонил, Может быть, случилось что?»
Мрачные ассоциации, навеянные совпадением имени его жены и супруги Скифа, распалили воображение еще больше. Настойчиво и упорно возвращаясь, они все сильнее подчиняли его себе: разгоняя, раскручивали мысли и, словно предрекая приближение неотвратимой беды, вместо того, чтобы отступиться, устать, навязчиво пытались закабалить слух, заполнить звоном кандальным и перенести Александра самого в ту, давно прошедшую, не нашу эру.
Санёк нахмурился, потряс головой. Закурил.
«Кто? Мариам? Но не пойдет же она ночью к автомату. Соседка?…»
На исходе уже шестой месяц, как он, каждую вторую ночь отправляясь на эту работу по совместительству, неизбежно попадал под власть такого, как сегодня, настроения.
Мариам вот-вот должна родить, и он приходил сюда зарабатывать деньги. Приходил, а постоянное напоминание о насущном желании окружить ее заботой, бережностью, словно магнитом тянуло Сашу домой. Тянуло и, в последнее время все чаще, будто неслышно шептало о какой-то грядущей потере.
Вздрогнул от неожиданного, пронзительно громкого звонка в сонной тиши.
Хватает трубку: в ней – голос соседки:
– Александр?
– Да-да, я!
– Мари отвезли в роддом. Началось…
Сбив дыхание, медленно охватывая все тело обволакивающей волной, холодок прокатился с головы до пят.
– Как она?
– Все хорошо. Надо ждать.
– Да, да, – растерянно подтвердил он.
– Если что будет, я тебе позвоню.
– Да, да, – машинально повторил Санёк, вслушиваясь, как в такт коротким гудкам бьется сердце.
Кладет трубку, но та падает. Поправляет. Опять мимо. Наконец, положил на место.
Берет сигарету, подносит ее ко рту, но там еще дымится первая. Бросает в пепельницу и тут его осенило:
«Не спросил, в какой роддом?!»
Вскочил и, широко шагая, заметался по комнате.
«Она уже там! Неизвестно, каково ей! А вдруг…?»
Он резко оборвал непрошенное движение мысли. Стараясь отогнать сомнения, пробежался памятью по событиям последних суток.
«Все было нормально. Все будет хорошо,» – подумал Санёк, успокаиваясь, и, заново переживая их прощание, замер посреди кабинета, улыбаясь воспоминаниям.
Вечером, перед ночной сменой, намереваясь поспать хоть пару часов, он устроился на тахте, но, переполняемый знакомым сладким чувством разрастающейся радости, что он открыл в себе с первыми явными признаками становления его любимой матерью их будущего ребенка, восхищенно наблюдал за Мариам. Совершенно забыв об усталости и, разглядывая ее, будто впитывал, принимал в себя малейшее движение жены.
Вот она, одетая в непомерно широкий халат, забавно покачиваясь, подчеркнуто осторожно переставляя развернутые врозь носки ступней, оберегая того, кто уже заявлял о себе в ней, направилась к секретеру и, перехватив взгляд Саши, остановилась. Дрогнули ее тонкие брови, нежное свечение голубых глаз сменяется вопросительным, а затем тревожным блеском. Молча смотрит на него.
Санёк улыбнулся ей.
Она ответила: родные губы чуть приметно шевельнулись, но выражение взгляда не изменилось.
– Мариам, милая, – произносит он.
Она, все так же молча, словно желая услышать уточнение, наклонила голову.
А ему хотелось остановить это состояние, видение. Хотелось, чтобы она все время, также мило и забавно – будто не та стройная, веселая невеста, которая на свадьбе танцевала без устали – всегда ходила по комнате, радуя приближением часа, когда их будет уже трое. Хотелось, чтобы она не знала бед и тревоги.
