– Ну вот, без четверти тринадцать, – сказал Романов, глянув на часы. – За три часа тридцать минут управились. – Сказал, словно извиняясь перед выходными.
– Да сейчас пообедать бы не мешало, – подал голос Урченко, – заморить червячка.
– Твой червячок, не прямой кишкой называется? – спросил Потапов.
Ратаны рассмеялись.
– Кривой, – буркнул Славик и отвернулся. «Что за народ, что не скажи, всегда подколупнут!»
У Савватеевского заливчика, почти напротив Ново-Советских островов, лед просел. Ледовая гладь лежала с едва заметным уклоном к заливу, и Морёнов, глядя на эту впалую лощину, вспомнил, что в прошлом году где-то здесь же провалился трактор «Беларусь». Долго, до самого лета белела его крыша из-под воды. Вспомнив, хотел напомнить об этом начальнику заставы, а больше Бабуле, чтобы тот не больно-то резвился, и не успел.
– Товарищ майор… – Майор обернулся.
В этот момент перед машиной сбросили бетонный блок (по крайней мере, так показалось). Машина, ударившись бампером во вдруг возникшую преграду, вздыбилась. Всё живое и неживое внутри салона устремилось по инерции вперёд. Майор головой разбил лобовое стекло. Прокопенко через откинувшуюся спинку пассажирского сидения, коршуном взлетел командиру на спину. Следом – на них вспорхнул Урченко. У Романова из глаз брызнули искры, а с лица – кровь.
Примерно тоже произошло и по левому борту. Лишь с той разницей, что Бабулю к окну не пропустил руль. Эта деталь автомашины оказалась настолько прочной, что едва не сплющила ему грудную клетку, водитель оказался между «молотом и наковальней» – спереди рулевая колонка, сзади – снаряд почти в два центнера весом, состоящий из совокупного веса трёх человек. У Бабенкова не только искры просыпались из глаз, но и дух вышел – он потерял сознание.
Получили ушибы еще двое: Морёнов и Потапов. Первому отбило левую руку и бок о дужку водительского кресла, отчего перехватило дыхание, и онемела рука. А Славку догнал обух топора, который исполнил угрозу своего хозяина и, конечно же, по невиновному. Топор, вместо Триполи, щелкнул Потапову по колену обухом, сорвавшись с плеча Урченко, и упал под ноги.
Когда машина встала обратно на колеса и закачалась, в передней части её, кроме пограничников, лежала и пустая фляга. Ее полет никого не обеспокоил. Она ядром пролетела по салону, стукнулась об оконный переплёт и легла между передними сидениями. Ломы же проявили сдержанность. Они лежали под лавками, и потому их движение было ограниченно. Хлестнув задними концами по лавкам снизу, как змеи хвостами, они вернулись в исходное положение.
Словно отброшенные невидимой пружиной, солдаты отлетели назад на лавки. Ошалело закрутили головами.
Первым пришёл в себя майор.
– За мной! – просипел он сдавленно от боли и, выдернув несколько осколков стекла и переплета, нырнул в выбитое им окно.
Машина качалась на воде, словно на мягких пружинах. Из-под неё выныривали обломки льдин, шлёпала о борта шуга. Над полыньёй закурился парок.
– Чо?!. Чо?!. – невпопад спрашивал Урченко, и голос у него срывался на придушенный рёв.
Потапов зло стукнул ему в грудь кулаком и со стоном прикрикнул:
– Заткнись, мерин!.. – он держался за ушибленное колено.
Его толчок привёл Славу в движение, включил сознание. Он, расталкивая всех, устремился вслед за майором в окно. И застрял. Увидев перед собой разверзшийся лед, черную воду и плавающие льды, и льдинки на волнах, он обезумел от страха. Заскулил, заторопился, но оставшиеся осколки стекла в окне сдерживали его толстый зад. В него из машины уперся Коля Прокопенко, а майор Романов, стоя одной ногой на льду, другой на капоте, тащил солдата за ворот.
С воплями, с матюжками Урченко удалось выдрать из окна, как через шинковку. Когда он, обезумевший и счастливый, стоял на льду, с его бедер, с шубы свисали клока. Следом за Славой из окна, без посторонней помощи, выскользнул Коля.
Возня возле единственного выхода продолжалась с полминуты. Но ждать, пока путь к нему освободится, было невтерпеж ожившим душам. Триполи подхватил топор с пола и в два приёма распорол над собой тент автомашины крест на крест, от трубки до трубки (ребра жесткости кузова). Бросив топор, встав ногами на скамьи, он, дрыгая ногами, ужом выполз на крышу. На четвереньках прополз по ней к переду машины, встал на капот, с него перепрыгнул на лед. Машина от его прыжка качнулась и осела ещё ниже.
Морёнов пришёл в себя. Но от ушиба в боку глубоко вздохнуть не мог, боль в рёбрах упреждала этот порыв. Не мог пошевелить и левой рукой. Правой же стал разминать грудную клетку, глядя в то же время на ноги Прокопенко, что выскользнули в окно. Хотел и сам последовать за ним, но на подоле его полушубка сидел Славка, обхватив колено.
– Ты чего сидишь?!.
– Не могу… Этот свинопас мне ногу разбомбил обухом, – простонал Славка, качаясь взад-вперёд.
– Некогда стонать! Лезь на крышу!.. – закричал Морёнов, увидев, как Триполи исчез в дыре.
Юрий схватил Славку под руку правой рукой и стал отдирать от скамьи. Потапов со стоном приподнялся.
– Славка, давай, давай! – застонал он от напряжения и боли в левой руке и боку.
Салон заполнялся водой. Она родничками процеживалась сквозь отверстия и не плотности пола, бортов, дверей. Юрий, помогая Потапову, поднялся на скамейки, чтобы не замочить валенки, стоял в машине, согнувшись пополам.
Потапов выкинул руки на крышу кабины, подтягиваясь на них и упираясь здоровой ногой на руку товарища, вытянул себя из машины. Сел на тент. Перед ним раскинулась полынья, в которой плавал ГАЗ-69. От возни в машине, «бобик» мягко качался, и о его борта хлюпала вода, и стучали льдинки. Они, с причмокиванием ударяясь об машину, казалось, присасывались к ней.
Полынья была широкой, пугающая своей чернотой и холодом. С больной ногой такую пропасть не перепрыгнуть. Славка повернулся к переду машины – капот еще не погрузился в воду. С него на лед перепрыгивал Коля. Урченко и Триполи подхватывали его. Они уже втроем кричали Потапову:
– Славка, давай сюда! Скорей!..
2
Как только в дыре исчезли валенки Потапова, Морёнов ухватился за края тента, намереваясь выскользнуть следом. Бросил взгляд в салон и опешил – на руле лежал Бабуля!
– Эй! Вовка, ты чего?.. – позвал его Морёнов.
Но Бабенков молчал. С того момента, как машина провалилась в полынью, прошла, казалось, целая вечность, за это время из «бобика» все должны были разбежаться, как суслики из норы. Какого же черта Бабуля на руле разлегся? Оплакивает его что ли, родимого?
– Бабуля! Проснись, утонешь!..
Бабенков молчал.
Морёнов выглянул из машины наружу. На льду были все. Кричали ему:
– Морёный! Юрка! Скорее!.. Где там Бабенков?
Юрка увидел троих прыгающих, а Славку, сидящим на льду – он держался за ногу, за колено. Майор был в крови, и он вспомнил, что тот разбил ветровое стекло головой, и, как будто бы убедившись, что среди его товарищей действительно не достает одного, нырнул назад в машину. Бабуля лежал на руле, свесив вниз руки.
Согнувшись под тентом вдвое, всё так же стараясь не намочить валенки в воде, уже поднявшейся под самые сидения, Юрий прошёл по лавкам к водительскому сидению. Схватил за ворот Бабенкова и откинул его вместе с водительской спинкой назад.
– Ты чего разлегся?!.
Бабенков был бледен до синевы. От удара о спинку сидения у него открылись глаза до неестественных размеров, чем и напугали. Казалось, они вот-вот выкатятся из орбит. Глаза задергались, словно пытались свернуться с тех креплений, на которые были навернуты. Открылся и рефлексивно задергался кадык на худой шее, рот сделал взглатывающие движения на вдохе.
– Да очнись же ты!!. – Затряс его Юрка. – Очнись, Вова-а!..
Морёнов наступил на бидон, но тот вывернулся из-под ноги, – он уже плавал между сидениями, – нога соскользнула с него в воду. Поймав флягу за «юбку», он отшвырнул её в салон. Стоя одной ногой уже в воде, и довольно неудобно, (она попала между сидением и возвышением у рычага коробки передач), другой на пассажирском сидении, тряс Бабенкова за грудки. Вода уже проникла в валенки, вымочила ноги до колен. От холода Юрия передернуло.
Лицо Бабули начало принимать живой цвет, на щеках стал появляться румянец, а под глазами таять синева.
– Вова! Бабуленька, ну очнись же… Утонем ведь!
Юрий, не осознавая того, что тряска только на пользу человеку, у которого было сбито дыхание, и который находился в нокауте от удара площадью во всю грудь, торкал того об сидение с отчаянием.
Бабенков, наконец, стал приходить в сознание, у него открылся «клапан», перехвативший дыхание, и он с шумом втянул в себя воздух, из глаз покатились слезы. Бабуля всхлипнул, застонал, положил на грудь руки, до этого безжизненно обвисшие.
