В положении такого экс короля есть интересный парадокс. Преступный мир в чем то смахивает на мир детский или точнее мир детства человечества. Этот мир и в наш атомный век продолжает творить свои мифы и легенды и характер их в общем тот же, что был на заре человечества. Это повествования о героях, битвах и походах былых времен, начисто лишенные морализаторства, философствования, попыток кого-то за что-то судить или оправдывать. Это что-то вроде исландских саг, все содержание которых сводится к тому, что в таком то году Эрик Олафсон собрал дружину, пошел в земли Олафа Эриксона и истребил там всех мужчин старше 13 лет. Через несколько лет подросший сын Олафа Эриксона собрал дружину, пошел в земли Эрика Олафсона и также истребилл там всех мужчин старше 13 лет. И т. д. Причем нет сомнения, что все эти Эрики Олафсоны и Олафы Эриксоны также как Ильи Муромцы и Алеши Поповичи это все реальные личности и славные дела их не выдуманы от нуля, хотя могут быть преувеличены и приукрашены. Преступный мир подобным же образам творит подобные же мифы и легенды, только писанных летописей не ведет, но в памяти и устной передаче сохраняет их на много поколений. Еще до посадки мне приходилось слышать и даже в газетах читать (иногда эти мифы выходят и за пределы преступного мира) о «славных» делах некого Фаркаша, совершившего 11 не то 14 побегов из тюрьмы еще во времена мандата, т. е. до возникновения государства Израиль. Деяния бывших королей, естественно, хранятся в устной уголовной летописи, а имена их там овеяны славой. Парадокс же в том, что вы можете услышать от уголовника повесть о славных делах некого экс короля, а затем, оказавшись в одной компании с рассказчиком и экс королем увидеть, как первый беспардонно «облокачивается» об второго и говорит ему что-нибудь вроде: «Эй ты, козел, твое место возле параши». Былая слава не забывается, но она отделяется от ее носителя, она уже не дает ему никаких преимуществ. Уголовный мир – мир силы, сила же это та, которая сегодня сила, а не вчера была таковой.
К счастью в смягченной патриархальностью атмосфере нашей камеры никто не говорил экс королю, что «его место возле параши». Ему даже немножко подыгрывали, изображая как-будто и сейчас он еще чего-то может. (А было ему, кстати, всего лет 40, хотя выглядел он значительно старше). Но в ситуациях мало-мальски обостренных, я заметил, никто уже его всерьез не принимает. Никто уже не хотел и слушать его рассказов о его же былых делах и величии, хотя сами могли о них рассказывать какому-нибудь новичку вроде меня. Зато я оказался благодатным слушателем и прямо таки раззевал рот, слушая как он один с ножом в руке врывался в стан врагов, разил направо и налево и т. п. И какая тогда в Эйлате была изумительная жизнь, не то что сейчас. Вообще весь уголовный мир ныне обмельчал и т. д. Мой раззинутый рот был просто бальзам на его душу.
Конечно, никакая дружная атмосфера не превращала тюремную камеру в детский сад или английский клуб джентльменов. Я уж не говорю о том факте, что мы были заперты безвылазно в тесном и смрадном помещении и над каждым висело неясное и угрожающее будущее. Были там и другие «прелести» тюремной жизни и одна по крайней мере в этой первой моей камере была даже концентрированней, чем в последующей нормально тюремной жизни. Прелесть эта – наркоманы. Вообще в Израиле как и на всем Востоке наркомания распространена больше чем в России, и вообще Западе, а алкоголизм – меньше. В уголовной среде процент наркоманов и алкашей, естественно, выше чем в обычной, а уж употребляют практически все. В израильскую тюрьму наркотики проникают ну не так чтоб уж совсем свободно, но довольно обильно. Работает и бесконечная изобретательность уголовников и коррумпированность охраны и тюремных властей. Каждый зэк получивший 1—3х дневный отпуск домой, а таковой полагается отбывшему пол срока и не имеющему серьезных нарушений режима, просто обязан притащить хотя бы грамм наркотика из чего можно сделать довольно много порций. Способов сокрыть его от тщательной проверки есть множество, но не буду их раскрывать, дабы не превратиь рассказ в интструкцию по распространению наркотиков. И все-таки количество наркоты, поступающей в тюрьму, значительно меньше спроса и поэтому там мало-кто нагружается до классически известных и мало приятных состояний наркотического отключения. В камеру же предварительного заключения люди попадают с воли и многие из них в этом самом состоянии. Мало того, у человека, который сидел, скажем, на героиновой игле, а попав в камеру лишился подпитки, наступает так называемый «криз» или ломка. Он бьется в истерике, крушит все вокруг себя, орет не прекращая в течении 2х-3х суток. Но и это еще не все. Даже те зэки, которые попадают в камеру полицейского участка не накачанные наркотиками, считают себя обязанными изобразить что они в «кризе». Ибо по их понятиям не употребляет только тот, у кого нет для этого денег, а денег нет у того, кто слабак, не может их добыть. В результате практически каждый новоприбывший (а в к. п. з. сменяемость населения частая) часами а то и сутками висит на дверях колотит в них ногами и чем попало, требует у охраны, чтоб ему дали валиум или еще чего-нибудь в этом роде, что по мнению уголовников снимает или облегчает криз, и не дает никому ни минуты покоя, в том числе и ночью. Это доводит до иступления и желания взять швабру и обломать ее об голову этого действительного или мнимого наркомана, дабы он успокоился. Но нельзя, ибо наркоман в израильском уголовном мире это тоже, что пьяный в России или священная корова в Индии. Ему надо сочувствовать, сострадать, помогать по возможности и параллельно вспоминать как ты и сам бывал в таком состоянии и как тебе и сейчас хочется чего-нибудь хоть валиума. Я однажды, не выдержав, с сарказмом сказал, кажется, Нухе, что если наковырять со стенки известки, то это тоже помогает, почти как валиум. Нуха воспринял это на полном серьезе, тут же наковырял и съел. Вслед за ним попробовали и остальные и все уверяли, что помогло.
Бывали там, конечно, и эксцессы, хотя не так густо как в общей тюрьме (тяжелой) и к счастью ни один из них не дошел до крови. Но был один, который мог окончиться весьма плачевно. Привели однажды некого гастролера, неизвестно как оказавшегося в Рамле и чего тут натворившего. Это был огромный и буйный детина, которого с трудом волочили трое полицейских. Уже в тамбурочке, вдохновленный наличием аудитории, он дал последний бой и хорошо врезал одному полицейскому. В наказание они приковали его наручниками к прутьям нашей двери снаружи, отлупили дубинками и ушли. Это его не успокоило. Он ревел как раненный динозавр и бился так что казалось вот вот вырвет двери. Через несколько часов его отковали и водворили в соседнюю с нами камеру. Но и там он не успокоился и продолжал орать, бузить и чего-то требовать от полицейских. Так продолжалось несколько часов, а потом ему пришла в голову оригинальная идея. В израильских тюрьмах наработано много форм протеста, с помощью которых зэки пытаются выколотить из начальства удовлетворение каких-то своих требований. Помимо принятых во всем мире голодных забастовок и бунтов с захватом охранников в заложники или без оного применяются индивидуальные и коллективные вскрытия вен. В беершевской тюрьме как раз в период моей отсидки вскрыли себе вены одновременно 150 человек. Применяется ширяние ножом своих сокамерников просто так ни за что, для того лишь, чтоб начальство выполнило требования ширяющего. Применяется, наконец, поджигание в камере паралоновых матрацев, от которых идет ядовитый и удушающий дым. Все эти методы вредны, опасны и отдают мазохизмом, но, как мы знаем, к голодным забастовкам, например, прибегают не только зэки уголовные, но и политические и не только зэки. Динозавр, как я его окрестил про себя, решил прибегнуть к методу поджигания матрацев. Но он оригинально модифицировал этот метод. Вместо того, чтобы поджечь свой собственный матрац или хотя бы матрацы в своей камере, он стал требовать, чтобы мы в нашей камере подожгли матрацы, чтобы полиция удовлетворила его требования.
Такая наглость, конечно, возмутила меня, но я молчал, полагая, что в камере, где есть бывшие короли и прочие авторитеты, мое слово последнее. Казалось бы, что как ни страшен «динозавр», но поскольку нас от него отделяют двое дверей с замками, то чего нам его бояться. Но бывший король Эйлата молчал, как задница, остальные слабо пищали что-то мало вразумительное и только Нуха пытался вести какие-то дипломатические переговоры, предлагая вместо поджога матрацев затопление камеры с помощью затыкания очка, оно же сток воды в туалете и открытия крана. «Динозавр» не соглашался и я видел, что дело клонится к тому, что ребята таки подожгут матрацы. Позже, уже умудренный тюремным опытом, я понял, чего боялись мои сокамерники. Конечно, сейчас он не мог добраться до нас. Но ведь впереди у них была тюрьма и там встреча с «динозавром» была вполне возможной. Типы же вроде «динозавра» хорошо запоминают «обиды» и «ущербы» их маниакальному величию и жестоко мстят обидчикам и много времени спустя. Тогда я этого не знал, зато наверное, лучше, моих сокамерников понимал опасность поджога паралоновых матрацев в камере начисто лишенной доступа свежего воздуха. Мы могли задохнуться еще до того как прибежали бы полицейские. Кроме того на другой день меня должны были везти в суд на предмет продления срока пребывания в к. п. з. под следствием. И чувствуя, что мне нагло шьют дело, я хотел использовать встречу с судьей, чтобы как то защитить свои интересы, но для этого нужно было хорошо обдумать, что сказать судье. (Позже оказалось, что мне там сказать вообще ничего не дали). А о чем можно было думать под рев «динозавра», а тем более после поджога матрацев?
