В который раз взмок от таких нервных передряг Узилевский, замялся, несуразное только и смог пробормотать:
– Деликатный, видать, вопрос… Сами понимать должны, Пётр Петрович.
– Верно, – похвалил тот. – Болтать всякому о таких вещах не следует. – Приказал дежурному объявить розыск Лихомера и досыпать завалился.
Ещё сутки миновали, не дождался вестей Узилевский и с утра сам в дежурку заявился. Выделил ему Камытин долговязого Ляпина, озадачил участковых надзирателей, морг проверили – среди тамошних неопознанных мазуриков Якоба Лихомера не нашлось.
– Точно драпанул из города твой пройдоха, – разводил руки Камытин. – Испугался до смерти прокурора и забился в глухие места отсиживаться. Теперь ждать надо, когда прятаться надоест сукину сыну.
Распрощались бы они так ни с чем, и ломать бы голову бедняге, как к Джанерти идти с ответом, в ГПУ – решил бесповоротно – только под конвоем, но заявился дотошный Ширинкин. Участковый надзиратель ступил на порог Камытина не один, подталкивал перед собой двух огольцов-оборвышей малолетних. Объявил, что пугнул ватагу беспризорников проверить подвалы в заброшенных развалюхах, а те наткнулись на висельника, по описаниям – вылитый Лихомер. Трогать оборванцы его побоялись, вонь вокруг, мухота облепила покойника.
– Что ж ты вылупился на меня? – остудил пыл рапортовавшего Ширинкина Камытин. – Не знаешь, что делать?
– Нам-то зачем это дело? – сообразительный Ширинкин враз потускнел с досады. – Сообщу жинке, пусть хоронит. Неужто главного их в медэкспертизе Курдюма[5] подымать? Небось сама и довела мужика.
– А криминал?! – сдвинул брови Камытин. – Под монастырь вздумал меня подвести? Им же в прокуратуре интересуются!
– Тогда что ж?.. Сразу б и сказали, – смутился участковый. – Вот напасть на мою голову! В Мариинку[6] свезти окаянного?
– Готовь мужиков да телегу и отправляйся с пацанвой к трупу, – поморщился Камытин. – Дам знать Джанерти, капризный он человек, может, свои намерения имеет…
У трупа оказались все: Джанерти с Камытиным, Ляпиным, с судебным медиком Дудкиным – на автомобиле прокуратуры, следом Ширинкин с Узилевским – на пролётке, телега с мужиками и пацанвой для перевозки тела – с запозданием.
Натянув резиновые перчатки, простуженный, постоянно кашлявший Дудкин, согнав мух, первым делом сунулся в карманы и недаром: тут же вытащил на свет бумагу и подал её Джанерти со значительным видом.
– Отписано два дня назад, – брезгливо повертел развёрнутый грязный лист следователь. – Тут целая исповедь… ну, а если совсем коротко, – в смерти просит никого не винить, запутался с собственными делами.
– Вот, – выступил на шаг Ширинкин. – Что я говорил? У них, у дельцов, в паутине своей же запутаться, что тому паршивцу плевок.
И он кивнул на кучку жавшихся в стороне оборванцев.
– Дай-то бог… – не к месту вздохнул Лёвка.
– Какой-никакой, а конец дело венчает, – полез за папироской Камытин.
Молчал лишь Джанерти, словно ждал, когда выскажутся все, на Дудкина искоса поглядывал.
– Пальцев-то многовато на бумажке? – вдруг сказал он и сунул лист медику под нос.
– Это само собой, – не смутившись, согласился тот. – Откатаем всё в лаборатории, проверим. Может, есть экземпляры для идентификации.
– Вы уж постарайтесь.
– Непременно.
– Тогда и всё остальное досконально, – продолжил настойчиво следователь. – Я постановление с вопросиками подошлю. Почерк надо бы сравнить.
– Конечно.
– Это как понимать? – не стерпев, дёрнулся Лёвка. – Убили Лихомера?
– Дождёмся заключения эксперта, – затянулся сигарой Джанерти. – С выводами спешить рано. Чую я, начинается только всё…
VIII
Дни замелькали стремительней стрелок на часах. Казалось бы, вот он, триумф! Повержена стихия, как он сам прописал в одной из газетных статей…
Прописать-то прописал, а положа руку на сердце не чувствовал радости. Тревоги больше стало да ожидания – как Москва? Что решат после его сообщения в столице?
Шум, гам, суета, толпы людей в кабинете, выступления, собрания – невмоготу и на бегу всё. Пленум… Рассчитывал на пленуме и поставить жирную точку, однако безумная лихорадка продолжалась, обращаясь в навязчивую всеобщую болезнь. Теперь уже в какой-то сумасшедшей эйфории начались праздничные митинги один за другим, а то и по два-три сразу в разных концах, хоть разорвись. И везде прославляли его! Кто раздувал мехи? Распятов – бог идеологии дирижировал за спиной?..
Вызвал, принялся распекать, тот руки разводит – народная инициатива! Натерпелись, мол, люди страху, требуется выплеснуть, к тому же творчество так и прёт с мест: массовки на улицах и площадях, маршируют с плакатами, в клубах спевки допоздна. Не унять. Побеждена стихия – лозунг из его статьи подхвачен, всем души разбередил. Выжили!..
А Странников не чувствовал вкуса победы. Забыл, когда ночевал дома, да и не ждал никто там, приловчился спать рядом с кабинетом. Здесь проглатывал пищу, когда голод доставал, валился с ног, когда морила усталость. Заглядывала Файка, машинистка штаба, для блезира с не нужными никому бумажками забегала, беспокоясь долгим его отсутствием. Кокетливо поправляла обтягивающую пухлую грудь кофточку, но отворачивался он в сторону, забыл запах её юбки. Самому становилось не по себе, пугало – не рано интерес к бабам пропал? Вслушивался в организм, нет, жив был его организм, просто внутри что-то сломалось, заснуло.
С некоторых пор стал надоедать Задов бредовой идеей празднеств глобального масштаба: затеял ставить спектакль прямо на набережной Волги. Сам пьесу сочинил, сам в главных ролях, с фейерверком и пушечной пальбой, с баркасами под флагами по волнам.
– Где пушки возьмёшь? – принял поначалу он всё за шутку.
– Пиротехнику обещал военком. Уже решили, – всерьёз бесновался артист. – Твоё согласие нужно.
Пробовал остудить пыл, того пуще разбирает:
– Ты же уедешь! Когда ещё такое событие случится? А народ на всю жизнь запомнит. Не было такого наводнения никогда, не будет и праздника! Да и ответственного секретаря губкома, как ты, больше не сыскать!
Задов умел преподнести, мыслил артист масштабами великими, в этом он весь. А сам Странников всё откладывал… помощнику Кагановича, правда, отрапортовал сразу, выслушал сухие поздравления, тот заверил – жди звонка с приглашением в столицу. Но затянулись ожидания…
В глубине души надеялся, позвонит сам Лазарь Моисеевич, поинтересуется, обрадует… Но тому недосуг, не до него, видно, важнее дела закрутились. Газеты особо не распространялись, но от помощника узнал, что в качестве Генерального секретаря укатил на Украину Каганович с личным поручением товарища Сталина гайки закручивать. И там развелись троцкисты!..
Однако разбередил Задов нутро, пообещал вместо спектакля гулянье по Волге на баркасах, повод имелся – состоялось наконец назначение Глазкина в председатели губсуда, приходил тот с благодарностями и предложениями. Задов весть услышал, тут же встрепенулся, но Странников его осадил, компанию предложил подобрать из своих, без лишних глаз. С артистками – без размаха и посдержанней публику велел подобрать.
А выпроводив Задова, опять ночь прокоротал без сна в тяжёлых мыслях. Едва рассвело, плюнул на всё, сел к телефону. Решил звонить помощнику сам, будь что будет! Никогда не дрожала рука, а тут…
Долго не брали трубку. Он глянул на часы – рано взбеленился, в столице чуть свет к рабочим столам не спешат и ретивые, однако ошибся, помощник Кагановича ответил, видно, тоже в кабинете ночевал. И разговор был коротким – тот поинтересовался обстановкой, пожурил за затянувшиеся празднества и распорядился звонить в Центральную контрольную комиссию ВКП(б). Там ждут. Сдерживая дыхание, он заикнулся о должности.
– Заместителем начальника одного из важных военных отделов… Как для начала? – доброжелательно спросил помощник. – Но это только трамплин!
– Когда выезжать? – само собой вырвалось у него и перехватило горло от волнения.
– Туда звоните, Василий Петрович, – дал телефон помощник. – Но по старой дружбе подскажу: запрягут сразу. Работы там до чёртиков, ситуация в стране особенная, контрольной комиссии достаётся по первое число. Так что, если в отпуске не были, решайте, в ЦКК возможности долго не представится.
И, пожелав успеха, он попрощался.
«Вот ведь как лихо обернулось… – обмяк, полез он за трубкой трясущимися руками. – Сколько мучился, переживал, а пяти минут хватило, чтобы всю жизнь перевернуть!»
Шагнул к шкафу, налил рюмку, выпил и не почувствовал горечь водки, только пуще заполыхало лицо и всё внутри. У окна задымил трубку, а мысли метались, прыгали, обгоняя друг дружку. И Марью вспомнил не к месту, где она? Слышал, что укатила к родне. Прогадала баба, будет теперь локти кусать… Не жалел он её, а зазлорадствовал, сам найдёт в Москве другую, поумней, в столице выбор большой. А Задов? С ним как быть? Просился, дружок, все уши прожужжал МХАТом, Станиславским бредит. Запросы у него, конечно, аховые… А почему нет?! С новыми-то возможностями…
