– Дай закурить!
– Вы же трубку? – не пришёл ещё тот в себя. – Где вас так угораздило! С Маргаритой Львовной ничего не случилось?
– Цела. Что с ней станется? – тянул руку за папироской тот, а, закурив и прокашлявшись, добавил: – На баркасе она. Вы же веселились здесь, не заметили, как прошмыгнула.
– Так вы за ней гнались?
– А-а! – махнул рукой Странников и грязно выругался. – Остановить хотел. Да куда там…
– С ней-то что? – Задов поднёс ещё водки. – Что вы оба, словно угорелые?
– От себя бегали, – выпив поднесённое, мрачно обронил Странников и замолчал надолго, докурил папироску, забросил её далеко нервным щелчком и вдруг расхохотался неестественно, зло и громко: – Вообще-то, други мои любезные, полный конфуз на мою седую голову! Не пришёлся я ко двору Маргарите Львовне!
– Да ты что говоришь, Василий Петрович? – схватил приятеля за плечи Задов. – Дура баба, как есть дура! Чего ты за ней увязался? Лучше найдём! У меня их!.. А эту я тебе и не советовал…
– Забылся, глупец, что гордые попадаются… Вот и получил, – горько ухмыльнулся Странников и ощупал лицо. – Морду всю расцарапала, когда силой сунулся. Налей-ка ещё!
– Хватит тебе, Василёк, – слегка подлил в стакан Задов. – Тебе успокоиться надо. Позвать Анну Андреевну? Она на гитаре только что нам романс чудесненький сбацала. И какой романс! Как раз в тему. Вон, Павел Тимофеич заслушался. Какая женщина! Пальчики оближешь! Как раз в твоём вкусе. И умная.
– Умная баба – вдвойне дура! – зло вставил Глазкин.
Странников между тем выпил налитое, горько покачал головой, утираясь рукавом.
– Рассказов ждёте, субчики? Интересно небось послушать, как ответственному секретарю губкома баба глаза чуть не повыцарапала?
– Да что ты говоришь, Василёк… – Задов приплясывал вокруг Странникова с полупустой бутылкой, то с одного, то с другого бока оглаживал плечи. – С чего нам злорадствовать? Я себя кляну! Не надо было её брать, но для себя пригласил. Не ждал, не гадал, что ты втемяшишься. Меня ругать надо. Делать вот чего?.. Ума не приложу… Маргарита Львовна, она ведь вокруг Турина всё увивалась…
– А ничего вам обоим делать не надо! – рявкнул вдруг Глазкин. – Я её на место поставлю!
– Что вы такое удумали, Павел Тимофеевич? – испуганно покосился Задов. – Не надо этого. Здесь людей полно. Слух пойдёт. Само собой как-нибудь всё забудется…
– У меня не вякнет, стерва! Строила, строила всем зенки, а потом царапаться! – развернулся Глазкин к баркасу. – Только ты, Григорий Иванович, подежурь у трапа, постарайся, чтобы не зашёл кто, пока я не выйду оттуда.
– Да что же вы задумали, голубчик?
– Проучить её надо. Чтоб неповадно было.
– Павел! Ты чего это?.. – поднял голову Странников на председателя суда. – Ты в должность вступил. Негоже тебе.
– Обойдётся, Василий Петрович, – хмыкнул тот. – Исповедую её с глазу на глаз, а вдруг ошиблась она, любит вас всем сердцем, но задурила, решила поиграться? Горазды на забавы некоторые вертихвостки. Вот и проверю да на ум наставлю, если что.
– Не метод это, – забормотал тот, конфузясь, – не любит она меня.
– Не любит – полюбит, – зашагал Глазкин к баркасу. – У баб настроение, словно ветерок весенний, то в одну, то в другую сторону.
– Василий, останови его! – затряс Задов Странникова за плечи. – Он же дурной, когда перепьёт… Натворит бед!
– А ну вас всех к чертям! – вырвал из его рук бутылку секретарь и прилип к горлышку, запрокинув.
Но водка быстро кончилась. Отбросив бутылку в сторону, он поманил Задова.
– Неси ещё! Оскорбили меня… Напиться хочу…
Баркас покачивался на волнах, поскрипывал трап, когда поднимался Глазкин. Тишина встретила его на палубе, дверь каюты не прикрыта, болталась на сломанных петлях. Пнув её ногой, он шагнул в каюту, застрял, задев косяк, сунул голову внутрь:
– Есть живые?
– Кто там? – взвился женский голос. – Подождите! Я переодеваюсь!
– Обойдёшься! – ринулся он за порог.
Женщина высунулась из-за ширмы-занавески, накинула на голые плечи покрывало, отшатнулась к стене:
– Что вы себе позволяете?
– К тебе пришёл! Не догадываешься зачем? – поедал он её жадными глазами. – Ишь, актриса из-за тридевяти земель! Брезгуешь нашим секретарём?
– Убирайтесь вон!
– Подумай. Не горячись, – снизил он тон. – Может, председатель губсуда тебя устроит? Слышала, наверное, про право первой ночи? Начни с меня!
Он раскинул руки, ощерился и, загоняя её в угол, начал приближаться.
– Я крик подыму!
– Ори! Только мы одни здесь. Компания вся по грибы отправилась. Твой покровитель, Гришка Задов, двери сторожит.
Она схватилась за табуретку, но он легко выбил её:
– Не дичись! Ты же опытная баба, не девка двенадцатилетняя, знаешь, как всё делается…
Но не успел договорить – с треском распахнулась за его спиной дверь и на пороге выросла фигура Егора Ковригина:
– Это кто же здесь балует? Кто шумит?
– Ты, Егор! – опешил на секунду Глазкин.
– Вот, проходил мимо…
– Ну и иди. У нас свои дела с этой дамочкой.
– Какие свои? Кричит женщина?..
– Пошёл вон! – выхватив наган, Глазкин упёр его в грудь Ковригину. – Сопротивление председателю суда знаешь, чем грозит?
– Знаю, как не знать, – смирился тот и голову с улыбочкой опустил, но взмахнул ногой, и полетел наган на пол, секунды хватило, чтобы оказалось оружие у него в руке. – Опять лишка хватил, товарищ председатель суда… Прошлый раз из-за женского пола райкомвода нашего собирались на тот свет отправить, теперь вот дамочке грозитесь…
– Заткнись!
– И разговорчики ведёте нехорошие… Грязные, прямо скажу, разговорчики ваши, – выдержанно себя вёл Ковригин, ласково. – Грозитесь мне смертоубийством. А я ведь приставлен охранять жизнь ответственного секретаря губкома и порядок вокруг него блюсти. Простил я вас прошлый раз, ан не пошло на пользу. Придётся теперь доставить вас к Василию Петровичу для объяснений. Как раз он объявился на бережку. Ну-ка, следуйте со мной!
– Верни наган, болван! – рявкнул Глазкин. – Ответишь за самоуправство!
Он рванулся было к Ковригину, но тот отодвинулся в сторону и выстрелил в пол:
– Стой как стоишь! Я при исполнении обязанностей! – прикрикнул грознее и строже, подняв наган к самому носу Глазкина.
– Ты что, сволочь? – упали у того руки, побледнела физиономия. – Думаешь, чем грозишь?
– Выходите на палубу, Павел Тимофеевич, – посуровел Ковригин. – Не хотел я шуму, но, видать, не обойтись. Ветерком вас обдует, полегчает. Заодно и народ соберётся, посмотрит на вас.
– Позорить меня вздумал?! – зарычал в бессильной ярости тот.
– Идите, идите, – повёл наганом вперед Ковригин. – Не дёргайтесь. Без баловства, очень вас прошу.
Опустив голову, вывалился Глазкин из каюты на палубу. Спрятав оружие, Ковригин подтолкнул его к корме:
– А теперь скидайте портки и сигайте в речку. Охолоните пыл.
Крякнул Глазкин, не оборачиваясь, и как был при костюме, так и перекинулся за борт в воду, словно там ища спасения от позора.
– Вот и ладненько, – крикнул вдогонку Ковригин. – Так бы и сразу слушался.
– Пьяный он, как свинья, Жорик, – забеспокоилась Серафима из-за спины. – Не утонул бы.
– Дерьмо не тонет, – по-простому рассудил тот. – Природа не принимает.
X
Недобрые предчувствия посетили Роберта Романовича Джанерти, лишь получил он заключение медицинского эксперта по поводу смерти рыбопромышленника Лихомера. Однозначный диагноз – убили подателя жалобы, убили коварным способом, ловко инсценировав самоповешение, и записка оказалась выполнена не его рукой, подделана да настолько откровенно, что, стало быть, убийца уверен был в своей безнаказанности, мысли не допускал, что заинтересует кого-то смерть безвестного еврея.
Но теперь, поняв, что просчитался, рассуждал Джанерти, и, конечно, зная или догадываясь о поручении Арла и его намерениях, убийца предпримет все усилия замести следы, а следовательно, новыми жертвами могут стать Узилевский и Гладченко, давшие показания против Глазкина. Однако Лёвка с Максом не лыком шиты, у них информаторов поболее, нежели в сыске, про заключение эксперта уже, конечно, прослышали и прониклись, в какую истории влипли. Личности эти ради таких мелочей, как истина да справедливость, головами в петлю не полезут, а значит, от всего откажутся раньше суда и дадут дёру из города, если уже не смылись. Пытаться уговаривать их либо силой удержать – бесполезная затея, мучился следователь, и очень был заинтригован, когда, ложась спать в тяжких раздумьях, услышал звонок в дверь собственной квартиры. Вытащив наган из-под подушки и отправив его в карман пижамы, шагнул встречать нежданного гостя и совсем поразился, узрев в щель приоткрытой на цепочке двери не одного, а сразу двух: Узилевский и Гладченко, смущённые и непохожие на себя, испуганно жались на площадке.
