Еще у Н.Я. есть кот. Строго говоря, он общий квартирный кот (от мышей!), но за духовным общением приходит к Н.Я. Лежит рядом с пишущей машинкой, на толстом английском словаре. Н.Я. с ним разговаривает совершенно как с человеком: уверяет, что он понимает все слова. Она кладет ему что-то в мисочку на полу. Он подходит, нюхает и отворачивается. Н.Я. говорит ему: «Попробуй, это вкусно». Кот пробует и, действительно, все съедает. «А спасибо? – говорит Н.Я. – Скажи спасибо». И кот, мурлыкая, трется об ноги.
Я расту и дружу с Эддой. Эдда ближе по возрасту к моей старшей сестре Гале, но с Эддой мы похожи: обе книжные, обе в очках. Галя тоже любит читать, но не любит, когда к месту и особенно не к месту вставляют умные слова: считает, что это значит «воображать» и «выпендриваться». Эдда не считает, что я «воображаю», я не считаю, что Эдда «выпендривается».
От Н.Я. идут в нашу семью разные игры со словами. Мама тоже знает игру «Из одного слова – много», но играет со мной в нее редко. А вот Н.Я. играет даже сама с собой – для нее это отдых от работы. Она говорит мне: «Знаешь, из какого слова получается много слов? Паникерство». Я сажусь и начинаю писать. Ох, сколько слов! Двухбуквенных и трехбуквенных мы уже «не берем», а все равно набегает где-то около трехсот.
Я расту, и игры со словами становятся более замысловатыми. Все они уходят корнями в студенческую пору мамы и Н.Я. Это была очень дружная компания: Н.Я., ее муж (отец Эдды) Борис Кузьмин, моя мама и ее первый муж, отец Гали, Александр Кулаковский[30] учились вместе в Педагогическом институте имени Ленина на факультете языка и литературы. И Борис Кузьмин, и Александр Кулаковский погибли на войне.
Институт они все кончали в 1937 году. Время было грозное, но им, по молодости лет, хотелось и шутить, и играть. И не всегда это легко сходило им с рук. Однажды мама позвонила Н.Я. домой и спросила: «Скажи, Борис был баптистом?» – «Что-о-о?» – «Тут комсомольское собрание, и его собираются исключать из института – за то, что он баптист. Я все равно буду его защищать, но я должна знать, как оно на самом деле.» Оказывается, Борис заходил к кому-то в общежитие и, не застав, написал приятелю записку, которая начиналась словами «Досточтимый брат мой». Баптистом он не был, и маме удалось как-то объяснить бдительным комсомольцам, что это шутка, – а если б был баптистом, то, боюсь, одной маминой доброй воли не хватило бы. Как поет Окуджава, «На Россию одна моя мама, только что она может одна?»
Н.Я. и Шура Кулаковский постоянно изобретали какие-то игры и головоломки. Например, они разрезали шахматную доску на части причудливой формы и предлагали желающим вновь составить из них доску. Прадедушка или прабабушка нынешних «пазлов» (слово «пазл» вроде бы уже вошло в быт, а уж как Н.Я. всегда противилась такому ленивому заимствованию слов из чужого языка!), эта головоломка была принята к производству и охотно раскупалась, авторы даже получили какие-то небольшие деньги.
Но основная страсть была к головоломкам словесным. На лекциях, скажем, по политэкономии мама с Борисом усердно вели конспекты, а Нора и Шура сражались в криптограммы. Берется четверостишие, каждая буква зашифровывается каким-то числом, причем разные буквы – разными числами. Пробелы между словами и знаки препинания сохраняются. К примеру, строка «Чижик-пыжик, где ты был?» будет выглядеть так: /1, 2, 3, 2, 4/-/5, 6, 3, 2, 4/, /7, 8, 9/ /10, 6/ /11, 6, 12/? Иногда такие криптограммы печатаются в журналах наряду с кроссвордами, но всегда дается «ключ» – одно или несколько слов с расшифровкой. Н.Я. и Шура, естественно, были выше этого и разгадывали криптограммы без всяких ключей. В маминой трилогии про детский дом, которым заведует Семен Карабанов (герой «Педагогической поэмы») есть такой эпизод: один из воспитанников, начитанный и самоуверенный Андрей Репин, у которого с Семеном конфликт, приносит ему зашифрованное письмо. Семену во что бы то ни стало надо его разгадать. Прямо «Золотой жук» Эдгара По. Шпаргалку для этого эпизода писала маме Н.Я. Приведу небольшой отрывок из книги:
«Шифровка начинается с одной отдельной цифры 25, и еще дважды она стоит отдельно, а один раз – в конце слова. [...] И тут меня осенило: конечно же, письмо начинается с „я“. Может быть, даже три фразы начинаются с „я“, а там, где 25 стоит на конце слова, – это, пожалуй, глагол, вроде „начинаются“. Да, но больше этого 25 нигде нет. Мало мне помогает мое открытие. „Я... я...“ Что „я“? Чего-нибудь он не желает, с чем-нибудь не соглашается – уж наверно, он не стал бы шифром поддакивать мне. Попробуем! Подставим всюду вместо 19 – „н“, вместо 13 – „е“, поглядим, что получится... Вот, к примеру, „5, н, е“ – что это за пятерка? Какое-нибудь „сне“, „дне“? А может, „мне“? Ясно, „мне“! А 19, 8 – это „ни“, или „ну“, или „но“! Ну теперь держись, Семен! Терпение!»
Вставная новелла про третье поколение. Когда Эддиному сыну Мите было 8 лет, а моей дочке Анюте – 10, мы вместе снимали летом дачу. Митя был очень самоуверен и даже несколько высокомерен, и не без оснований. Он был очень начитан, играл в слова не хуже взрослых, далеко оставив позади Анюту, и даже сочинил гимн нашей дачи на манер каких-то стихов из «Хоббита» Толкиена. Анюта еще не набрала силу как читатель, и книг своей бабушки еще не читала – годы, когда она будет знать их наизусть, еще были впереди, – а Митя уже читал трилогию, и мы ее с ним обсуждали на равных. «Знаешь, – сказала я как-то, – ты напоминаешь мне одного мальчика из этой книги...» – «Андрея Репина?» – мгновенно откликнулся Митя...
Лет пятнадцати я решилась и попросила Н.Я. что-нибудь мне зашифровать. Она зашифровала мне Хлебникова:
У колодца расколотьсяТак хотела бы вода,Чтоб в болотце позолотцейОтразились павода.
Только пожалела меня и неведомые «павода» заменила: «отразилась лебеда». Несколько дней я билась над этим и, в конце концов, разгадала. С тех пор Н.Я. мне время от времени подкидывала четверостишия, главным образом, из любимого ею Пастернака, которого она знала всего наизусть, а я тогда читала его мало и плохо, и поэтому для меня сейчас на многих пастернаковских строчках «особый отпечаток»: я помню, как они рождались у меня на глазах из рядов цифр – как по волшебству, из небытия.
Однажды Н.Я. меня не пощадила и загадала мне стих с несуществующими словами:
Показал садовод нам такой огород,Где на грядках, засеянных густо,Огурбузы росли, помидыни росли,Редисвекла, чеслук и репуста.
Ох, и попыхтела я над ним. Но мне, как и ей, криптограммы служили отдыхом. Когда я готовилась к экзаменам на аттестат зрелости и вдруг почувствовала, что должна отвлечься на какое-то время от зубрежки «по билетам», я попросила у Н.Я. парочку криптограмм. Для такого случая она сочинила собственный стишок:
Вся устремляясь в высь ли, в даль,Жмет Александра на медаль.Неужто криптограммы жаль?Дадим одну, а две – едва ль!
Хочу объяснить, что эти игры со словами были для меня не просто играми: исподволь они готовили меня к моей будущей профессии лингвиста. Пришлось мне в моей лингвистической деятельности и криптограммы составлять – для школьных лингвистических олимпиад, причем специально такого рода, чтоб можно было за час их расшифровать (Пастернак для этого был «мало оборудован»). И школьники расшифровывали! Впоследствии был издан задачник[31], куда эти криптограммы вошли. Для этой публикации авторы задач должны были представлять их вместе с решениями. Я писала решения, а в голове у меня звучал внутренний монолог Семена Карабанова, написанный с легкой руки Н.Я.
Была еще одна лингвистическая игра у Н.Я. и Шуры Кулаковского. Когда собирались большой компанией, один из них уходил, а другой оставался в комнате. Оставшиеся загадывали слово. Затем водящий входил, а партнер говорил какую-нибудь фразу, никак с этим словом вроде бы не связанную. И водящий это слово немедленно называл. А все гадали, как же это Норе и Шуре удается. Я помню рассказ о том, как водила Н.Я., и загадали слово «пощечина». Н.Я. вошла, и Шура сказал фразу: «Фрак апостол перемазал: видно, запонки желтеют». И Н.Я. сразу сказала: «мордобитие». Было названо слово с другим корнем, и студенты-филологи поняли, что шифруется семантика слова. В конце концов, догадались: загаданное слово переводилось на французский, и придумывалась фраза (по-русски!), где каждое следующее слово начиналось с соответствующих двух букв этого французского слова. Так загадочная фраза: «Фрак апостол перемазал: видно, запонки желтеют» (как она завораживала меня в детстве!) дает слово «фрапвизаж» (frappe-visage), которого нет по-французски, но поскольку «frappe» – это «бей», а «visage» – «лицо», то можно, поднапрягшись, догадаться, о чем идет речь. Хотя и не так это просто. Не говоря уже о том, что большое нужно искусство, чтоб с лету сочинить такую изящную фразу про апостола и его фрак. Фразу, пережившую 60 лет.
