— Угу.
Ещё б не помнить! Душу неприятно царапнуло.
— Он умер. От передоза. Скололся совсем, и где-то полгода назад умер. Ковтун тоже скололся, но пока жив, хотя на себя уже не похож. А Горяшин спился. Как пришёл после армии — женился на Тимашевской, и почти сразу запил по-чёрному. Конечно, в Адмире делать-то нечего…
Боря Горяшин, моя тайна, мой Б.Г…. Надо же — ведь когда-то он столько много для меня значил! Жаль, что у него всё так сложилось…
— … тоже почти сразу после армии женился.
Я сообразила, что Алька продолжала рассказывать уже о ком-то другом, но что и о ком — от меня ускользнуло.
— И знаешь, на ком женился? На Ивановой, нас на год младше училась. Смешно, правда? — грустно спросила Алька.
— Почему смешно?
— Ну, Петров женился на Ивановой. Смешно, — судя по тону, Альке вовсе смешно не было.
— И как ты? — сочувственно спросила я.
— Ну, ничего. Я его почти забыла. Мы и видимся редко. Так что… — Алька бодро улыбнулась и жизнеутверждающе хлопнула пухлыми ладошками по столешнице. — Черникова тоже вышла замуж. Он у неё старый, лет на двадцать старше, но богатый. А вот Вика Вилкова — молодец. Сама поступила в Новосибирский политех и учится на отлично. Куклина выучилась на повара и работает в школьной столовке. А Капитонова выскочила за какого-то не то узбека, ни то таджика и уехала с мужем к нему на родину. Ужас, правда? О! Шестакова вышла за Гулевского. Он же стал завидным женихом, так она сразу подсуетилась. Только, говорят, он от неё гуляет направо и налево, а она его по всему городу бегает ищет, скандалы закатывает. Ну а я на заочном в педе учусь и в нашей школе веду историю, вместо Зотовой. Она в баптисты ушла, представляешь? Коммунистка, блин!
— А как твои родители?
— А мои… ну что мои? Мать всё так же работает в больнице, зарплату им задерживают, как везде, ну или дают талонами. Отец вообще без работы сидит. Но он зато на рыбалку ездит, на охоту, по грибы… Так что ничего, держимся.
— А почему не работает?
— Так закрылся же леспромхоз! Ещё два года назад. А знаешь, кто там всё выкупил? Отец Шаламова. Он же там начальником был. А как стало всё разваливаться, быстренько сориентировался и выкупил за бесценок всю технику. Открыл свою фирму и теперь у нас лес вырубает и куда-то там продаёт…
Алька так запросто, походя произнесла его фамилию, а у меня от одного звука будто по сердцу ножом. И откуда-то из глубины поднялась подзабытая, но такая знакомая, тягучая боль.
— А сам переехал жить сюда, — продолжала Алька. — Здорово устроился, правда? Эш, говорят, тоже здесь живёт, в какой-то крутой академии учится, за бабки, естественно.
Я облизнула вмиг пересохшие губы и судорожно сглотнула — в горле неожиданно образовался тугой, тяжёлый ком.
— Вы, кстати, не встречаетесь?
Я качнула головой. Непослушное сердце на миг замерло, а потом как припустило, словно одичав. Стало вдруг душно.
— А я думала, он тебя найдёт тут… всё-таки первая любовь…
— Да брось ты, — глухо, с трудом выдавила я, опустив глаза. — Какая там любовь? Никого он не любил.
В груди защемило, нет сил. Как же больно! До сих пор… Зачем Зимина вообще этот разговор затеяла?
— Ну не знаю, мама говорит, что он тогда всю больницу на уши поставил. Ну когда ты… это… — Алька замялась. — В общем, чуть там со всеми не передрался. Тебя искал, звал, буянил. Они хотели даже ментов вызвать — так сильно он разбушевался, да пожалели. Ну а потом он там даже подружился с медсёстрами, пока ты лежала. Мама говорит, они всё вздыхали: «Ах, как он её любит! Как их обоих жалко!». Торчал все дни, только Александр Маркович его не пускал.
Он приходил? Но мама и отец говорили… Я закрыла лицо руками и крепко-крепко зажмурилась, потому что веки стало жечь невыносимо. Господи, зачем, ну зачем она так мне травит душу?
— Ты чего, Эм? — встревожилась Алька, тронула меня за плечо. — Всё нормально?
Я попыталась выровнять дыхание и немного успокоиться.
— Ничего, нормально, — наконец выдохнула я, опустив руки.
— Ой, у тебя такое лицо! Я думала, что уже всё забылось… — залепетала извиняющимся голосом Алька. — Много же времени прошло…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Когда тебе ломают жизнь, это трудно забыть.
— Да… понимаю… Ну он и себе хорошенько жизнь подпортил! Знаешь, как плохо к нему все стали относиться, когда он признался, что всё про вас с ним наврал? Ему даже пришлось в третью школу перейти.
— В чём признался? — не поняла я.
— Ну в том, что между вами ничего на самом деле не было, что он всё сочинил. Наши пацаны даже его бить ходили. Назаров, Потапов, Левченко, Юсупов. Лёшка Назаров говорит, что Эш даже не защищался. Пацаны из его класса хотели впрячься, но он сказал: «Не надо». Встал такой перед нашими: «Ну, типа, бейте, заслужил». А потом он перевёлся в Химки и школу там уже заканчивал. А в позапрошлом, что ли, году он приезжал, говорят, опять про тебя спрашивал, к твоим ходил. Я и думала, что он тебя найдёт. А тебе что, родители ничего не рассказывали?
Я качнула головой. Все слова застряли в горле, душу так и рвало в клочья. И ещё эти предательские слёзы…
— Эм, ну что ты? Не плачь, — гладила меня по плечу Алька. — Прости меня… зря я… но я не знала, что ты так… до сих пор…
Всю дорогу до дома, да что уж, всю ночь я потом только и думала о нём. И не хотела думать, но мысли неотвязно сами лезли в голову.
Он приходил тогда! Все дни приходил! А мама сказала, что нет. Как сейчас помню её слова: «Видишь, вот оно его отношение к тебе! Другой бы… а он…».
А он приходил… Но всё равно. Зачем вот это всё? Сейчас, когда прошло столько времени. Зачем мне эти волнения, мысли, переживания? Зачем Алька про него напомнила? Зачем разбередила рану? Я с таким трудом тогда выкарабкалась. Столько вытерпела! И вот наконец смогла — научилась не думать, не вспоминать, не тосковать. И жилось мне вполне спокойно. Все эти страсти улеглись, остались в прошлом. Пусть бы так и было! Откуда вновь взялась эта глухая тоска, из-за которой дышать больно? И сколько теперь ждать, чтобы опять успокоиться?
Я честно старалась отогнать эти мысли, унять волнение. Но сердце ныло и судорожно сжималось, тосковало и болело.
«Ничего, скоро это пройдёт, — увещевала я сама себя, — надо просто перетерпеть».
Глава 7
За последние пару недель квартира Шаламова заметно преобразилась. В гостиной появились многослойные вычурные шторы, толстый молочного цвета ковёр, вазы, дизайнерский напольный светильник, массивная тумба, куда с полу перекочевал видеомагнитофон, а с подоконника — кассеты. Ещё больше изменилась кухня — из холодной и безликой, точно витринный образец в мебельном салоне, стала вполне уютной. Ванную же и вовсе было не узнать: полки, которые прежде пустовали, если не считать пены для бритья, станка и ещё парочки бутылок с шампунем и гелем, теперь буквально ломились от всевозможных баночек, скляночек, тюбиков, флакончиков. У одинокого полотенца «для всего» появилась огромная компания нарядных полотенчиков отдельно для рук, для ног, для лица, для гостей и так далее.
Вот эта метаморфоза Шаламову не очень понравилась. Он порой попросту не мог отыскать свой станок в таком скопище или, выуживая пену для бритья, непременно ронял другие флаконы. Но с этим неудобством он мирился, потому что в остальном Вероника устраивала его на все сто. С ней было хорошо, по-настоящему хорошо. Красивая, умная, сексуальная, успешная, она, ко всему прочему, вкусно готовила и ни разу ни в чём его не упрекнула. Даже когда он загулял с одногруппниками, не предупредив её. Даже когда забыл о том, что они договорились встретиться в «Фихтельберге». Вероника не обиделась на него, даже когда он, не подумав, сморозил глупость:
— Для твоего возраста у тебя шикарная фигура, — похвалил он её, задним числом сообразив, что комплимент вышел сомнительный.
Она не стала цепляться и раздувать из мухи слона, а привычно перевела всё в шутку. Это её качество он ценил больше всего. И ещё она никогда ни к кому не ревновала. Собственно, поводов он и не давал, но прежний опыт общения с девчонками показывал, что поводы для сцен ревности особо и не нужны. Достаточно, например, посмотреть без задней мысли на проходящую мимо симпатичную девушку. Или улыбнуться. Или поболтать с одногруппницей. И всё — скандал обеспечен. А с Вероникой — ничего подобного. Она не обращала внимания, когда он на кого-нибудь поглядывал и не донимала вопросами: «Ты меня любишь?». Ничего от него не требовала и не просила.
