— Спасибо за нищеброда, — обиделся Лёва и в один присест отпил почти полбутылки. — Как я их пошлю? Я ж реально им должен.
— Они тебя облапошили. Думаешь, они там по-честному играли? Это же классика жанра, обычный развод. Я даже поражаюсь, как ты на это повёлся.
— Да они нормальные были! Оксанкины друзья…
— Оксанка эта твоя — та ещё профура. Спроси её, она хоть в курсе, как этих друзей звать по фамилии? Короче, мой тебе совет: придут — шли их вместе с их долгом в пень.
— Так-то карточный долг — святое, — с укором заметил Лёва. — Дело чести…
— Пфф. Святое — это мать. Остальное — хрень, высосанная из пальца. Сам посуди: карты и святое — как это вообще может соотноситься?
— Так что, не займёшь? — перешёл Лёва к делу. — Знаю, это хренова туча бабок, но мне не к кому больше пойти.
— Блин, Лёва, ты меня как-то уж очень сильно переоцениваешь. Нету у меня ни столько, ни полстолька. Да и не гони, тебе говорю. Они тебя тупо разводят, а ты о какой-то чести бормочешь.
Лёва допил пиво и теперь сидел, поникший, разглядывая собственные руки. Шаламов взирал на друга с жалостью и раздражением. Вот чего он такой бестолковый? Мать свою ещё приплёл, которая и без того жилы в ГОКе тянула, чтобы прокормить трёх младших и мужа-алкаша. Думала, старший сын — надежда и опора. А он сходил, гульнул разок, опора, а мать теперь полторы зарплаты, которую ещё и не выплачивают, кому-то должна. Но опять же Лёва — его друг, класса с какого? Со второго, с третьего? В общем, друг давний и проверенный. После той истории с угоном и изнасилованием он — единственный, кто продолжал с ним общаться без всяких там «Фу! Да как он мог!».
Какое-то время они не виделись — сначала Шаламов с родителями уехал из Железногорска. Потом Лёва два года оттрубил в мотострелках, но в прошлом году встретились очень тепло. Это Шаламов уговорил Лёву зацепиться в Иркутске — мол, здесь перспективы и возможности шире. Тот загорелся, но вуз не потянул, провалился на вступительных, тогда подался в лесотехнический колледж. Правда, как раньше они уже не общались, всё-таки у каждого появились и своё окружение, и другие интересы, но та детская дружба незримо и прочно связывала их, несмотря ни на что.
И всё же просить у отца такие деньги из-за Лёвиной глупости… Да тот и не даст. Отец, как занялся бизнесом, стал ещё прижимистее. Даже ему, сыну родному, выдаёт на житьё-бытьё как от сердца отрывает. Сокурсники многие вон на своих тачках в институт ездят, а Шаламов всё по маршруткам да троллейбусам отирается. Аж стыдно.
«Рано», — придумал отец дурацкую отговорку. Хотя какой там «рано»? Четвёртый курс! Ладно, чёрт с ней, с тачкой, но байк… вот чего душа жаждет. Рассекал у них один в академии на таком, терзал сердце. Шаламов раз двадцать, если не больше, подступался к отцу, просил и в лоб, и обходными манёврами — глухо. «Рано» и всё тут.
— Ну хочешь я с тобой в твою общагу съезжу? — предложил Шаламов поникшему Лёве. — Поговорим с этими серьёзными мужиками?
Тяжело вздохнув, Лёва поднялся с табурета.
* * *
Общежитие лесотехнического колледжа, где жил Лёва, находилось на самой окраине города, и ехать туда — по морозу да с пересадками — не хотелось совершенно. Впустую прождав троллейбуса двадцать с лишним минут и порядком продрогнув, Шаламов поймал частника.
— Не ближний свет, — заметил водитель пошарпанной тойоты, пожилой мужик в норковой кепке. — И снега вон как навалило. Это здесь, в центре, дороги чистят, а там… вдруг застрянем.
Шаламов проигнорировал его брюзжание, однако дороги и впрямь были занесены, и чем дальше от центра, тем сильнее. Поэтому автомобили ползли еле-еле. К самому общежитию водитель наотрез отказался подъезжать:
— Я там забуксую. Вон какие сугробы.
Спорить с ним они не стали.
— Может, в магаз заскочим? Здесь по пути… — с надеждой предложил Лёва.
— За водкой, что ли? — догадался Шаламов.
— Так для храбрости!
— Ладно.
Лёвин магазин прятался в подвале блочной пятиэтажки. Продавщица, огненно-рыжая тётка, узнала Лёву моментально и предъявила долг за какой-то прошлый раз. Шаламов расплатился, взял литр «Пшеничной», пару пакетиков «Зуко», банку маринованных огурцов, упаковку сосисок и сникерс для вахтёрши. Всё это добро огненногривая продавщица бережно уложила в пакет и пригласила заходить ещё.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вахтёрша подаяние приняла благосклонно и даже не потребовала с Шаламова студенческий.
— Взяточница, — буркнул под нос Лёва, поднимаясь на свой второй этаж.
Общажный быт всегда угнетал Шаламова своей откровенной убогостью. Каждый раз он внутренне напрягался, глядя на эти расхлябанные фанерные двери, панцирные сетки на ящиках, разномастную мебель, которой давно пора отправиться на свалку, закопчённые потолки, ржавые раковины. Но самое плохое — это уборная. После её посещения хотелось с ног до головы искупаться в дезрастворе. Шаламов старался бывать у Лёвы как можно реже, хотя истинную причину скрывал — не хотел прослыть чистоплюем.
Лёва делил комнату ещё с двумя пареньками, которые завидев гостя с полным пакетом съестного, проявили искреннее радушие. Повскакивали с коек и к столу. Шаламов прежде с ними уже знакомился, но успел забыть обоих. Они с готовностью и без малейшей обиды о себе напомнили. Затем все уселись за колченогий стол, трижды всей компанией выпили «для храбрости» и пошли к Оксанке. Той дома не оказалось. Не огорчаясь ничуть, вернулись к себе. Снова — для храбрости, снова — поход в двести пятнадцатую комнату, снова — никого. А потом уже и про Оксанку, и про её серьёзных приятелей забыли. Спустя два часа одного из Лёвиных сожителей снарядили за добавочной порцией. Шаламов дал денег, но сам идти в магазин отказался наотрез.
К тому времени, как гонец вернулся из магазина, к Лёве подтянулся народ из соседних комнат, и вечер перерос в шумное масштабное гуляние. Гости приходили запросто, но каждый приносил какое-нибудь угощение: кто — хлеб, кто — варенье для запивона, кто — брикеты с китайской лапшой. Один парень, бритый наголо, явился без еды, но с гитарой и на радость всем весьма неплохо пел Цоя, «Чайф», «Алису». Только на его пение, видать, стекались всё новые лица.
Места за столом всем не хватало, пришлось потесниться. Лёва усадил к себе на колени смазливую буряточку, у Шаламова тоже примостилась миниатюрная блондинка в облегающей майке. Ее волосы пахли «Head&Shoulders» и щекотали лицо. Сначала это немного раздражало. Но потом она вроде бы и ненамеренно, но так соблазнительно выгибалась и двигалась то вперёд, то назад, что Шаламов стал подумывать о том, где бы с ней уединиться. Девушка же, почувствовав его реакцию, как будто специально стала ещё больше ёрзать. Он погладил её по бедру, и руку она не убрала, даже наоборот прильнула плотнее. Шаламов хотел уж было позвать её выйти, как бритоголовый гитарист по просьбе кого-то из девчонок вдруг запел: «Ты меня на рассвете разбудишь…». И сразу — точно ушат ледяной воды и тысячи игл под кожу. Внутри всё болезненно съёжилось. Даже хмель моментально выветрился. Не церемонясь, он спихнул девчонку с колен, схватил куртку и, не реагируя на оклики, вышел из Лёвиной комнаты, как будто из клетки вырвался.
А на улице творилась настоящая вакханалия. Ледяной ветер продувал насквозь, забрасывая за шиворот пригоршни колючего снега. Денег в сильно похудевшем портмоне едва хватило на такси. Очень хотелось домой, и прежде всего, в душ — смыть, соскрести общажный налёт, который он почти физически ощущал на себе.
Глава 5-1
В понедельник к Шаламову снова заявился Лёва и снова потрёпанный.
— Мне надо где-то перекантоваться! И даже не предлагай съездить с ними поговорить! Еле вырвался сегодня от этих упырей.
— Как знаешь, — пожал плечами Шаламов. — У меня поживи.
— Не-не, это не вариант. Мне надо куда-то конкретно заныкаться. А про тебя вся общага знает, кто-нибудь сто пудов сдаст, и они найдут. Может, есть кто-нибудь, у кого можно…?
