Я тоже сажусь в кресло и придвигаюсь к ней.
— Что, если мы должны были быть вместе? А своим поведением мы спровоцировали своего рода,… не знаю,… раскол.
Девушка закатывает глаза.
— То есть, ты хочешь сказать, что вселенная стёрла наши воспоминания, потому что мы расстались? Звучит немного самовлюблённо.
Я качаю головой.
— Знаю. Но да. Гипотетически… представь, что родственные души существуют. И когда они сходятся, им уже нельзя расставаться.
Она складывает руки на коленях.
— И как это объясняет, что ты на этот раз ничего не забыл?
Я снова начинаю мерять шагами комнату.
— Дай мне минутку на раздумья.
Она терпеливо ждет, пока я брожу туда-сюда. Затем поднимаю палец.
—Обещай меня выслушать, ладно?
— Я слушаю.
— Мы любили друг друга с детства. Между нами определенно была связь, длиной во всю нашу жизнь. До того момента, как на нашем пути не возникли внешние факторы. Ссора отцов, ненависть наших семей. Ты точила на меня зуб, потому что я считал твоего папу виновным. Здесь есть некая схема, Чарли. — Я беру блокнот и просматриваю список вещей, которые мы не забыли. — Мы помним то, что определяло нашу личность. Наши страсти и увлечения. Ты помнишь книги. Я помню, как работать с фотоаппаратом. Помним тексты наших любимых песен. Исторические и общеизвестные факты. Но мы забыли то, что навязывали нам другие. Например, я забыл, как играть в футбол.
— А люди? — спрашивает она. — Почему мы забыли всех знакомых?
— Они имплицируют слишком много побочных воспоминаний. Мы бы помнили, как познакомились с ними, какой отпечаток они оставили на нашей жизни. — Снова чешу затылок. — Не знаю, Чарли. Многое из этого кажется бредом. Но прошлой ночью я снова почувствовал с тобой связь. Словно я любил тебя годами. А этим утром… я не потерял память, как ты. Это должно что-то значить.
Чарли встает и начинает шагать по комнате.
— Родственные души? — бормочет она. — Это почти так же глупо, как проклятье.
— Или как синхронная амнезия у двух человек?
Она прищуривается. Я вижу, как крутятся шестерёнки в её голове, пока она жует подушечку большого пальца.
— Хорошо, тогда объясни, как ты влюбился в меня всего за два дня? И если мы родственные души, то почему я не влюбилась в тебя? — она останавливается и ждёт моего ответа.
— Большую часть времени ты провела взаперти в своём старом доме. Я же весь этот час искал тебя. Читал наши любовные письма, копался в твоём телефоне, читал твои дневники. Когда я нашел тебя, то уже чувствовал, будто мы знакомы. Пока я читал записи из нашего прошлого, то снова ощутил себя связанным с тобой, словно вернулась часть моих былых чувств. Для тебя же я был практически незнакомцем.
И снова мы сидим, думаем. Пытаемся представить возможность, что в этом есть какая-то логика.
— Значит, ты предполагаешь,… что мы были родственными душами. Но затем внешние факторы уничтожили наши личности, и мы перестали любить друг друга?
— Да. Возможно. Думаю, что да.
— И это будет продолжаться, пока мы не вернём всё обратно?
Я пожимаю плечами, поскольку не чувствую никакой уверенности. Это просто теория. Но пока она самая логичная из всех других наших объяснений.
Пять минут никто из нас не говорит ни слова. Наконец, Чарли ложится на кровать и тяжко вздыхает.
— Знаешь, что это значит?
— Нет.
Она приподнимается на локтях и смотрит на меня.
— Если это правда,… у тебя есть всего тридцать шесть часов, чтобы снова влюбить меня в себя.
Не знаю, на верном ли мы пути, или остаток времени мы ещё больше заведём себя в тупик, но я улыбаюсь, поскольку готов пожертвовать следующими тридцатью шестью часами на эту теорию. Я подхожу к кровати и опускаюсь рядом с Чарли. Мы оба смотрим в потолок, затем я говорю:
— Что ж, малышка Чарли. Пора начинать.
Она закрывает рукой глаза и стонет.
— Я плохо тебя знаю, но могу точно сказать, что ты получаешь от этого удовольствие.
Я улыбаюсь, ведь она права.
— Уже поздно. Нужно попытаться поспать, поскольку завтра твоё сердечко будет усиленно работать.
Я ставлю будильник на шесть утра, чтобы мы проснулись и убрались из дома до пробуждения родителей. Чарли ложится у стены и засыпает в считанные минуты. Я же вряд ли засну в ближайшее время, потому достаю из рюкзака один из ее дневников и решаю прочесть какую-нибудь запись.
Силас сумасшедший.
В смысле… действительно сумасшедший. Но, боже, до чего же с ним весело! Он заставил меня участвовать в игре под названием «Силас Говорит». То же самое, что «Саймон Говорит», но… только с Силасом. Неважно. Он куда круче Саймона.
Сегодня мы гуляли по Бурбон-стрит, и на улице стало до того жарко, что мы были потными и несчастными. Наши друзья куда-то ушли, до встречи оставался целый час. Из нас с Силасом именно я являюсь нытиком, но сегодня даже он начал ныть из-за жары.
В общем, мы проходили мимо парня на стуле, который выкрасился в серебряную краску, как робот. Возле его стула стояла табличка: «Задайте мне вопрос. Получите честный ответ. Всего 25 центов».
Силас дал мне мелочь, и я опустила ее в ведерце.
— В чем смысл жизни? — спросила я серебряного человека.
Он напряженно повернул голову и посмотрел мне прямо в глаза. Затем ответил механическим голосом:
— Зависит от жизни, чей смысл ты ищешь.
Я закатила глаза. Очередной шарлатан, разводящий на деньги туристов. Я уточнила вопрос, чтобы четвертак не пропал даром:
— Ладно. В чём смысл моей жизни?
Он неловко опустился со стула и согнулся под прямым углом. Затем достал своими серебристыми пальцами мой четвертак и вернул его мне в ладонь. Посмотрел на нас с Силасом и улыбнулся.
— Ты, моя дорогая, уже обрела свой смысл. Теперь остается только… танцевать.
После чего этот парень пустился в пляс. И даже не в стиле робота. На его лице расплылась глуповатая улыбка, и он поднял руки, как балерина, танцуя, словно никто не смотрит.
Силас взял меня за руки и спародировал механический голос:
— Потанцуй. Со. Мной.
Он потянул меня танцевать на улице, но я воспротивилась. Вот уж нет! Какой стыд! Я попыталась отстраниться, но он обхватил меня руками и прижался губами к уху. Он знает, что я это обожаю, так не честно!
— Силас говорит танцуй, — прошептал он.
Не знаю, что я такого в нем увидела в этот момент. Может, дело в том, что ему действительно было плевать на мимо проходящих зрителей, или в том, как он говорил со мной глупым механическим голосом. Что бы это ни было, я уверена, что влюбилась в него сегодня.
Снова. Уже в десятый раз.
И я прислушалась к его словам. Мы танцевали. И знаешь что? Было весело. Очень. Мы танцевали по всей площади, и даже когда наши друзья наконец нашли нас. Мы были мокрые от пота и совсем выбились из сил. Если бы я смотрела на нас со стороны, то наверняка была бы той девчушкой, которая морщила нос и бормотала: «мерзость».
Но я не та девчушка. И никогда не хочу ею быть. Я хочу провести остаток жизни, будучи той девушкой, которая танцует с Силасом на улице.
Потому что он сумасшедший. Поэтому я люблю его.
Я закрываю дневник. Неужели это действительно происходило? Мне хочется читать дальше, но боюсь, что смогу натолкнуться на записи тех событий, которые мне не хочется вспоминать.
Кладу дневник на тумбочку и перекатываюсь, чтобы обнять Чарли. Когда мы проснёмся, у нас останется всего один день. Я хочу, чтобы она смогла забыть обо всём, что происходит между нами, и полностью сосредоточиться на мне и нашей связи.
Зная Чарли, — это будет трудно. Понадобятся сумасшедшие способности, чтобы справиться с таким заданием.
К счастью,… я сумасшедший. Поэтому она меня и любила!
9 — Чарли
— Ладно, и что конкретно ты задумал? — спрашиваю я по дороге к машине. — Будем плавать в лодке по протоке, пока мелкие зверушки будут петь «Поцелуй девушку»1?
— Не умничай, — улыбается Силас. Затем, когда мы почти доходим до автомобиля, тянет меня за руку. — Шарлиз, — смотрит на мои губы, затем в глаза. — Если ты дашь мне хоть небольшой шанс, я сделаю так, что ты влюбишься в меня.
Я прочищаю горло и пытаюсь не отвернуться, хоть и хочется.
— Ну,… начало положено неплохое.
Он смеется. До чего же мне неловко! Не знаю, что с собой делать, потому притворяюсь, что чихаю. Силас даже не говорит мне «будь здорова». Просто улыбается, будто знает, что я всего лишь делаю вид.
— Перестань на меня пялиться, — говорю я.
— Но в этом и весь смысл, Чарли. Посмотри мне в глаза-а-а.
