мы с тобой и тут сродни. Выучишься, и я для тебя таблетки изобрету. Она говорила по-русски совершенно свободно и почти без ошибок, однако, с заметным акцентом.
С тех пор прошло года полтора. Анна-Мари постепенно и уверенно завоёвывала в жизни Лизы место старшей сестры. Ведь бывает такое место, да? И ещё бывает младшая сестра, братья, мама. У Лизы, кроме папы, не было никого. Не с кем было сравнить.
— Скорей, скорей! Дождь начинается, — приветствовала Лизу знакомая официантка. — Твоя подруга уже тут.
— Машка, здравствуй. До чего же я рада тебя видеть! — Лиза влетела в кафе, плюхнулась на стул, встряхнулась как котёнок и попыталась отдышаться.
— Лизочек, ты почему такая встрёпанная? И что-то ты не очень радостная — собеседница посмотрела на бледное серьёзное личико Лизы. — Ты не промокла? Я нам заказала по бокалу бордо. Скажи, ты есть хочешь? Здесь супчик такой потрясающий готовят: протёртый тыквенный азиатский острый с креветками. Или тебе лучше «Kaffee und Kuchen»?4 Я приглашаю.
— Ты у меня, известное дело, акула капитализма. Ох, нет, это из моего коммунистического детства. Наши немецкие политики говорят: «капиталистическая саранча», — пожала плечами Лиза. Её глаза, несмотря на шутливые слова, оставались печальными, она явно думала о другом.
— Лизка, я тебя убью. Мы с тобой, как получившие естественно-научное образование, такие вещи ляпать не можем. Я, конечно, не систематик. Но знаешь, хордовых с прямокрылыми перепутать? Акулу и саранчу? Легче акулу со львом! — Анна-Мари явно старалась растормошить подругу, чтобы отвлечь от невесёлых мыслей.
Однако Лиза вяло улыбнулась, и только. Тогда Анна-Мари сделала ещё одну попытку:
— Вот кстати, о львах5. Ты посмотри, какой у нас в Мюнхене за последнее время львятник развёлся. Я пока ехала, пока парковалась, всё время на этих львов смотрела. А от подземного гаража до кафе стала считать.
— От угла «BriennerstraBe»? От самого салона «Mercedes»? — наконец включилась Лиза.
— Ну да. Здесь идти-то две минуты. Так вот, пять львов: весь красный, весь золотой, зелёный снизу со светлой спинкой. Спинищей! Лев всё-таки.
— Ну хорошо. Потом «шахматный лев» в шашечку.
— Который на задних лапах сидит? С ящиком рядом?
— Точно. И ещё весь цветной. А-ля «Hundertwasser». Анна-Мари с удовольствием заметила, что подруга понемногу приходит в себя.
— А я вообще смотрю, много нового в городе появилось. Пледы в кафе, чтобы сидеть на улице, когда прохладно. Свечка перед тобой горит, сама в плед укутаешься. Уютно! Экипажи и велорикши. Ну и эти скульптуры львов, конечно. Мы с папой…
Она осеклась, и её серые глаза наполнились слезами.
— Лизочка, — ласково сказала Анна-Мари, — давай с самого начала. Что случилось? Что тебя мучает? Ты по телефону не хотела. Давай сейчас.
— Маш, я тебе говорила, мама у меня рано умерла.
Она замолчала, но вскоре с усилием продолжила
— Это был несчастный случай. Сначала на скользкой дороге, какой-то Опель пошёл впереди юзом. Папа резко затормозил. Мама ударилась. Ну ничего особенного! Ударилась и всё! Ремни удержали, врача не вызывали даже. Но вечером дома ей стало плохо. Левая рука перестала действовать. Отнялась речь. Это был первый инсульт. Затем в больнице мама вроде начала поправляться, но вскоре последовал и второй инсульт, а потом третий последний.
Анна-Мари, до сих пор сидевшая молча, тихо спросила:
— И папа твой больше не женился?
— Какое там, женился! Я вообще не понимаю, как он после этого выжил. Может, для меня только… — Губы у Лизы снова предательски задрожали. — Маш, ты понимаешь, я до сих пор… Что я, собственно, знала про них? Что это папа и мама мои. Что папа очень маму любил. Что и сейчас, наверно, любит её! И вот однажды…
Анна-Мари внимательно слушала Лизу, больше не перебивая. Когда дело дошло до содержания письма, она уточнила:
— «Remember»? Я тебя правильно поняла?
— Да-да, на одной стороне листка было только это страшное слово. Но почему? Это же просто значит «помни»? Ты Дюма читала «Двадцать лет спустя»?
— Нет, я мой французский язык с Гюго начинала, а потом на Мопассана перешла.
— Тогда я тебе потом объясню. Только на папу, когда он это письмо получил, больно было смотреть.
— Подожди, папа тебе его потом сам прочитал уже в Тироле. Это было что-то вроде завещания, правильно? Завещание — приказ, с намёком на долг.
— А потом он мне про них всех рассказал. И вот тут-то… Анна-Мари взяла Лизу за руку и очень серьёзно предложила:
— Знаешь что? Ты начни лучше с самого трудного. А дальше мы уже вместе попробуем.
— Моя мама, — медленно горько произнесла Лиза, — вовсе не любила моего папу. Она любила другого. Его звали Андрей Синица. Он написал это проклятое письмо. Он как-то раз в походе в горах спас папе жизнь. Он говорит, что долг платежом красен, и считает, что час настал!
Глава 7
Это была чистая правда. Она его не любила. Саша пришла к ним в школу в девятом классе. Неприметная светленькая девочка в коричневой форме, сидевшая на второй парте в левом ряду, училась неважно. Она не нравилась ребятам. Среди девчонок у неё тоже не было подруг. Она не принадлежала к «Компании». Серая птичка. Так продолжалось весь год — так, верно бы оно, и осталось.
Почему Катька Сарьян позвала Постникову с собой? Тайна, покрытая мраком. Случайно попалась ей на глаза? Каникулы уже начались, и прочий народ на лето утёк? Их было трое девиц на виду: Лида, Соня и Катя. Они-то к «Компании» принадлежали. Они дружили, больше по двое, но в то же время вместе. Слегка соперничали, но только между своими. Все трое были всерьёз влюблены, но, слава богу, в разных ребят.
А дело было так…
— Катька, пойдёшь со мной в поход? — сказал Андрей, — возьмём ещё нескольких парней и двинем. Палатки есть.
Катя, у которой сердце ушло в пятки от радости и страха, не верила своим ушам. Отказаться немыслимо. Она была влюблена в него по уши с седьмого класса. С седьмого класса и ещё семь лет! Все знают, как это бывает. Ну да, в таком возрасте, Вы понимаете?
Ничего подобного. У всех по-разному это бывает! Потом могли многие нравиться сразу, вызывать интерес, волновать, привлекать внимание. Тогда же — он, он один. Так, словно в мире не было больше людей. Всё только из-за него и для него. Кате и так всегда — читать, что дышать. Но стоило Андрею упомянуть книгу, автора, направление в науке, стоило ей уловить его оценку или насмешку, как это становилось важным до слёз,
